Анна Демидова: Это общество комплексует перед инвалидами

3 декабря в мире отмечается Международный день инвалида.

Анна Демидова пришла к художественной прозе после сорока, будучи уже состоявшимся публицистом, и считает это шагом вперёд на своём жизненном пути. Её жизнь, обычная и ничем не примечательная, на первый взгляд, на самом деле является преодолением, только не самой себя, а несовершенства нашего общества. Она любит делать то, что трудно и иногда кажется невозможным. Предметом творчества Анны Демидовой является сама жизнь — в преломлении для детей и взрослых, а также весь наш огромный мир, включая тайгу и пустыню…

— Анна, весь ваш жизненный путь человека с ограниченными возможностями — это подтверждение того, что жизнь можно строить независимо от того, что дала человеку природа…
— «Мой жизненный путь» — думаю, это очень громко сказано. Обычная жизнь обычного человека. Училась, правда, в специальной школе-интернате, на воскресенье приезжала домой.  Интернат научил всё делать самой, а дружба была — как окопное братство. И образование в тогда ещё советской школе давали качественное. Тогда и поняла, что могу писать. Мои сочинения по литературе читались перед всем классом. Окончила школу с золотой медалью, и, поскольку для меня не было проблем и с математикой, а  тогда только-только начали появляться персональные компьютеры, решила связать свою профессиональную жизнь с программированием. В вуз поступала на общих основаниях — никаких льгот для инвалидов в тот период не было. В итоге, по образованию я — экономист-математик с «красным дипломом» Плехановского института.
Как ни странно, высшая математика в дальнейшем очень повлияла на качество моего письма. Она дисциплинирует, не позволяет неконтролируемо «растекаться мыслью по древу», заставляет следовать логике и выверять причинно-следственные связи, ясно мыслить и чётко излагать. Работала программистом, потом родилась дочь. К тому времени свершилась Перестройка, и научно-проектный институт, в котором я работала, закончил своё существование. Именно тогда мне подвернулась первая возможность попробовать себя в публицистике. Это были исторические очерки об архитектуре и строителях  Москвы начала ХХ века. С тех пор пошло более десяти лет, за это время опубликовано более 200 моих статей, главные редакторы как минимум трёх изданий считают меня одним из лучших своих авторов, так что имею право считать себя вполне состоявшимся публицистом. Правда, журналистика не приносит мне дохода, поэтому работаю в благотворительном фонде, где пишу всевозможные тексты.
В какой-то момент пришло желание получить образование, соответствующее профилю работы — не ради диплома, а ради самих знаний. В 2010 году поступила на Высшие литературные курсы, и именно на них — на семинаре детской и юношеской литературы — впервые начала писать художественную прозу. Так что, как видите, в моей жизни ничего «не случалось». В этом те, кто родился с ограничениями в здоровье или приобрёл их в раннем детстве, имеют некоторое преимущество перед теми, кто становятся инвалидами во взрослом возрасте. Нам не приходится себя ломать или переделывать. Мы живём со своими проблемами.  С другой стороны, преодолевать, действительно, приходится. Когда наш обыватель сталкивается с человеком, который плохо ходит, пишет, говорит, и вообще непонятно-что-с-ним-такое, как в моём случае, ему в голову не приходит, что перед ним вполне состоявшаяся личность, что у меня «полтора» высших образования, работа, семья, взрослая дочь, что я член Союза писателей, семь раз была в девственной тайге, видела дождь в глубокой Сахаре, плавала с аквалангами и так далее. Преодолевать приходится именно этот комплекс, только не мой, а общества, которое убеждено, что инвалид ничего не может и оттого всё время норовит перекрыть дорогу.
— Ограниченные возможности подчас загоняют человека внутрь своей скорлупы. Не этот ли уход во внутреннее духовное пространство стимулировал творческие выплески?
— Возможно, для кого-то это и так. Я трудно говорю, и это, наверное, в какой-то мере способствовало тому, что я выражаю себя на бумаге. Но вы почти не найдёте человека, который одинаково хорошо и пишет, и говорит. Так что данный аргумент весьма относителен. Кроме того, при своей малой общительности я никогда не была замкнута на себе. Наоборот, я жадная до мира, я пытаюсь вобрать его в себя, мне безумно нравится путешествовать, я побывала — так получилось — в десяти с лишним европейских странах. Путешествовать, а потом писать о своих путешествиях — если бы можно было так жить, я бы так и жила. И литература для меня — не уход от одиночества, а расширение мира. Причём меня интересует не только мир как земное пространство,  меня интересуют люди, внутренний мир человека. А это тоже целый космос, как ни банально это звучит.
— Не было ли стремления доказать остальным, в том числе и писателям, что «я смогу не хуже!»?
— Нет. К художественной прозе я пришла после сорока, уже состоявшимся журналистом, имея признание читателей и уважение коллег. Для меня художественная литература — шаг вперёд, новый виток личностного роста. Если и было желание доказать, то только самой себе, что я могу нечто большее, чем написать хорошую статью или занимательный очерк. Художественная проза неизмеримо далеко отстоит от публицистики, это абсолютно другой мир с другими законами тяготения и другими обитателями. Мне пришлось очень и очень много потрудиться, чтобы изжить журналистику из своих рассказов. Это было очень тяжело и непонятно, но, думается, мне это удалось.  
— Когда впервые поняли, что у вас что-то получилось? Как это поняли? Кто-то похвалил? Подсказал?
— Это произошло, когда мне на семинаре в Литинституте преподаватель поставил «десять с плюсом по пятибальной системе» за рассказ объёмом в полторы страницы. А второй раз — на выездном семинаре в Переделкино. Так получилось, что меня включили в состав его участников в последний момент, и я выслала своё произведение студентам для ознакомления лишь накануне вечером. Это был достаточно большой по объёму текст, почти повесть. И каково было моё радостное удивление, когда девчонки, немногим старше моей собственной дочери,  сказали, что читали и, несмотря на многие мои промахи, не могли оторваться. А руководитель семинара назвал моё сочинение, над которым я билась больше полугода, хорошим русским  рассказом. Тогда я была счастлива. И тогда поверила, что, возможно, могу писать и художественную прозу.
 — Кто вообще направил на литературный «путь истинный»? Кто стал так сказать крёстным отцом?
— Свою первую книгу, если она когда-нибудь выйдет, я посвятила бы Александру Торопцеву и Илье Дубровскому. Александр Петрович Торопцев — руководитель семинара детской и юношеской литературы в Литературном институте имени Горького. Судьба свела меня с этим человеком по моей основной «службе», мы разговорились, он пригласил меня на свой семинар, а потом, когда я подала документы на Высшие литературные курсы, принял в свою группу. Когда я начала учиться, а семинар Торопцева весьма демократичен в выборе жанров и тем,  мне было всё равно, в каком направлении работать, и, раз уж оказалась на семинаре детской литературы, решила назваться «груздем» в этой «корзине». А потом поняла, что именно это я могу, и это надо. Подростки уже достаточно взрослые, чтобы понимать практически всё, им нужны сильные, глубокие чувства, но их мир ещё чистый, они не испорчены ложью, лицемерием, ханжеством, извращённостью мира взрослых. Они  ещё способны назвать белое белым, а чёрное чёрным. Их мир близок моему душевному настрою, а литературы для них сейчас почти нет. Вот так и стал рождаться сборник рассказов для повзрослевших детей и самих взрослых. Я очень благодарна Александру Петровичу за критику. Мы все, как правило, боимся обидеть других и оттого часто не говорим правды. А он — нет. Ему было ощутимо не по себе, когда некоторые студенты обижались на его критику, но он шёл на это ради дела и всегда говорил, что для детей нельзя писать плохо.  А второй человек — Илья Дубровский — мой хороший друг, первый, иногда единственный, и самый заинтересованный читатель моих рассказов, которые я написала уже после окончания Литинститута. У него нет специального образования, но он хорошо знает литературу, разбирается в ней, а иногда и сам пишет. И он тоже критикует меня, с ним я не всегда согласна, но всегда прислушиваюсь к его мнению. Нам частенько доводится подкидывать друг другу хорошее «чтиво», обсуждать прочитанное. И когда он хвалит что-то мной написанное, я понимаю, что нечто удалось.  
— Верховая езда, подводное плавание, сплав по рекам и прочий туризм, как мы знаем, очень часто способствуют лирическому настроению и стимулирует творческий процесс. Это правда? Как это происходило у вас?
— Не могу сказать, что мой туризм, даже весьма экзотический, напрямую стимулирует мой творческий процесс. Но он даёт мне фон для моих рассказов. Одна из моих читательниц сказала: «Вы, видимо, знаете, о чём пишете». Я действительно знаю, о чём пишу. Если я пишу Белую пустыню, я в ней была. Если описываю ощущения дайвера, я их сама пережила. Такая точность — тоже наука Торопцева. Ну и, конечно, образы. Они не рождаются на пустом месте, они гнездятся в том багаже впечатлений, который накоплен автором.
— Как человек, который знает проблему изнутри, скажите: часто ли среди людей с ограниченными способностями талантливым людям выразить себя сложнее?
— Возможно, это относится к людям, которые посвятили себя исполнительским видам искусства — певцам, музыкантам, танцорам. Здесь инвалидам, действительно, труднее прорваться на сцену в силу той закомплексованности общества, о которой я уже говорила выше. Что касается литературного творчества, здесь мы находимся в равных условиях. То, что среди инвалидов меньше писателей, обременённых связями и могущих сами себя издавать — это другой вопрос.
— Ваши произведения имеют биографическое наполнение?
— Нет. Я уже говорила, что не считаю свою жизнь особенной. Тем не менее, конечно, я присутствую в рассказах как автор со своим мировоззрением, своим жизненным опытом. К сожалению, я не обладаю богатой фантазией. Все коллизии, ситуации, случаи взяты из жизни. Всё, что происходит с моими героями, происходило с моими родственниками, одноклассниками, коллегами, знакомыми. С некоторыми своими будущими героями я  знакомлюсь в связи со своей работой. То же самое касается характеров. Они определяются описываемыми ситуациями — то, что случилось с одним, никогда не случится с другим. На долю моей фантазии остаётся вся чисто художественная часть — форма изложения, образы, рассказчик, диалоги, детали, цвета.
— Трудно ли писать, когда понимаешь, что все шедевры уже написаны?
— Трудно. Но я не стремлюсь с кем-то сравняться или кого-то превзойти. Да и вообще по жизни меня тянет делать то, что трудно. Только это мне и интересно. Тот же самый туризм я выбираю такой, какой, казалось бы, никак не соответствует моим возможностям. Писать художественную прозу мне безумно трудно, но безумно нравится. А когда твои герои начинают сами — по своей воле — говорить, действовать или даже хулиганить, это просто восхитительно.  
— О чём бы написали, если бы была возможность засесть за компьютер и ничто бы не отвлекало?
— Вопрос в точку. Последние два года у меня почти не было возможности писать для себя — все силы уходили на писание для работы. Но, надеюсь, ещё получится. На настоящий момент хотелось бы дополнить свой сборник рассказов. Сейчас большая часть рассказов посвящена теме отношений родителей и детей. Есть несколько новых тем — любовь, героизм, искусство, которые крутятся в голове и ждут своего воплощения в какой-нибудь форме. Я не из тех, кто может одновременно писать несколько вещей. Если я пишу рассказ, я болею им. Он держит меня, не отпускает, пока не выложусь в нём вся. А потом уходит, как выросший ребёнок. Поэтому я никогда не возвращаюсь к написанному, даже если со временем начинаю видеть недостатки и недочёты. Что выросло, то выросло.
— Подумывали ли о больших литературных формах? Есть ли намётки?
— Трудно сказать. Есть один персонаж, чью жизнь, внутренний мир, изменение мировоззрения я хотела бы описать. Но пока не готова.
— Что больше волнует: стремление совершенствовать своё литературное мастерство или же трудности издания своих произведений?
— Что меня точно не интересует, так это издание. В современных условиях беспокоиться об этом просто глупо — от тебя ничего не зависит. Кроме того, я прекрасно понимаю, что сегодня мои рассказы, будь они даже совершенными, никогда не будут рейтинговыми. Время не то. А вот совершенствование своей художественной прозы — да, волнует. Я пишу для того, чтобы писать, чтобы расти, чтобы двигаться вперёд на своём пути. Я творю ради творчества. Ведь не зря же Бердяев писал, что в творчестве человек приближается к Богу…

Беседовал Виталий КАРЮКОВ