Анатолий Ким: «Сервантес хотел продать как можно больше своих книг, Достоевский — тоже»
Анатолий Ким — литератор, который существует и творит словно в вечности. Начав свою творческую биографию ещё в эпоху соцреализма, он легко достиг успеха. Но, даже будучи «советским писателем», он не стал придворным, а сохранил своё независимое творческое «я». Эта неоспоримая индивидуальность объясняет, почему после ухода советской власти он не исчез вместе с целой массой «морально устаревших» писателей и поэтов. Его вечные темы, волнующие людей всех поколений, необыкновенное умение «захватить» читателя — вот что делает Анатолия Кима современным классиком.
— Анатолий Андреевич, расскажите немного о себе, о своём детстве, о родителях…
— Я родился в Казахии, на юге в Тюлькубасском районе. Жил до 8 лет в Уштобинском районе, тоже юг Казахстана. Первые впечатления мира, где я появился — это высокий яркий свет неба, бурые холмы, жара, от которой припекает голову. Пыль под босыми ногами обжигающая. Иду по горячей дороге, понурившись, крепко утомлённый солнцем.
Потом родители переехали аж сразу на Камчатку — другой край земли. Синие дальние горы, океан чудовищной мощи. Я видел шторм в 12 баллов, стоя на берегу в полуобморочном от ужаса состоянии. Мне 10 лет.
После Камчатки — Уссурийский край, деревня в тайге с названием Роскошь. Избяная бедная деревушка, но и на самом деле роскошная уссурийская тайга. Золотая смугло багряная осенью, вся в райских деревьях дикой яблони, боярышника, в синих гроздьях мелкого дикого винограда. Рёв изюбров из тайги, мне казалось, что это ревут тигры.
Из уссурийской тайги родители переехали на Сахалин. Там зелёные разбежистые сопки вдоль извилистого побережья, непрестанный шум моря, запад солнца прямо в огненное море. И тёмно-синее, бутылочно зелёное, серо-свинцовое, голубое гладкое как глазурь море, море… Первая любовь, затерянная в непостижимой дали Сахалина.
— Вы сейчас не скучаете по всему этому? Когда вы пишете, вы держите всё это в уме и сердце?
— Держу ли я всё это в уме и сердце? Нет — всё это, весь этот прекраснейший из миров казахстанско-дальневосточный мир держит меня в своём сердце и в своей душе. И я никуда до сих пор не уходил оттуда, хотя и повидал полмира, побывал на всех континентах, кроме Австралии.
— А вообще, как и когда вы начали писать? Когда определились с литературной стезёй? Сахалин — тема отдельная. Насколько известно, в семидесятые годы там была очень сильная творческая община, в частности литературная тусовка, в которой вы наверняка участвовали. Ваш литературный дебют — он состоялся на Сахалине?
— Писать художественное слово я начал с шестого класса, в деревне Роскошь, это были стихи, беспомощные и робкие, как вздрагивания бабочки, только что расправившей на солнышке крылья, никогда ещё не летавшей и набиравшейся решимости сделать это в первый раз. А литературный дебют состоялся и в самом деле на Сахалине. Там я напечатал в Горнозаводской районной газете свои первые стихи. Но это было не начало «творческого пути». Этому началу предстояло осуществиться лет этак через 15. В Москве, которая слезам не верит и которая бьёт с носка.
Ни с кем из сахалинской литературной плеяды семидесятых я не был связан, ни в каких тусовках не мог участвовать, ибо тогда одиноко бестусовочно мыкал горе на московских изогнутых улицах. Впервые удалось мне напечатать два своих рассказа в ленинградском журнале «Аврора» в 1973 году.
— Считаете ли вы, что все сюжеты посылаются пишущему «сверху», от высшего разума?
— Насылаются ли пишущему сюжеты сверху, от высшего разума? Вообще-то, зачем высшему разуму насылать в наши голову какие-то мелкие сюжеты? Ему что, высшему разуму, делать больше нечего? Ведь сюжеты валяются у нас прямо под ногами на наших путях-дорогах жизни. Нагибайся и поднимай, строй из них рассказы, романы. А что касается высшего разума — ему виднее, кто из нас достоин его внимания, а кто и вполне обойдётся без его помощи.
— Роман «Отец-лес» — есть ли в нём биографические моменты?
— «Отец-лес» — эпическое произведение, подзаголовок его — метароман. Время действия бесконечность, место действия — беспредельность. Автобиографическому моменту никак тут не место. Если не отнести к нему непосредственные мои мистические лесные переживания и космическое чувство одиночества в Лесу Человеческом, выраженное в романе рефреном: Я ОДИНОЧЕСТВО.
— Какое из своих произведений вы считаете самым сильным?
— «Самым сильным» я считаю свой новый роман, который вы вряд ли успели прочитать и который называется «Радости Рая». Он вышел в прошлом году. Он непосредственный продолжатель и завершитель триады моих космических метароманов: «Отец-лес», «Остров Ионы», «Радости рая». Все три для меня самые «долгие», ибо временная вместимость каждого из романов — вечность. А может ли быть одна вечность больше или меньше другой? Вопрос лукавый и парадоксальный, но как говорится — каков привет, таков ответ.
— Сколько раз вы издавались? Где можно найти ваши произведения?
— Сколько раз издавался, честно говоря, я не знаю. Много. Одних переводов на иностранные языки больше сотни книг. На 30 языках мира. А на русском ещё больше. Где можно найти мои произведения? Если хорошенько поискать, то, наверное, по всему миру.
— Можно ли отнестись философски к коммерции в писательстве?
— А вы что, осуждаете? Я — нет. Сервантес хотел продать как можно больше своих книг. Достоевский тоже. Но денег за книги не хватало на жизнь этих писателей. И я что-то не очень отяжелён кошельком, плохо чувствую. Такие вот дела.
Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА
