Леонид Зорин: «Мою творческую судьбу определила встреча с Максимом Горьким»

Известный писатель и драматург Леонид Зорин свои уверенные шаги на литературном поприще начал делать ещё в раннем детстве, сочиняя первые стихи. А в середине 30-х годов прошлого столетия у него, тогда ещё девятилетнего мальчугана, уже вышел стихотворный сборник, по достоинству оценённый Максимом Горьким. Кстати, уже тогда ему посчастливилось встретиться с великим писателем, который прочил ему большое будущее в литературе. А позже Леонид Зорин окончил московский Литературный институт имени Максима Горького и переехал в столицу, где смог наиболее полно реализовывать свой творческий потенциал.
По произведениям Леонида Зорина поставлено множество пьес и снято большое количество фильмов. Самой известной из них является кинолента «Покровские ворота»

— Леонид Генрихович, в 9 лет вы выпустили свою первую книгу стихов. А когда написали своё первое стихотворение?
— В четыре года. Оно звучало так:
Сто тридцать лет тому назад
Родился Саша, старший брат.
И с пользою для всех он жил,
Но Жорж Дантес его убил.
— Вам посчастливилось встречаться с Буревестником Революции. Встреча с Максимом Горьким была по сути вашим очным знакомством?
— Да, это произошло 7 июня 1934 года. Мы проговорили три с половиной часа. Он интересовался многими вопросами моей жизни. Я ему подробно рассказывал, чем живу, о чём пишу. Он, кстати, подробно написал потом про эту встречу в своей статье «Мальчик», которая была опубликована во всех центральных газетах страны.
— Он ведь вас даже водочкой угощал…
— Было дело. Он сказал: «Пей, Лёня, водочку. Все литераторы пьют. Так что не подводи-ка нам коммерции».
— Он ведь даже заплакал, когда вы ему читали свои стихи…
— Да, это правда. Но он вообще довольно легко пускал слезу. Тем не менее, это конечно произвело на меня очень большое впечатление.
— Горький принимал личное участие в вашей судьбе?
— Однажды мы с вместе с Исааком Эммануиловичем Бабелем приехали к Горькому. У него в Горках была даже специально отведённая для Бабеля комната. Горький его обожал. И, наклонившись ко мне и показав глазами на Бабеля, сказал: «Гениальный человек!». Он считал, что мне следовало бы переехать в Москву, чтобы быть ближе к людям, которых он считает достойными и, в частности, к Маршаку. С Маршаком мы позже встретились, и он был тоже большим сторонником моего переезда в Москву. Но это по разным причинам не состоялось, и я переехал в столицу только в 48-м году.
— Как вообще встреча с Горьким повлияла на ваше творчество?
— Через два месяца после моего посещения он написал эту статью, о которой я вам говорил. Конечно, эта встреча определила всю мою судьбу, повлияв на неё решающим образом. Что касается работы, то тут каждый развивается по своим параметрам. Но влияние его личности несомненно.
— Вы встречались с Бабелем. А «Первую Конную» его читали?
— Конечно. Я был развитым мальчиком. И с утра до вечера читал.
— Близок ли вам был Исаак Эммануилович, как писатель?
— Не могу сейчас однозначно сказать, но то, что я имею дело с грандиозным талантом, даже тогда мне было уже ясно, несмотря  на мой юный возраст. Когда я, уже будучи зрелым человеком, его перечитывал, то понимал, что он великий писатель.  
— А вы сейчас над чем работаете?
— Сейчас я хотел бы завершить одну свою очень важную для меня работу. Она условно называется «Постскриптум». Я хотел бы подвести ею некую черту своего затянувшегося литературного пути. Но не знаю, успею ли я это сделать, потому что моё здоровье и физические возможности, конечно, сильно меня ограничивают. В количественном отношении написано очень много. А качество оценит время. Если что-нибудь сохранится, значит, это представляет интерес. А если что-то уйдёт бесследно (как у многих авторов), то, значит, это особого интереса не представляет.
— А что у вас выходило за последнее время?
— Всё время что-то выходит. Сейчас у меня уже в процессе выпуска «Ностальгическая дилогия». Она будет размещаться в журнале «Знамя», с которым я сотрудничаю с 97-го года, то есть уже почти 20 лет.
— Вы как-то сказали, что вы бакинец до глубины души…
— Да, я дитя юга.
— Часто вспоминаете этот город?
— Очень. Естественно, это же родина. Но я уже в Москве с 48-го года. Так что, как вы понимаете, это огромный срок.
— Но и 24 года жизни в родном городе — это большой период. Что больше всего вспоминаете?
— Стадион. Потому что я очень увлекался футболом. Ещё мне вспоминается залитый солнцем Приморский бульвар. И главное у меня остаётся самоощущение южного человека. Я живу на севере и всё-таки мне не достаёт юга.
— Вы сказали, что в молодости увлекались футболом. В вашей футбольной команде царило интернациональное братство…
— Совершенно верно, в ней присутствовало шесть национальностей. Были греки, один был даже перс, и таты, и русские, и азербайджанцы, и армяне. Баку вообще был самый интернациональный город наряду с Одессой.
— А с украинскими коллегами поддерживаете отношения, общаетесь?
— Сейчас я уже мало с кем поддерживаю контакт, потому что ограничен в своих возможностях. Я очень любил покойного Ярослава Стельмаха, который был у меня семинаристом. Он являлся, действительно, многообещающим литератором и находился в самом начале творческого пути, но трагически рано умер. И мне очень горько, что я его потерял.
— Не кажется ли вам, как писателю, что события, которые сейчас происходят на Украине, отчасти связаны с тем, что в своё время там начали гнобить русский язык?
— Вообще, вся идея разрыва близких народов, проросших друг в друге, естественно, связана с какими-то националистическими делами. В своё время у меня на Украине выходило очень много пьес, и я приезжал туда на свои премьеры. Конечно, тогда в Киеве все говорили по-русски. А сегодня, наверное, это отвечает какой-то национальной политике…
— Поэт в России, как известно, больше, чем поэт. Вы, как писатель, видите выход из создавшегося положения на Украине?
— Прежде всего, надо прекратить кровопролитие. Иначе будет только нарастать взаимное отчуждение. Поэтому, в первую очередь, надо заканчивать эту войну. Я, как всякий нормальный человек, считаю, что люди должны жить, а не умирать.
— Давайте вернёмся к творчеству. Козаков как-то рассказывал, что КГБ поставил его перед выбором: если он сыграет Феликса Эдмундовича, то ему дадут возможность снять «Покровские ворота». А вас самих органы не беспокоили по поводу написанных вами «Покровских ворот»?
— Нет, никогда. Я всегда писал то, что хотел. У меня, конечно, было много трудностей. Например, была запрещена пьеса «Гости» сразу после первого просмотра. Великий режиссёр и мой духовный отец Андрей Лобанов потерял из-за этого театр. Я утратил и своё здоровье на почве этих событий и, в какой-то мере, приблизил смерть Завадского. Это вечный мой грех. Он боролся за постановку «Царской охоты», которую ему очень долго не разрешали, но он её всё-таки пробил. Но не дожил до премьеры. Так что первый спектакль мы сыграли уже без него. Ещё была и трагическая история с «Римской комедией» в Ленинграде. Спектакль был показан всего один раз и закрыт после первого же просмотра. Я даже помню точную дату. Это было 27 мая 1965-го года. Именно тогда и состоялся его премьерный показ — звёздный час моей жизни. Это был великий спектакль, который мгновенно закрыли. Потом, благодаря буквально героизму Рубена Симонова, эта пьеса в Москве всё-таки была поставлена. Но Товстоногову, который собирался осуществить вторую попытку постановки этой пьесы, запретили это сделать. Ленинградский обком стоял насмерть. Что уж они нашли такого в «Римской комедии» я не знаю. И даже не хочу копаться в их извращённой логике. На мой взгляд, цензура и искусство вообще вещи несовместимые.
— Но сегодняшней литературе цензура бы не повредила… Или это вечный конфликт отцов и детей, когда говорят, мол, в наше время были настоящие профессионалы дела, а нынешние авторы и писать-то не умеют?..
— Ну, почему же, это чепуха. Каждое время рождает очень одарённых людей, и процесс идёт постоянно. Другое дело, что высокоталантливых личностей никогда не бывает много. Но это ни для кого не секрет.
— Для вас важно, что ваши книги читают, а пьесы и фильмы, которые уже стали классикой, смотрят тысячи ваших поклонников?
— Я, конечно, не могу знать, сколько людей читают мои книги. Но на своих премьерах я, действительно, видел полные зрительные залы. Но, как литератор, я не жалуюсь. Всегда остаются и продолжают жить лишь отдельные какие-то наиболее достойные вещи. И если у меня таковые будут, можно сказать, что судьба была благосклонна, проделанная работа была не напрасной, а, следовательно, и жизнь прожита не зря.  

Беседовал Виталий КАРЮКОВ