Сияние отверженных

Порой природа изменяет милосердию, наделяя человека нетипичной склонностью. Вряд ли врождённую особенность уместно считать мерзостью. Настоящая грязь — растление и насилие, что сеет исключительно человеческая особь, и Создатель здесь совершенно ни при чём

Надо же как бывает: хорошая книга, хотя и очень тяжёлая, воздействующая исключительно на чувства, не на разум, понравилась очень, нареканий не вызывает даже способ подачи, но как же трудно о ней говорить! Вторгаться не хочется, ведь столь хрупкое сияние, исходящее от страниц, так легко обесцветить, если не вовсе уничтожить.

В самом деле, вы обращали внимание, как легко анализировать Достоевского и как непросто — Толстого? Практически все герои Фёдора Михайловича — носители идеи, стало быть, их проще понять, ведь они, по сути, искусственный материал. Иное дело — образы Льва Николаевича. Его персонажи — живые люди, в них влюбляешься, им сочувствуешь, либо они безмерно раздражают. Аж до трясучки. Кстати, а почему? Потому что ты не в силах постичь их характеры, их поступки, либо, напротив, они реальны буквально до тошноты, и это… бесит! Невозможно качественно проанализировать то, что воздействует прежде всего на душу, минуя мысль.

Вероятно, роман «Сияние» как раз из этой категории. Писательница, подобно русскому классику, не задавалась целью выразить какие-то взгляды или суждения через художественный текст. Она изобразила жизнь. Главным образом, конечно, любовь. Правда, не тот её вариант, который рисовал всё тот же Толстой, но так ведь и время ныне совсем иное, не быть же ханжами. Думается, создатель образа Анны Карениной нас бы поддержал.

А ещё Мадзантини в своей истории рассказала про пережитое в детстве насилие, предательство взрослого человека и последовавшую боль длиною в жизнь. Пережитая психическая травма рождает ненависть и желание мстить. Но… помните, у нас не букварь, у нас жизнь, в которой вполне реально рядом с памятью о надругательстве в сердце ощутить однажды и… привязанность, настоящее искреннее чувство, но очень сложное.

А финал потрясает с той же силой, что и сцена на вокзале в конце толстовского романа. Костантино, без меры страдавший многие годы от своей грязной, по его же собственным представлениям, продиктованным религиозным воспитанием, страсти, дарует прощение Гвидо… А любовь, десятилетия пылавшая в сердце Гвидо, бывшая настолько искренней и неистребимой, что дарила сияние, агонизирует мощно, не оставляя шанса продолжать существовать человеку, из которого то самое благое прощение всякую жизнь уже и уничтожило.

В целом, как я это поняла, автор показала не однополую любовь, что было бы плоско и дёшево, она исследовала её природу. И, как мне кажется, именно этот разрез представляет серьёзный интерес. Кроме того, естественно, без социального преломления в рассказе о нетрадиционных отношениях также невозможно было обойтись. Она и не стала. Сцена, в которой герои подвергаются зверскому избиению за то, что посторонних никак касаться не могло, и любовники никого не оскорбляли намеренно (напротив, были очень осторожны), вышибла та-а-акую слезу, хотя  чего бы мне? Я же не гей. Дело было на юге Италии, и это оказалось единственным промахом влюблённых — неудачный выбор географии. Проходи их встреча в либеральной Англии, где, кстати, один из них и обитал, ничего и не случилось бы. Так вот, повторюсь, я уж точно не гей, но жить хотела бы в месте, подобном Англии (как изобразила это автор). Исключительно по причине того, что вопрос, кого мне брать к себе под одеяло, должен находиться исключительно в моей компетенции и ни в чьей больше.

Мне случилось уже ознакомиться с негативной оценкой романа, в которой Маргарет Мадзантини упрекают в неумении писать. Не соглашусь. Если бы не столь грамотно сложенный сюжет, в финале я, как читатель, не пережила бы потрясения такой исключительной силы. В том-то и соль, что читать безумно интересно. Рефлексии ровно столько, сколько нужно книге о любви, были мысли интересные и выводы, которые, случись в эти минуты под рукой текст, я бы непременно здесь привела. А ещё, опять же привлеку аналогии с Толстым, образы персонажей выше всяких похвал. Они полны и неожиданны, естественны и непостижимы. Непостижимы в плане восхищения. Ицуми — японская жена… У неё даже имя говорящее, т.е. ицуми от слова изумительная, от самого её знакомства с читателем до кончины. Или мудрая Джина. Или настоящий друг Кнут. И даже приёмная дочка Гвидо — Ленни: прелестна и интересна.

Безусловно, есть образы, выписанные также безупречно, но по нагрузке смысловой, на них возложенной, желания быть выделенными не рождают. Кто-то изначально не очень симпатичен, кто — на виражах судьбы обнаруживает некий брак в личине, а иные сбросят маски в самом-самом конце, некоторые из коих — уже посмертно. И это произведёт эффект взорвавшейся бомбы. Право, не знаю, как после всех этих аргументов допустимо обвинять итальянскую писательницу в скукотище и неуклюжести? Мне она, так или иначе, показалась изящной и деликатной настолько, что я бы рискнула даже значок «18+» с обложки убрать. А если оставить всё же, то лишь из-за собственно скандальности явления гомосексуализма в обществе.

Для меня книга оказалась поистине находкой. В едином пласте повествования поместились добро и зло, свет и тьма, любовь и порок, страдание и награда. Тугой клубок из противоречий, случайностей и промысла судьбы на фоне абсолютного сияния.

Расшифрую. Сияние — это любовь. И она имеет право быть любой, даже если это не по нраву соседу, осуждается обществом либо отвергается церковью. И, тем не менее, она имеет право быть, если является счастьем для двоих. Напротив, извращением было бы её душить.

Не Гвидо и Костантино порочны, порочен взрослый дядька, растлевающий подростка. Далее же протягивается лишь цепь случайностей, направляемая безжалостным перстом судьбы, уготовившим героям отверженное существование из-за постыдной страсти, которой, к их чести будь сказано, они долгое время сопротивлялись. Гвидо имеет врождённую склонность к гомосексуализму, чего о Костантино читатель не может утверждать. И как всё было бы, не случись в жизни последнего той детской травмы, нам знать не дано. В предложенных же обстоятельствах Костантино мстил, терзался и… любил. И Гвидо, познавший истинное сияние в своём преданнейшем чувстве, оказался счастливее родственника-насильника, сгинувшего в одиночестве от страшной болезни. Правда, грех предка догнал-таки чистый свет абсолютной любви, и убил в итоге надежду на тихую старость вместе у двоих мужчин. Но… вот именно так промысел судьбы и проявляется, в этом и каприз её, и правосудие.
 
«Сияние» — тяжёлый роман, но однозначно заслуживающий и оценки высокой и внимания читательского. Не рекомендую лишь гонителям однополых отношений, только они не будут тронуты глубиной трагедии просто по причине заведомой предубеждённости. Да и ладно, эти и так уже наказаны своей же собственной косностью.

Не могу сказать «приятного» чтения, вещь всё-таки очень непростая, пожелаю лучше суметь почувствовать сияющий свет, пробивающийся, пусть скупо и обрывочно, сквозь страницы этой прекрасной и печальной истории.

Людмила ЧЕРНИКОВА