Сергей Соколкин. Продай меня, Изя. Отрывок из романа Rusкая чурка

И вот однажды в слегка вымороженную и запорошенную лёгким снежком пятницу часов в шесть вечера приехала в Склиф Людмила с мужем и выгнала усталую, абсолютно обалдевшую от однообразного сидения на больничных скамейках, стульях и креслах, почти уже позеленевшую Алину,

       — Так, Алиночка, всё, иди, давай, отдохни, покушай, поспи. А ещё лучше, в кино сначала сходи. А то совсем здесь рехнёшься. Всё равно ведь ничего не делаешь, ничего от тебя сейчас не зависит, только сжигаешь себя. Ты Лёше ещё нужна будешь, так что о своём здоровье подумай.
       — Но я не устала, — пыталась, как бы ещё по инерции, спорить Алина.
       — Всё, всё, иди, давай. Скоро Новый год. Снёжок выпал. Ёлки зажглись везде. Гирлянды всякие. Иди с глаз моих. Вали, милая, вали! Мне что, Лёши одного мало… Ещё за тобой скоро ухаживать придётся, иди, — Людмила, почти силой напялив на Алину пальто и кепку, ласково подталкивала девушку к дверям.   
      Алина, выйдя из ворот НИИ, на автомате повернула налево по Грахольскому переулку в сторону проспекта Мира и пошла неторопливо, вначале даже наслаждаясь прохладным, морозным воздухом, и медленно падающими кипельно-белыми, искрящимися в электрическом свете снежинками, и радостными, какими-то беззаботными, не больничными лицами. Вдруг ветер начал довольно сильно продувать лёгкое демисезонное  пальтецо, и девушке пришлось двигаться побыстрее, чтобы согреть внезапно  окоченевшие конечности. Она выскочила на шумный многолюдный проспект и направилась в сторону метро. Вдруг кто-то неожиданно легко, но властно положил руку на её плечо,
       — Алинка, Алинка, привет, милая! Я тебя зову, зову, а ты не реагируешь, — Розка, одетая в шикарную новенькую норковую шубку, распространяя вокруг себя совершенно сногсшибательное амбрэ, причём, даже не от самих французских духов, в которые она облекла помимо шубки своё дорогостоящее тело, а, скорее, от их умопомрачительных ценников, и  плотоядно, во всё лицо улыбаясь, сверлила огромными глянцевыми глазищами бывшую подругу, — и одета как-то странно, что с тобой?! Не накрашена совсем. Ты что, с педофилом что ли связалась, подружка, ха-ха-ха? Новых ощущений захотелось? Он богат? Я даже засомневалась, ты это или нет…
      — Да, это я, пока ещё я, и не неси чушь, — как-то безразлично отреагировала бледная девушка.
       — А что в таком виде, словно в пионерский лагерь собралась, случилось чего? Банкирчик очередной обобрал или Саша не платит совсем? Хотя, тебе это, кстати, идёт, такой молоденькой стала…
      — У меня проблемы, а про банкирчиков я тебе, кажется, ещё в Барвихе говорила… Я рассталась со всеми. Окончательно, — Алина повернулась к проезжей части, словно собираясь поймать «мотор».
       — Ну, я не думала, что ты серьёзно. Кстати, если «оно тебе не надо», познакомь меня с ними? А что случилось-то, деньги потеряла? – Розочка вкрадчиво, как-то по кошачьи, смотря Алине прямо в глаза, практически прижалась к ней, стараясь ухватить её за рукав пальто.
      — Да, денег нет, но это не проблемы, это мелкие неприятности…, — тихо, задумчиво, словно в никуда, философски проговорила Алина.
      — О-го-го, это с каких это пор отсутствие денег перестало быть проблемой? – искренне, звонко рассмеялась Розочка, стряхнув снег с золотящегося, льющегося, как шёлк, нежнейшего меха новой шубки.
      — С тех пор, как Алёша за меня выкуп собирался заплатить.    
      — Какой ещё Алёша? А, поняла… Ну, тебя же отпустили, насколько я знаю. Ничего платить не пришлось, — оглянувшись, словно ища возможных кредиторов, заулыбалась Розочка и заботливо стряхнула снег с плеч подруги.
      — Ну да, но дом-то он продал, точнее, заложил. А это всё, что у него было…, — глаза Алины наполнились благодарными, заторможенными слезами, она вытерла их, сделав вид, что смахивает снег, и тихо произнесла, —  Согласись, сейчас далеко не каждый на такое способен!
      — Слушай, что мы тут стоим, замёрзнем же совсем, как цуцики. Так можно и придатки отморозить и стать потом нужной только Деду Морозу… Пошли-ка со мной. Мы тут в ресторанчике одном договорились встретиться, там столик забронирован. Там всё и расскажешь, — Розка стала уверенно тянуть подругу в благоустроенный согревающий уют.
       — Да нет, мне не хочется, настроение не то. Да и не одета я… Денег нет…с собой…, — Алина не знала, как вести себя с подругой из такого далёкого, абсолютно другого мира и ненавязчиво прятала от неё свои болезненные пронзительные глаза.
       Они стояли под фонарём, обсыпаемые всё усиливающимся снегом, и под
 золотым, в надвигающейся темноте светом, стали издалека напоминать две новогодние, в золотистой мишуре, приплясывающие ёлочки. А бриллиантово-золотая, переливающаяся мишура всё сыпалась и сыпалась, попадая на лицо, руки, залетая за шиворот. Алина вдруг внезапно поняла, что вот ещё чуть-чуть, и она окончательно окоченеет. А неувядаемая, теплокровная, любящая жизнь не меньше, чем ученые, ищущие её даже на Марсе, Розочка, излучая любовь к уже найденным деньгам и мужчинам, всё тянула подругу в тёплое цивильное место. Точнее, в один из тех уголков, от которых Алина отвыкла уже окончательно и, как она не без оснований полагала, бесповоротно. Но тут сработала, видимо, защитная реакция организма. Надо было срочно что-нибудь выпить горячего и согреться. Ведь она не должна, просто не имеет никакого права болеть! От этой роскоши она давно уже отвыкла, — Лёше без неё не выжить… 
       — Ерунда, какие деньги, всё есть! И ещё там тепло,- Розка, тараторя без умолку, крепко схватив под руку случайно встреченную лучшую подругу, весело тащила её в ресторан «Кокон Хоум», — а я тут в кино снялась… Знаешь, прикольно как… Куча известных артистов вокруг. Все на съёмках такие помпезные, куда бежать… А вечером, как «накиряются»… Такие мачо! Я тут даже не удержалась… с одним, который снимался в этом, ну, ты знаешь, сериале про бандюков… Ты только никому, ладно? А то Изя меня убьёт… Осветитель там, кстати, один, тоже очень даже симпатичный… Ещё зовут сниматься… Хочешь? Подцепишь кого-нибудь новенького…
      Алина, словно в неком оцепенении, молча шла рядом с Розочкой, не слушая её трёп. Если бы кто-нибудь действительно захотел узнать, о чём она сейчас думает, и, сильно встряхнув за плечи, спросил её об этом, она бы вряд ли смогла ответить на этот вопрос однозначно. Она думала сразу обо всём и ни о чём одновременно. Она остатками сознания  безумно беспокоилась за Алексея. И в то же время, отключившись до завтрашнего дня, даже не наслаждалась окружающим её снежным миром, на это у неё совсем не было сил и эмоций, а, просто принимая его таким, какой он есть, отдавала ему себя во временное пользование, узнавая и не узнавая его одновременно. Так психологи-сексологи советуют вести себя при изнасиловании, постараться расслабиться и, если не получать по возможности удовольствие, то, по крайней мере, свести к минимуму негативные моральные и физические последствия…
     — У нас тут заказано. На имя «Клистерман» — Розочка, обворожительно улыбаясь, вальяжно вошла в ресторан и сбросила на руки подбежавшему сорокалетнему мальчику шубку, покрытую серебристыми кристалликами, и, довольно оглядев себя в зеркало, подождала автоматически действующую Алину. Потом, близоруко чурясь и демонстративно покачивая бедрами, двинулась в зал, не умолкая ни на секунду и рассказывая любимой подруге сплетни обо всех других любимых подругах.
      При упоминании о «Клистермане», Алина невольно вздрогнула, видимо, что-то начав вспоминать из прошлого, но тут же эта слабая эмоция была подавлена радостным, не смолкающим словесным потоком Розочки и нежным, быстро разливающимся по телу теплом, активно способствующим оттаиванию её застывших, задеревеневших членов.
      К их столику тут же плавно подкатил, словно был на роликовых коньках, услужливый улыбающийся официант,
      — Что дамы желают? Вы готовы сделать заказ?
      — Ты чай или кофе? – Розка обратилась к молчаливо сидящей, словно придавленной, пришибленной, Алине.
      — Всё равно… Хотя, нет, наверное, кофе. А то меня от этого тепла совсем развезёт, — Алине с большим трудом удалось скрыть наступающую зевоту.
      — Два кофе, два бокала красного полусухого вина и фрукты, — сделав заказ, Розочка повернулась к Алине, — ну, рассказывай!
      И не дав ей даже рта раскрыть, начала сама тараторить, то громко рассказывая об обновках, недавно приобретённых для неё очередным великовозрастным дружком, то, переходя на шёпот, со смехом обсуждать его сексуальные потребности,
        — Представляешь, купил мне костюмы медсестры и горничной. Я ему то уколы, то клизмы делаю перед сном. Без этого не может… А встречаю с работы в белом передничке с маленькой метёлкой… Стопудово! Ты что не веришь?
          — Да, нет, нет. Это я о своём, — снова с трудом пришла в себя Алина.
          — Ты что, меня совсем не слушаешь? – попыталась сделать вид, что обиделась, Розочка.
          — Слушаю, но я очень устала. И ещё, эти проблемы меня как-то не…
         — Ваш заказ, дамы, — официант стал ловко расставлять на столе кофе и вино, — приятного аппетита.
          — Ну, давай, за встречу! Рада тебя видеть.
         В это время из открытых дверей зала раздался весёлый картавый голос, перебиваемый раскатами коллективного радостного женского смеха и  короткими же репликами.
         — Так, тёлки – собаки страшные, что вы там шепчетесь, как гусь с говном? Всем молчать и слушать меня, иначе так недотраханными сильными мира сего и останетесь. Я ваш бог. А с богами не спорят. С ними иногда только трахаются. Вон, Зевс скольких осчастливил?!
         — Изя, ты наш коллективный Зевс, мы тебя слушаем…
        — И слушаемся…
        — И ещё кое-что, — последняя фраза утонула в дружном хохоте, — Изя, говорят…
        — Говорят, что в Москве кур доят, а мы пошли, да сисек не нашли, – маленький полненький «Зевс», показывая характер, начал метать гром и молнии, — Слышь, рыжая, я тебе говорил прочитать русскую классику: Куприна, Бунина, Тургенева?
        — Я читала «Му-му», — огненно рыжая девушка, похожая на Миллу Йовович из «Пятого элемента», виновато потупив глаза, поводила в разные стороны плечами, искренное не понимая, за что на неё наезжают.
        — Ну, вот после этой Мумы, тябя только Герасим и захочет поиметь, собака страшная! Я же говорил, что вы должны быть тургеневскими девушками с хорошими манерами, с простой натуральной внешностью. Не крашеные, не силиконовые. Без пластики, без краски, без химии. Умные. Естественные. Воспитанные. Должны книжки читать. Культур, ****ь, мультур всякий. Сейчас даже глупая тёлка Мадонна книжки пишет, значит, читать умеет. А тёлка Дарья Донцова по полтора миллиона американских рублей в год зарабатывает на своей писанине. Так вот, её ни в коем случае не читайте, лучше сдохнуть в нищете и забвении! Читайте классику и учитесь! Надо быть тургеневскими девушками, а не тургеневскими Мумами. И тогда у вас всё будет в шоколаде, а жопы-попочки будут в Куршевеле. То есть там, где расслабляется тусовка. Или в Милане и Сен-Тропе…А вы что?
        — А что мы?
        — Вы не в шоколаде, вы в говне будете. Цвет, конечно, похож. Но запахи разные. Вот  у тебя волосы красно-рыжие, словно ты на рок-тусовку собралась, кобыла ты огненная…
      — Кто? – тупила квази-Йовович.
       — Конь в пальто… Ты, конечно! «Купание красного коня» видела?  Нет? Ну, вот иди и смотри, красногривый ты жеребёнок. А у тебя, — обратился он ко второй девушке, — губы, как у резиновой Зины. Уйдите с глаз моих обе, идите, мойтесь там, сдувайтесь и книжки читайте. Хотя вам они, похоже, уже не помогут… И поймите, что мало иметь «мохнатку», если тёлочка страшная или очень глупая, то у неё нет шансов в этом мире. То есть, если ты крокодил, то даже я, Изя Клястерман, тебе не помогу. Да и помогать не буду, чтобы не портить репутацию.
       Две отвергнутые девушки с мрачным выражением на бессмысленных лицах тихо, почти по-английски, покинули помещение, не закатывая истерик  с битьём чужой посуды и битьём в морду. Две оставшиеся блондинки с облегчением вздохнули, лишившись конкуренток.         — Изенька, миленький, а меня ты сможешь продать?
        — Если будешь слушаться…
       — Буду, буду…, — радостно, как школьница младших классов, которой только что сообщили, что она тоже когда-нибудь станет мамой, захлопала в ладоши одна из девушек, которым повелитель пока ещё сохранил жизнь.
        — Всё в этом грёбаном мире продаётся, но не каждый может это купить. Или продать. Хотите в Париж или на Сардинию?  — прикидывая в уме «дебет-кредет», расплылся в улыбке продавец быстро портящегося товара.
        — Изя, а, правда, я очень-очень неправдоподобно красивая?! – томно закатив глаза с предоргазменным взглядом, возбуждающаяся от отражения себя любимой в большом ресторанном зеркале, с придыханием попыталась перевести разговор на собственные прелести вторая ручная девица. При этом она нежно разглаживала свои, чёрные у корней, «настоящие блондинистые» волосы, зачем-то виляя аппетитным задом, живущим своей отдельной от головы жизнью.
        — П-зда у тебя очень неправдоподобно красивая, — с готовностью отозвался любитель русской классики, — ты кто тут есть такая?
       — Фу, Изя, как ты разговариваешь с лэди?! – делая ударение на «э», как удалившаяся от светской жизни старая англичанка-горничная, так и не побывавшая замужем, в великосветский разговор вмешалась другая блонди.
       — Как сэр, ****ь, как сэр… Какие вы на хрен леди?! Вам до этого, как мне до солиста Большого Театра по балету, да и по пению, впрочем, тоже, — нежно поглаживая одной рукой свой почти беременный живот, а другой —  поправляя между ног свои мешающиеся и не видимые за животом причиндалы, радостно прокартавил сладкоголосый Клистерман.
      — А пойдёмте скорее есть, я пить хочу-у-у, — понимая, что зря она затеяла этот разговор, проскулила первая болонка.
      — Сидеть, я сказал! К ноге! Лэди –бледи… Светы из Иваново. Настоящая леди никогда не хочет есть, зверюшки долбаные, настоящая леди никогда не хочет пить… Насчет срать и ссать, извиняюсь за выражение, она «словов-то» таких никогда не слыхала… Ей никогда не холодно, ей никогда не жарко. В общем, ей вообще всё до фени, поняли?! Она отморозок. Она не человек, она молчаливый биоробот с сиськами третьего-четвёртого размера, которые она несёт по жизни гордо, как ваши мамы с папами носили красный флаг. Спросил сэр-муж, умно ответила, приказал, красиво дала. Отпустил погулять, пошла в сортир. А так молчит себе в салфетку-тряпочку с достойным видом. Кстати, ноги раздвигает тоже достойно, не торопясь, и то исключительно для того, чтобы помочь мужу-сэру сосредоточиться. И всё ей пофиг. Кроме бабла, естественно. Потому что каждая уважающая себя леди должна мне бабла, понятно, собаки страшные?! Потому что только я выведу вас, как и их, в люди, точнее, в «лэди»…****и вы конченные. И ещё, как говорила одна моя знакомая, мастер по этикету, высушенная столетняя вобла с пучком сена на голове, напоминающим гнездо не помню каких птиц  в период спаривания последних, когда идёте к столу, соберите волосы. Распущенные волосы – это не гигиенично. И не вкусно, добавлю я.      
       Настоящие деревенские «лэди» с готовностью закивали головами, преданно смотря в глаза местечковому кактусовыбритому «сэру». Шаткий мир был восстановлен. Великосветский раут продолжился. В натуре, блин, как говорят нижегородские сэры…       
      Что-то быстро сказав стоящему рядом официанту, Изя, словно джентльмен с собачками, с двумя ставшими совсем ручными девочками, ненавязчиво пытающимися вновь поднять опущенный вопрос про Париж и Сардинию, про который он уже давно забыл, подошёл к столу, за которым сидели наши героини. Точнее, сидела Алина. А Розочка ёрзала, оглядывалась, улыбалась, махала сначала левой ручкой, потом правой… лапкой, потом посылала воздушные и прочие поцелуи, поправляла обеими руками очаровательную грудь, делала декольте то побольше, то, спохватываясь, поменьше. В общем, работала. И приближала своё заветное, такое простое человеческое счастье. Наконец, близорукий толстячок, поправив свои запотевшие окуляры, соизволил всё-таки заметить Розочкины выпирающие прелести и снова ожил,    
       — О, ещё две цыпочки сидят! Привет, Розочка. А это что за красавица? –
Изя Клистерман собственной персоной, по доброму, между собой, именуемый модельными девочками не иначе как «Клитерманом», поблёскивая бериевскими очёчками и топорщась небритой щетиной, радостно приближался к их, точнее, к собственному, забронированному им столику.
      — Это моя подруга Алина, — по-кошачьи заурчала Розочка, медленно и сладострастно слизывая чувственными губами и подрагивающим трепещущим язычком с края большого прозрачного бокала густые капли красного тягучего вина и смотря на Изю своими пустыми-препустыми, как сказал поэт, удивительно прекрасными глазищами.
     — Ой, молодец, тёлочка, вот вам тургеневская женщина. Умная, скромная,
красивая, свежая. Я её прямо сегодня  Боре Самойловичу продам. Или завтра-послезавтра Сёмочке Полторанину. Вот он только свою шоколадную пантеру-принцеску обратно в Африку отправит… Тебя, роднуля, я могу продать любому почти за любые деньги. Реши только, кто тебе нужен…
     С этими словами Изя, небрежно отодвинув стул, плюхнулся за стол рядом с Алиной, пытаясь посмотреть ей прямо в глаза, словно родная еврейская мама, желающая узнать, понравился ли ребёночку её фирменный фаршмак. Надо ли говорить, что пришедшие с ним девушки, вначале с удивлением взиравшие на это неотёсанное создание, явившееся на своеобразный кастинг, упакованной в джинсы и плотную рубаху, теперь метали в неё глазами громы и молнии. И желали ей, каждая в своей бурлящей душе, поскорее сдохнуть или хотя бы куда-нибудь деться-провалиться.
      — Да, да, подумай, кого тебе хочется. Потом ещё спасибо скажешь, ну, после того, разумеется, как чувак деньги занесёт.
     — Ага, значит, я ещё и спасибо должна говорить, — на секунду вспыхнула очень недобрым взглядом Алина.
     — Конечно, у мужчины психология ребёнка, если он сделал тебе приятное, не трахай ему мозги, а скажи спасибо. А ещё лучше сделай массаж…, — расхохотался, сам могущий быть массажным столом, знаток и исполнитель мужских прихотей и похотей.
      — Знаете, мне нужен Алёша, но ему меня продавать не надо. Он и так мой. Вот если бы вы ему здоровье купили, — словно поэтический монолог прочувствованно произнесла Алина, посмотрев огромными печальными глазами со сверкнувшими в них всё равно огоньками, на эту небритую машину для зарабатывания денег.
      — О чём ты? Молчи, — толкала глупую подругу в бок Розочка.
      — О, это, наверное, та самая любовь-морковь, да, когда чуваку с тёлкой ни хрена не надо? Они трутся вдвоём, и им всё – херня-война? – с циничной улыбкой прокартавил продавец женских тел, сложив пухленькие губки трубочкой и вложив в них толстую длинную дымящуюся сигару, отчего стал похож уже не на машину, а на старый одышливый паровоз, идущий по давно проложенному пути – к вокзальной кассе. 
      — У них душа главное, вздохи-охи при луне и любовь до гроба…, — вновь пропыхтел набирающий обороты железный конь.
     — А что, разве это плохо, любить человека, принимать его таким, какой он есть, самой быть естественной, любить и быть любимой, не притворяться. Не изображать из себя ручных собачек, болонок кудрявых, — Алина с сочувствием посмотрела на притихших, абсолютно уверенных, что она полная дура, незнакомых девушек.
     — Не слушай её, Изя, это она так…, — вальяжно промурлыкала Розочка.
     — Душа, это хорошо, но она не кормит. Может, она и золото, но от неё как таковой на этой земле толку нет. К тому же она, как аппендикс,  иногда воспаляется. Но в отличие от жопы никогда не просрётся, как говаривала Фаня Фельдман, в миру Раневская. И её надо удалять хирургическим путём. Поэтому очень многие заранее хотят её продать. Классику читайте, чиксы глупые, — на весь ресторан философски грассировал, поблёскивая очёчками, толстенький сибарит Изя, повернувшись к кукольным блондинкам,
      — А я хочу её купить…
     — Мефистофель гребаный, — тихо процедила сквозь зубы начавшая приходить в себя Алина.
      — А потом продать, — с хохотом закончил свою фразу под умильные улыбки трех роскошных дур ловец душ человеческих.
     Подошедший молоденький официант начал быстро расставлять вино, фрукты и какие-то нарезки на стол перед Изей и модельками.
      — А что, любовь длится максимум три года, это я вычислил, это моя статистика. И каждые три года уважающие себя олигархи, ну, конечно, не потерявшие спортивную форму и вкус к жизни, выпроваживают своих старых жён. Ну, конечно, если те не дуры, то получают квартиру там, машину. Иногда ещё, трепак… Ха-ха-ха, шутка!  И в этот момент, тёлки недотраханные, надо на него охотиться!
       — Как охотиться? – то ли не поняла, то ли подыграла первая девушка-болонка с большими, ставшими почти коровьими, тёмными, влажными глазами, — с ружьём?.
       — Ужас, — с омерзением думала Алина, — а ведь совсем недавно я была точно такой же… Только глупых вопросов не задавала. 
      — Как, как, с сиськой… И их желательно иметь не одну и не три, а две и  четвёртого размера. Это ваш билет на Рублёвку,  — ступив на свой любимый конек, с воодушевлением продолжил сиськолюбивый Изя, — его надо нежно развести пожиже… Олигархи – чуваки очень избалованные разными «мохнатками». У них всё есть и им по сути ничего уже не надо. Они друг от друга отличаются только тёлками. И сходясь где-нибудь в ресторане, клубе или казино, они хвастаются своими цыпочками. Их жёны — это тоже часть их бизнеса. Иногда они ими меняются, иногда продают, через меня, разумеется. Им надо хорошо, респектабельно выглядеть! Ну, не пойдёт же он тусоваться в грязных, рваных ботинках. Так вот, и жена нужна чистая, умная, красивая. Хорошая жена должна стать частью финансовой империи мужа. Лохматым золотом, как я говорю… В общем, без внешних изъянов.
     — А внутренние изъяны? — съязвила Алина.
     — А для этого тёлки и нужны, — чуть повернул разговор в другую сторону «Клитерман», — у них самих-то внутри уже почти ничего нет. Выжжено всё, как огнём. Поэтому им покой душевный требуется. «Как будто в буре есть покой…»
    — Души нет, а покой душевный нужен? – не унималась Алина.
     — Вот именно. Что-то вроде того. Вот тёлки кроме сисек-писек и должны давать чуваку-олигарху заслуженный домашний покой. Чтобы он не к ****ям шёл после работы, а домой. И там расслаблялся… Чтоб полный релакс, — нарисовал просто идиллическую эдемскую картину Клистерман, — А когда проснулся, очухался, чтоб у него уже ни хрена не было. Ни денег, ни машин, ни домов. Ха-ха-ха! Так я учу и так шучу. Но никогда не дрочу. Ха-ха-ха!  В общем, рай на земле должен быть… И ещё, чиксы глупые, если чувак-олигарх любит рыбалку, то вы тоже должны её любить и разбираться в ней, если не хотите, чтоб он вас рыбам скормил…
       — А для меня рай  — это люкс, супер чтоб, чтобы люди вокруг бегали, суетились, чтобы порядок вокруг меня делали, грацию, чтобы бегали спереди и чтобы сзади…
      — О, об этом поподробнее, — оживился плотоядный Изя.
       — Да. И чтоб прислуживали тебе везде. И в джакузи. И везде. И чтоб еда была и питьё разное…, — завиляла подвижным задом первая болонка.
       — Да, и чтоб секс был, чтоб везде — оживилась и почему-то сразу, застеснявшись, смолкла вторая…
      — Кстати, Изя, Алина очень хорошо поёт, мы с ней вместе в группе…, — снова влезла, видимо, знающая, что говорить, Розочка.
       — Поёшь? Ну, ты, тёлка, просто золото, я сразу понял… Раньше в моде были худые плоские манекенщицы. Я им их поставлял. Даже у самого такая жена была. Я от неё потом избавился…
      — Как избавился, убил что ли? – опять съязвила Алина, которую этот разговор и эта компания начали порядком раздражать.
       — В душе, в душе убил. Как говорится, «Убит поэт, невольник чести». У меня-то душа ещё есть. Я-то ведь ещё только тёлочный олигарх… Нет, продал я её одному негру-олигарху за миллион долларов. Они любят худых блондинок с маленькими титьками… Увез он её туда к себе, может, съел уже…
      Наступило гробовое молчание, в котором слышно было только Изино чавканье и сопение. Потом он продолжил.
       — А теперь время духовности, собаки страшные. Всем высокого хочется. Типа, потрахаться на крыше. Поэтому покатили актрисы и певицы. Так что у тебя, тёлка, шансы всё растут. Будешь умной, сможешь чувака раскрутить, он в тебя ещё и бабла ввалит. В ящик определит. Имею в виду теле…ящик.
       — Ой, Изенька, я тоже хочу в ящик, — пропищала первая куколка.
       — И я, и я, — поддержала своим писком первую вторая, словно прищемленная тяжелой крышкой того самого ящика.
       — Ну, вот, собаки страшные, слушайтесь меня. Всё должно быть по науке. Говорю давать, давайте, говорю не давать, не давайте! Спите, ешьте, говорите, живите так, как говорю я, Изя Клистерман. Я ваш Боженька. Ха-ха-ха! Андрон фон Кончал-Михалковский мой дружбан. Фильмы про меня снимает, а ведь он не дурак… Он чудак на букву «м». Правда, я ему бабло немалое заплатил, несколько лимонов зеленью. Пару раз тёлочек подарил.  Шварц, пердун старый, мой кент, и Сталончик с Брюсиком. Я с ними на Венецианском кинофестивале закорешился. Ну, я не один был, естественно, тёлочек подогнал. Сиськи там письки разные, то да сё… Булки четвёртого размера. Они там все охренели от русской классики. Брюсик от одной стал кипятком писать, типа влюбился, как пацан. Ходит, облизывает её, в рестораны зовёт, а денег не даёт. Кидает нас, старичок долбаный. Но мы тоже крепкие орешки, и не пальцем в сортире сделаны. Не даёт денег, ладно, я ей тоже запретил ему давать. Он обижается, мол, Изя, старичок, трахать тебя некому, мы же друзья. А я ему в ответ, ты, мол, мне зубы не заговаривай, «дантист» это не знаток  Данте, бабки занеси сперва через главный вход, и тогда снова дружить будем… Тёлок своих я в обиду не даю… бесплатно, так что держитесь меня. И шоколад у вас, цыпочки вы мои, будет из всех дырочек капать. А периодически будем и в Кремль ездить, к Самому!
       — Изенька, Изенька, а меня к Самому! Ты же обещал! Я тоже пою и танцую, скажи, Алиночка? – взмолилась большеглазая и, главное, большегрудая, как раз четвёртого размера, Розочка, прямо-таки съёжившись от напряжения в бутон и, на всякий случай, наполнившись сопливыми слезами в ожидании ответа. Но готовая распуститься сочным цветком и распустить все свои прелести по первому даже не требованию, а прозрачному намёку.
       Клистерман даже не повернул голову в её сторону.
       — Ну, как Алиночка, согласна? – мужской продавец женских прелестей попытался взять её за руку своими цепкими, потными от волнения и воодушевления лапками.
       — Нет, спасибо, — Алина спокойно и как-то даже подчёркнуто-брезгливо отодвинула руку, — У меня есть Лёша, он сейчас в Склифе. Ему ампутировали ногу, часть руки…Он не говорит… Ему нужна моя помощь, моя любовь и забота, — девушка  сама не понимала, зачем она всё это говорит здесь, перед этими людьми, у которых совсем другие жизненные приоритеты.
       — Но ведь он тебе даже не муж, и познакомилась ты с ним совсем недавно. На кой хрен тебе это добро?! – почти в отчаянии, искренне переживая за подругу, выкрикнула заботливая Розочка.
       — Тебе этого, подруга, не понять… Всем привет и счастливо. Знаете, очень неприятно было пообщаться, — Алина медленно встала, словно могла передумать, и с сочувствием оглядев мохнатое золото с облысевшим (как она определила) говном, с расстановкой, подбирая правильные слова, произнесла,  — и ещё знаете, что мне хочется вам сказать, причём искренне…, идите вы все на х…й! 
       Алина быстро вышла из душного ресторанного зала, взяла пальто у услужливого мальчика, подарив ему обворожительную улыбку повзрослевшего ребёнка, и распахнула дверь на улицу. В России, как всегда, была зима…
      Алина шла  по заснеженной вечерней улице и улыбалась. Ей было хорошо, как-то сразу улучшилось настроение, и повысилась самооценка. В согревшемся и взбодрившемся теле радостно пульсировала горячая, почти уже совсем русская кровь.
       — Вот это тёлка! – только и произнёс с восхищением в наступившей тишине охреневший Изя, — ох, я б её… продал…