О привязанности и горькой потере

О первой любви и настоящей дружбе, об одиночестве и становлении личности, даровании и доброте. А также о целительной силе искусства, во многом, к сожалению, оставшейся за кадром

Да уж, со «Щеглом» Донны Тартт, которого на каждом углу сравнивают с Диккенсом, у всякого взявшего его в руки, связаны «большие надежды» и ожидания. Что и говорить, все мы жертвы навязчивой рекламы, эх. К сожалению, лично мои чаяния остались неудовлетворёнными.

Тем не менее, совершенно нет никакого желания на все лады громить «великий американский роман», огромное количество откликов на который, безапелляционно восторженны. В конце концов, он и впрямь до мозга костей американский. А если не показался мне достаточно великим, так пусть это будет делом вкуса, и не более того.

Всё-таки я искренне рекомендую всем читать этот неподъёмный том и верю, что каждый читатель найдёт что-то для себя. Небольшое напутствие: лучше стремитесь воспринимать «Щегла» через эмоцию, ибо он по-хорошему сентиментален.

В целом, для меня третья книга Донны Тартт стала не более чем приключенческим романом с весьма туманными претензиями на высший смысл и философию. Когда я тщилась постичь глубину, которую Тартт демонстрировала посредством оглушающего, утомительнейшего многословия и мудрёными эпиграфами к каждой части книги, мне делалось смешно и неловко за писательницу, которая, проникнутая идеями Достоевского, например, столь неуклюже старалась изобразить в своём «Щегле» нечто подобное. Я бы сказала, бледное подобие. На мой вкус, совершенно зря она затеяла всё это подражание Фёдору Михайловичу и соревнование с Чарльзом Диккенсом: абсолютно не удалось ей художественно обрамить все свои идеи и даже очарования не получилось.

Напротив, одни сплошные «не верю», «так не бывает» и «а что, собственно, такого случилось-то, чтоб замахиваться столь масштабно».

А ведь идея, полагаю, была недурна. Патологически, болезненно привязанный к маме подросток теряет её в результате взрыва в музее. Старый антиквар, умирая здесь же, заставляет мальчика взять картину (того самого «Щегла» Карела Фабрициуса). Далее, по замыслу, она должна бы была хранить ребёнка и наставлять на путь истинный. Ничего не вышло. Хотя сам Тео Декер, в память о маме-искусствоведе, надо думать, привязался к этому миниатюрному полотну поистине с исступлением. Действительно, все последующие годы, в течение которых Тео выступал невольным хранителем сокровища, жизнь окрашивалась настоящим цветом лишь в те моменты, когда упоминалась картина.

Однако, повторюсь, святое благоговение перед шедевром голландского мастера, не спасло Тео от падения. Весьма скоро постоянными спутниками подростка становятся наркотический дурман и беспробудное пьянство. Не защитила гордая птица и от совершения целого ряда неблаговидных поступков, которые мама не одобрила бы ни за что, но вот презираемый и ненавидимый героем папаша сопроводил бы художества сына бурными и продолжительными овациями.

Описания скитаний сироты, опять-таки по логике, должны были бы выдавливать слезу у сердобольно настроенного читателя буквально на каждом шагу. Снова мимо. Знаю, что рискую навлечь на себя негодование целой армии поклонников книги, но всё же скажу: ничего из ряда вон выходящего мальчик по имени Тео в возрасте от 13 до 18 лет не пережил. Не надо пенять на злую судьбу, свой выбор быть несчастным он делал сам снова и снова, никто его не подталкивал. Если кто знаком с реальными сиротами либо читал более талантливые книги на данную тему, те со мной согласятся.

Меж тем он вырос, кое-как, превозмогая наркотический туман, выучился и занялся торговлей антиквариатом, а также сбытом подделок, прямо под крышей своего учителя и благодетеля краснодеревщика Хоби. Попутно он всё так же маялся от присутствия в своей жизни картины, которую разыскивает Интерпол, и страдал от неразделённой любви к Пиппе, девушке, так же как и он сам в детстве, пережившей тот кошмар взрыва.

Читаешь и понимаешь, что как-то всё не так, не то придумывает писательница. Разве так шедевры живописи спасают своих обладателей? Так вот, если вам, как и мне, тоже будет чего-то не хватать, то, видимо не исключая подобную реакцию читателя, Донна Тартт подробно и нудно, страницу за страницей, будет вам всё разжёвывать. Почти как в школе, помните? Прочитал младшеклассник рассказец, а учительница его и спрашивает, о чём, мол, тут говорится, что писатель имел в виду? Дитё тушуется, а взрослая тётя рассказывает, о чём, собственно, речь тут шла. Школьник соглашается, чтоб не приставали, но всё равно продолжает пребывать в недоумении: разве?

Вот так у меня вышло со «Щеглом». Только я расслаблюсь на волнах экшена, как вдруг вступает голос автора, который устами кого-нибудь из персонажей начинает излагать идеи, на мой субъективный взгляд, к действию никак не относящиеся. Самое ужасное, то же произошло в финале! Мало того, что и сам по себе он смазан, вымучен и неправдоподобен, так потом ещё 10 страниц поясняющего текста! В общем, искусственное авторское философствование на пустом месте раздражало примерно в той же степени, что и бесконечное «понукание» в речи главного героя. Правда, сначала в этом обнаруживался даже некий шарм, мальчик любую свою фразу, либо ответ на вопрос начинает с частицы «ну-у», но потом, когда уже вроде и не мальчик, и с высшим образованием, продолжает «нукать», решаешь, что это, видно, приём такой специальный. Наверняка что-нибудь да подразумевающий. Надо только дождаться, когда автор подведёт под эту тонкую деталь философскую основу. Однако эта линия провисла, осталась не пояснённой. Да и слава Богу! В конце концов, не она единственная осталась неувязанной.

Вы знаете, а ведь сам язык у Тартт весьма на высоте. Описания природы и погоды, а также нюансов живописного творчества весьма поэтичны и самобытны. Т.е., делаю вывод, она умеет красиво рассказывать хорошие истории, только не стоило бы вплетать сюда стилизации подо что-то более высокое, а также намекать на множественность смыслов.

Мне случалось читать рецензии к книге, в которых утверждалось, что изображённый Фабрициусом щегол является символом! Ну, ясное дело, не для средних умов написала Донна Тартт свой роман. Тем, что попроще, приходится и довольствоваться более скромным впечатлением.

«Щегол» — история испуганного ребёнка, впоследствии вырулившего на путь одинокого взрослого, нечистого на руку, безнадёжно влюблённого и не способного сделать даже малое усилие, при помощи ли магии бессмертного полотна либо без оной, дабы выдернуть себя из трясины бессмысленности и саморазрушения. И, к чести писательницы, подобный образ как раз  не раздражает, напротив, своим несовершенством он и обаятелен. Правда, в кульминационных пояснениях писательницы припоминается смутно большое количество восклицательных знаков и в целом оптимистический настрой, но… я опять не сумела узреть чудесное исцеление убеждённого наркоши, как ни старалась.

Не скрою, что вот линия дружбы в романе показалась мне интересной. Детской дружбы. Именно сближение в пустыне Лас-Вегаса двух брошенных подростков, Тео и Бориса, удивительно харизматичного паренька славянских корней. Но не встреча в Нью-Йорке, спустя многие годы, одного из заправил русской мафии и по-прежнему рефлексирующего, но теперь уже великовозрастного, торчка-антиквара. Воссоединение, на мой взгляд, выглядит буквально карикатурно. Предсказуемость, прошу прощения, прёт изо всех швов. Ну, естественно, на что ещё мог рассчитывать персонаж русских кровей? Не преподавателем же ему в Гарварде быть, да и не газонокосильщиком вроде. Посередине же, как раз, получается бандит, если кто не знал. В немалой степени такому моему восприятию опять-таки поспособствовал эмоциональный монолог Бориса по раскрытию образа князя Мышкина. Это было просто больно читать, такой чистейший да и мощнейший образ рушился на глазах. Так и хотелось возопить: «Борис, замолчи, до сих пор ты был чуть ли не единственным светлым и живым пятном во всей этой галерее личностей, похожих на кого угодно только не на самих себя!» Ох, ну да пусть. Всё равно приятно: мы, русские, пусть и водку хлещем как молоко едва ли не с пелёнок, да и речь наша зачастую заставляет покраснеть рафинированных граждан, так зато ж вон как дружить-то умеем! Единожды окрестивши Поттером, то бишь приручив, теперь уж навсегда за него в ответе. Как-то так.

Что ещё сказать про книгу, отзывов на которую уже и так наберётся на достаточно пухлый том? Несмотря на то, что у меня не получилось проникнуться ключевыми идеями, даже более того, я не сумела их толком расслышать, всё равно оформилось довольно лояльное отношение к столь внушительному фолианту. Как бы то ни было, но потеря близкого человека, кромешное одиночество в огромном мире не могут не вызывать по меньшей мере сочувствия.

Я помню, с какой гордостью я сообщила всем своим коллегам, бросившим «Щегла», не преодолев и сотни страниц, как мне нравится роман. Кажется, я в то время проплывала мимо появления на пороге мастерской Хоби грязного и больного Тео с Попчиком под мышкой, разрыдавшегося на груди добряка-великана… Это было так сильно… В общем, потом так уже больше не было.

В душе всё равно осталась нежность. Да ещё лёгкая досада. Либо на собственную твердолобость, которая не позволила мне в полной мере вкусить щедрот совместного шедевра Донны Тартт и  Карела Фабрициуса. Либо на неожиданную неуклюжесть автора, не позволившую благой философской канвой, изящно и непринуждённо, обрамить сюжет и основное действие.  

Резюмирую так: пара-тройка мощных эмоций, настоящих, пронявших до глубины души, в моих глазах всё-таки являются достаточным основанием, чтобы не сожалеть о потраченном времени. А если не то ожидалось либо просто надеялась на большее, так то уж только мои проблемы. Субъективные.

Людмила ЧЕРНИКОВА