Блины

Однажды на закате советской эпохи, ожидая дачную электричку на платформе «Беговая», я услышал историю, которую запомнил навсегда и которой, как мне кажется, сейчас самое время поделиться со всеми.
В тот субботний июльский вечер, когда затихший город лениво млел под закатом, а время будто замедлило свой ход, пассажиров было совсем немного. Дачники уже успели разъехаться по своим участкам, а работающая публика сидела по домам и наслаждалась выходными. Платформа почти пустовала.

Молодая ничем не примечательная дама с девочкой лет семи, коротая время до электрички, занимали лавку и жевали батон, по очереди откусывая от него и запивая кефиром из упаковки, тоже одной на двоих. На соседней скамейке сидела опрятная старушка, придерживая на коленях старомодную сумку. Я, на тот момент примерный студент и комсомолец, стоял чуть поодаль, покуривая сигаретку и стараясь не дымить в их сторону. До электрички оставалось минут пятнадцать…

Мамаша, насытившись, отдала батон в полное распоряжение девочки. Ребёнок тоже вскоре наелся и протянул остаток булки матери. Та брезгливо отмахнулась и, осмотревшись и не найдя рядом мусорного бака, сказала дочке: «Да вон, кинь за изгородь, чтоб не сорить тут»…

Мне, молодому парню, выросшему пусть не в роскоши, но уж точно не в голоде и нужде, стало тогда очень неуютно от этих слов: будто хлестнуло по лицу такое циничное отношение к хлебу. И, как выяснилось, не мне одному! Сидевшая рядом бабушка без укоризны, а скорее с грустью, произнесла: «Вы, молодёжь, голода не знали, потому и жито не уважаете. А ведь всё с этого и начинается…»
И все присутствующие — в лице меня и мамы с дочкой — стали невольными слушателями старушки, которая поведала нам короткую, но поучительную притчу. Передам её слово в слово, как она мне запомнилась.

*   *   *

Натопила баба жарко печь и затеяла блины. Вот печёт она их, печёт, а блинов всё больше и больше: жирные, пышные, румяные, с золотой корочкой и «кружевом». Хата у бабы богатая, всего вдоволь, сама она румяная, полная, холёная — загляденье, а не баба! Стопка блинов всё выше и выше, и вот уже вторая началась. Баба довольна!

Вдруг заплакал у неё младенец, он малой ещё, но уже дыбается, на ножки подняться хочет. В хате жарко, и младенец в своём загончике в одной рубашонке. «Сейчас-сейчас, — кричит сыну баба, — погоди, отстань!» А ребёнок ещё пуще надрывается. Мать глянула — а он обделался! Куда деваться? Тут и блины, и руки в муке! Повертела она головой туда-сюда, передёрнула плечами, взяла блин — да и подтёрла им младенца! Подтёрла, да и выбросила блин на двор…
А на следующий день война началась!

*   *   *

Вот такую быль или небылицу услышал я от незнакомой бабушки. И, хоть и не мне она предназначалась, но я был тогда ею потрясён и долго «переваривал» её в своём воображении, пока трясся в пригородной электричке тёплым июльским вечером. Было почему-то очень грустно. Старушка сказала, что ту притчу во времена её детства рассказывали божьи странницы, которые ходили по сёлам и просили приют и еду. И хотя у людей в те военные и послевоенные годы лишнего не было, а нищенок пускали переночевать и едой с ними делились, а они за это хозяйским детям всякие истории рассказывали — как бы в оплату за милость.

Виктор ПЕТРОВ, Москва