Сергей Шестаков: «Современной русской литературе — а она сейчас много- и разно-образна — не хватает читателя»

Сегодня у нас в гостях поэт, которого многие сравнивают с Осипом Мандельштамом. Похожи они или нет — каждый решает для себя сам, но одно можно сказать определённо: Сергей Шестаков — действительно, явление в русской поэзии…
— Сергей Алексеевич, вы математик и заслуженный учитель со степенями и наградами. А поэзия — это ваше хобби? Или всё-таки дело жизни?
— Я с некоторым недоверием отношусь к таким конструктам как “дело жизни”. Что называть делом жизни, а что — хобби? Мы каждый день пьём воду, утоляем жажду. Это дело жизни или хобби? Скорее, первое, потому что без этого жизнь в скором времени прекратится. В некотором роде, творчество и есть утоление жажды.
— Как бы вы объяснили то, что математики очень часто бывают поэтами? Есть ли тут какая-то логика? Повлияла ли точная наука на вашу творческую стезю? Как вы пришли к стихам?
— Математика — тот же язык, со своим словарём, синтаксисом, пунктуацией, грамматикой. Видимо, дело здесь в традиционном и часто не вполне оправданном противопоставлении гуманитарного и естественно-научного знания. Поэтому и вопрос о влиянии можно рассматривать в том же ключе: знание других языков и литератур не может не повлиять — пусть и опосредованно — на творческое бытование; другое дело, что напрямую проследить это влияние в случае языка математики куда сложней, если вообще возможно. Что касается последнего вопроса, здесь всё, как обычно: вы получаете способность слышать и говорить, а развитие этой способности зависит от вашего выбора, воли и усилий.
— Как и у вас, восьмистишия были любимой поэтической формой у Мандельштама. Это вышло случайно, или вы любите Мандельштама и в какой-то момент приняли от него посыл?
— Думаю, здесь, конечно, уместней изменить порядок: это одна из моих любимых форм, как — вероятно —  и у Мандельштама. Несомненно, Мандельштам (чей юбилей пришёлся на этот год) — один из самых значимых для меня поэтов, а в юности, пожалуй, что и самый. Я познакомился с его стихами по машинописным копиям, потом — в начале студенчества — сумел накопить на покупку синего томика из “Библиотеки поэта” (накопить — потому что книгу можно было купить только “с рук”, стоила она довольно дорого).
— А кто вообще из поэтов (возможно, писателей) сыграл заметную роль в становлении вас как литератора? Кого любите с юности или даже с детства?
— В школе (да и до сих пор, хотя список меняется) любимыми писателями были Достоевский и Бунин. Писал вступительное сочинение в МГУ по Достоевскому, даже пятёрку получил, что в общем-то, было большой редкостью. У Толстого из прочитанного в юности наибольшее впечатление произвела “Смерть Ивана Ильича”.
— А в юные годы много ли читали? В вашей научной семье какое место отводилось художественной литературе?
— Читал много. Библиотека МГУ была неисчерпаемой. По предварительному заказу в читальном зале можно было получить даже раритетные дореволюционные книжки, лишь некоторые из которых иногда видел в “букинистах” по немыслимым для меня ценам. Да и с друзьями обменивались. Роман Пастернака на папиросной бумаге (и не только его) давали на одну ночь; делали фотокопии, потом печатали. Как-то на семинаре по научному коммунизму преподаватель увидела у меня дореволюционные “Письма к Луцилию” Сенеки (хоть это не педагогично, могу сказать, что выиграл эту книгу в преферанс), отобрала, а после семинара попросила дать почитать. Когда в следующий раз она увидела у меня другую книжку (“В круге первом” Солженицына), должен был — несмотря на симпатию — сказать, что эту книжку отдать не могу, пришлось убрать её в сумку. На пятом курсе работал ночным комендантом в Доме студента в ГЗ (главном здании) МГУ, это тоже позволяло много читать. Тогда прочитал, например, “Исповедь” блаженного Августина и “Эннеады” Плотина в копиях дореволюционных изданий. Сейчас множество великолепных книг есть в открытом доступе на самых разных интернет-ресурсах.
— Сергей Алексеевич, а вот, положа руку на сердце, кого из русских поэтов вы лично навали бы по-настоящему великими. Кто бы у вас вошёл в первую десятку?
— Здесь опять-таки должен заметить, что арифметические принципы к поэзии не применимы. Чем измерить величие, какими единицами? Их ведь, по счастью, нет в системе СИ. Речь может идти только о нескольких (в лучшем случае — нескольких десятках) любимых стихотворений того или иного поэта. Если говорить о 19 веке, оригинальным быть трудно, да и не нужно. Державин, Пушкин, Боратынский, Тютчев, Лермонтов, Фет… “Как дождь, зарядивший надолго, негромко рыдает она…” — Некрасов, неожиданно выкликающий Пастернака… Прекрасные строки, строфы и стихотворения есть у очень многих — у Языкова и Полонского, у Вяземского и Батюшкова… В конце концов, антология ведь у каждого своя.
— Вы по-прежнему работаете в школе? Если можно, в какой? На поэзию «выкраиваете» время? Как рождается ваш стих: сам, или вам надо потрудиться?
— Да, я преподаю математику в старших классах московской школы №7. Поэзия — это ведь попытка языка преодолеть свои границы, превозмочь собственную конечность, выйти из своих пределов, стать больше означаемого; в этом смысле она невербальна, хотя и оперирует словами и знаками. Поэтому время выкроить не получится, даже если, как Брюсов, писать в день по стихотворению, — не получится, пока тебя не окликнут, пока ты не услышишь или не ощутишь неназванное и неназываемое, которое со временем может найти приемлемую лексическую оболочку (и тогда ты просто записываешь услышанное), а может и не найти. Иногда одно и то же аукает тебя несколько раз, и какие-то слова меняются. Для меня это так, что-то приходит, проборматывается, порой уходит и возвращается через много дней, потом записывается без каких-либо черновиков.
— Помимо радости и морального удовлетворения, что приносит вам ваша поэзия?
— Что приносит ручью его журчание, птице — её пение? Это в некотором смысле — форма существования, и только.
— Как для поэта, что для вас является наивысшей наградой?
— Разумеется, стихотворение, которое приходит как бы само, ниоткуда. Редко, но так бывает.
— Самая глубокая поэзия всегда несёт оттенок грусти и даже пессимизма. Почему? Вот и ваши элегии — они порой о смерти. Как поэты мирятся с этой темой и даже находят в ней какую-то красоту и …жизнь?
— Радость — от чувства, печаль — от ума. Конечность телесного придаёт существованию особую ноту, которая иногда начинает звучать в том или ином стихотворении. Но я бы не сказал, что это — стихи о смерти, скорее, они, как очень точно заметила Ольга Балла, о проницаемости границ — границ между сущим и не-сущим, бытием и небытием.
— Как русский литератор и педагог, чего бы вы в первую очередь порекомендовали для поддержания нашего культурного уровня? Как поднимать грамотность, прививать молодёжи любовь к литературе и знаниям?
—  Не думаю, что существуют универсальные рецепты. Знание — единственная валюта в мире, которая не подвержена девальвации. Если относиться к учению (а оно сопровождает человека всю жизнь) не как к досадной необходимости, но как к накоплению капитала, который позволит в будущем обеспечить себя не только необходимым, но и достаточным, то возможности для получения знаний сейчас почти безграничны. Те, кто ориентирован на профессионализм, найдут своё место даже в патерналистском государстве. Чтение и думание — хорошие учителя.
— Что вы думаете про современную литературу? Чего ей, по-вашему, не хватает? Есть ли кто-то из отечественных авторов (поэтов и писателей), кто действительно, на ваш взгляд, заслуживает внимания?
— Современной русской литературе — а она сейчас много- и разно-образна — не хватает читателя. У неё нынче очень широкая география, прекрасные русские поэты и прозаики живут не только в России. Всех достойных не перечислить, назову (в алфавитном порядке) лишь нескольких очень разных поэтов близкого поколения: Михаил Айзенберг, Ирина Евса, Светлана Кекова, Ольга Седакова, Алексей Цветков, Олег Юрьев… Что касается прозы, скажу только о трёх — тоже очень разных — публикациях трёх последних лет, которые не слишком на слуху. Это удивительный роман “Гномья яма” Михаила Квадратова, вышедший в 2013 году в издательстве “Современная литература”, это волшебная Лена Элтанг с изданной в конце 2014 года упоительной “Картахеной” (издательство “Рипол Классик”), и опубликованная в 2015 году в журнале “Новый берег” прекрасная повесть Леонида Костюкова “Пригодные для жизни слои”.
— И последнее — если не секрет, что вы сейчас читаете?
— Не секрет, конечно: некогда пропущенную мной книгу Дагласа Хофштадера “Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда”.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА