Николай Сердюков: «У нас была великая литература, и, несмотря на тяжёлые нынешние условия, она ещё жива»

Автор из Минска Николай Сердюков пишет в основном на русском языке. Он очень популярен в Белоруссии, но его книги знают и в России. Сегодня мы предложили белорусскому писателю рассказать о себе и своём творчестве

— Николай, вы автор более трёх десятков книг. Какой свой роман вы считаете самым сильным? Расскажите про него, пожалуйста.
 — Похоже, у меня есть просто любимая книга среди собственных — сборник повестей «Луна невенчальная». Это исторические повести-эссе о талантливых людях XIX века. Композиторы Михаил Глинка, Александр Алябьев, художники Карл Брюллов и Орест Кипренский, прекрасные женщины в искусстве и литературе Зинаида Волконская и Мария Каменская. Повести как о творчестве, так и о любви.  Сцеплено-связано порой… Вообще тема любви в XIX  веке далась мне в двух томах, во второй книге «На семи ветрах» другие герои, не всегда столь известные, но из того же времени, любящие, страдающие, интригующие. Таким образом, у меня есть любимый двухтомник исторических повестей и миниатюр.
— Однако у вас много остросюжетной прозы. Что-то повлияло на эту «специфику». Возможно, служили?
— Служил и рядовым, и офицером от лейтенанта до капитана. И в войсках противовоздушной обороны, и в артиллерии, и в стройбате командовал. Так что с оружием, острыми ситуациями, мужскими подходами к делу, а иногда и конфликтами близко знаком. Солдатская служба моя прошла в Кёнигсберге, там требовалось держать ухо востро. Как говорил славный старшина Максимов, разумеется, один наш крейсер «Смелый» сильнее всего американского флота, но следить за действиями возможного противника надо зорко». Мы и следили. Поднимался в Европе натовский самолёт, взлетал на кёнигсбергском форпосте и наш. Двигалась там танковая колонна, шли в нужном направлении наши танкисты. А мы, кому доверили ракеты «земля -воздух», неслись следом, прикрывали со стороны небесных глубин. Была держава, командиром нашей батареи был майор Державин. Худой, резкий, с чёрными огненными глазами. Мы были способны вести реальные боевые действия.
Однако моя остросюжетная проза связана больше не с внешними угрозами, а с внутренними. В 1990- е годы поднял голову криминал, активно проявили себя преступные «авторитеты». Тот, кто писал про «крутые девяностые», не фантазировал, остросюжетная проза сделалась вполне реалистической, отражала действительность. Из собственных книг в этой серии мне больше нравится «Забытые улики». Там есть роман «Сокровища Румянцевых», сюжет которого связан с современным криминалом и историей гомельского дворца, графского рода Румянцевых. Есть повесть «Шпага из Дрездена» — криминал и отголоски последней большой войны, а также повесть «Нашествие неудачников» — история и мой «пунктик» о супружеской верности-неверности.
— Расскажите немного о себе, о своём детстве и юности. Кого тогда читали?  Кто были ваши любимые герои?
— Вырос я в графском дворце. Точнее, всей душой желал этого, но во время войны дворец Румянцевых в Гомеле был частично разрушен, поэтому пришлось расти около него. Не раз и не два с приятелями исследовал руины, зимой летал по склону от дворцовой башни на санках или лыжах. Будучи первоклассниками, мы забрались с факелами в руках в здешнее подземелье, искали подземный ход под реку Сож. Читал, конечно, но колобки да мойдодыры на меня большого впечатления не производили. Зато дед мой, Фёдор Харитонович, замечательно рассказывал сказки богатырского цикла. Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алёша Попович — вот от чьих подвигов дух захватывало. Дед был талантливым рассказчиком, присочинял многое, да время и обстоятельства достались такие, что не довелось ему реализоваться. Я думаю, он мне какую-то частичку передал. Во всяком случае, подражая его сказкам о богатырях, я стал рассказывать приятелям о графском роде Румянцевых, разные «страхи» об их дворце, подземельях, подземных ходах и так далее. И как фельдмаршал Пётр Румянцев воевал, и как сын его Николай увозил аристократов из охваченной революцией Франции в Россию.
В школьные годы увлёкся Конан Дойлем, Джеком Лондоном, романами о русской истории, о Киевской Руси. До сих пор считаю лучшим историческим произведением «Хождение по мукам» Алексея Толстого, не важно, что обрисовал он в нём не слишком глубокое прошлое. Зато до чего хорошо, убедительно! Для меня Даша, полюбившая Телегина, гораздо выше Наташи Ростовой из романа «Война и мир» именно потому, что Наташа скорее увлекалась и приспосабливалась к жизни. Она чуток всеядна, а Даша — нет, из подруг «неуклончиво строгих». С восхищением воспринял многие вещи из школьной программы: «Горе от ума», «Герой нашего времени», «Евгений Онегин», рассказы Чехова.
В общем, я не был оригинален. Пришло время — открылась мне «Братская ГЭС» Евгения Евтушенко, открылись пламенные стихи Андрея Вознесенского и притягательная проза Василия Аксёнова.
«Затоваренную бочкотару» его читал уже студентом технического вуза — на механическом факультете. Стал я инженером, прошёл чапаевские армейские «академии» — захотелось что-нибудь опубликовать.
— Да, когда состоялся ваш литературный дебют?
— В 1976 году в журнале «Неман».  Первая повесть была как раз о заводе, на котором успел поработать. Молодой рабочий попал в конфликтную ситуацию… Повесть одобрил и отредактировал сегодня известный русский писатель Аркадий Савеличев. А на письменном столе в то счастливое для меня время уже лежала фантастическая повесть «Два бессмертия». Точнее сказать, в ней было два представления о прифантазированном бессмертии, и автор оказался на стороне бессмертной любви.
Фантастическая повесть переместилась на рабочий стол прекрасного, но, как иногда говорят, тихого прозаика Владимира Кудинова, от которого позже попытался я перенять добродушное отношение к жизни, интерес к природе. Нет уже на этом свете Владимира, а я с благодарностью перечитываю его рассказы.
С публикацией же вышло так… Рукопись случайно заметил на столе Кудинова тогдашний главный редактор «Немана», знаменитый драматург Андрей Макаёнок.  Не знаю, что именно привлекло его внимание — возможно, подзаголовок «фантастическая повесть». Главный редактор взял рукопись, к вечеру прочёл её и отдал распоряжение: «В номер!» Мне об этом, конечно, приятно вспоминать, хотя жаль, что тогда Владимир Кудинов даже разносу подвергся. Якобы за недооценку и медлительность. Надо же…  Он всегда был доброжелателен ко мне, и повесть «Два бессмертия» ему понравилась. Когда он прочёл её… Кто же знал, что Макаёнок перехватит?
Вот таким, состоящим из двух повестей, и был мой дебют. Я даже сделался чуток знаменит, поскольку в журнале дважды в течение нескольких месяцев никого не печатали. И годовую премию журнала тогда я получил.
На том победное шествие завершилось. В издательстве корректно объяснили: фантастики не печатали, не печатаем и не будем печатать. Первая книга моя вскоре вышла, однако в ней были только производственно-бытовые повести. А «Два бессмертия» в одноимённом сборнике появилась только в 2013 году.
Издательская история повлияла на настроение, долгое время я не писал. Работал конструктором, причём с большой охотой.  Мы делали установку для сейсмической разведки нефтяных и газовых месторождений. Понимаете, если ударить землю, то волна пойдёт вглубь и отразится от границы пластов разной плотности. Улавливая отражённые сигналы, геофизики могут вычерчивать карту недр, выявлять подземные полости, заполненные водой, газом или нефтью. Первоначально эти работы начинались с бурения шурфов, закладки в них взрывчатки. Взрывали заряды, чтобы пошла в недра волна… Мы тогда делали установку, которая бы заменила взрывы. Это был тяжёлый грузовой автомобиль с подвешенными по бокам цилиндрическими камерами. Обычная вещь: корпус и поршень. Поршень оставался неподвижным, а корпус камеры мог относительно него двигаться с нешуточным ускорением.  В камеры подавалась газовая смесь, потом выстреливала искра, раздавался взрыв, и камера ударяла по грунту, волна шла вглубь земли. На базе тех разработок были созданы реальные установки, в Гомеле выросло предприятие «Сейсмотехника».
Мне нравилась моя жизнь. Я уже был женат на Елене с прекрасной девичьей фамилией Румянцева, мы растили дочь Лидию. Казалось бы, судьба вполне определилась…  Но иногда всплывали в памяти детские фантазии о гомельском дворце, о людях, некогда живших в нём.
Я уже поселился вдали от него, и когда детские фантазии тревожили особенно сильно, вставал ни свет-ни заря, добирался в центр, гулял у дворца по старым парковым аллеям.
Помню, как однажды летней ночью лил нескончаемый дождь, а на рассвете затих. Я отправился в парк. В небе прорезалась первая оранжевая полоса, затем ещё невидимое солнце подсветило оранжевым светом клочья быстро поднимавшихся выше и уплывавших за горизонт дождевых туч. Вместо синего ночного однообразия утверждалось утреннее разноцветие. Небо светлело и поднималось. Солнечное золото брызнуло, когда я вышел к дворцу. Разом защебетали, защёлкали, засвистели птицы. Ожидая чуда, пернатый хор славил утро. А оно всё разгоралось и разгоралось, с ветвей деревьев стекала дождевая влага — в каждой капле светилась радуга…
В то утро я понял, что душа моя мятущаяся, а жизненный путь чётко не определился. Написал позже очерк «Не только оружием» — это девиз на графском гербе, роман «Сокровища Румянцевых». Словом, сломал я судьбу счастливого конструктора, ушёл в журналистику. Начинать пришлось с самого простого — с многотиражки. Работал корреспондентом областной газеты, заведовал отделом очерка и публицистики в любимом «Немане».
Был я искренним сторонником политики Михаила Горбачёва. Конечно, не во всём, видел некоторые промахи. Но в целом чувствовал печаль о слишком горьком периоде репрессий, поддерживал политику на демократизацию и движение в сторону социал-демократической идеологии. А можно ли было не поддерживать, если сам видел, как археологи вели раскопки на месте массовых расстрелов?
Да только Горбачёв не удержал власть. На мой взгляд, потому что в дело вступили мощные криминальные группировки. Мне это не нравилось. Я знал людей, которые искали и добывали нефть, газ, прекрасно видел, что от приватизации в этих отраслях выиграли не они, догадывался, что многое решала сила, бандитское оружие. Да что говорить! Об обстановке в 1990-е теперь знает каждый. Чувство протеста и подвигло на остросюжетную прозу.
Из той серии мне больше нравится роман «Когда бессилен закон». Во-первых, потому что это правда — тогда наш закон часто бывал бессилен. Во-вторых, тогда могучие героиновые синдикаты искали новые пути для поставок наркотика в Европу. В-третьих, в романе встречаются и оказываются единомышленниками два, казалось бы, совершенно разных человека: честный мент майор Шмаков и парень, явно запутавшийся в хитросплетениях жизни, сам едва не ставший «элементом» на великом героиновом пути. За родинку на щеке парня прозвали Меченым, он силён физически, выдающийся боец и в довершение ко всему оказывается сыном погибшего в Афганистане друга майора Шмакова. Меченый становится своеобразным невидимым оружием в борьбе честного мента против наркотрафика и вообще криминала.
К разряду лучших в серии отношу также книгу «Вырваться из ловушки», где Меченый подвергается психотропному воздействию — как часто ставится задача изменить психику человека и, если можно так выразиться, перенацелить его.
— А могу я спросить, что вы пишете сейчас?
— Не остросюжетную прозу, нет. Недавно опубликовал в журнале повесть «Дела наши малые» — сюжет в ней незамысловатый, зато герою очень хочется честно взглянуть на современную жизнь, на самого себя. Тяжёлая задача… А на письменном столе повесть ещё более сложная: молодому журналисту ничто не интересно, по временам вообще не хочется жить. Он не ищет смысла собственного существования, уже решил, что нет, увы, никакого смысла. И встаёт самый банальный вопрос: как тогда жить? Ответа нет, и что это за повесть, я пока до конца не понимаю.
— Читаете?
— Разумеется. Перечитываю классику, давнюю и не очень. Сейчас погружаюсь в тексты Борхеса. Недавно закончил книгу Алексея Иванова «Географ глобус пропил» — роман заставляет думать, понравился, хоть и может вызывать шквалы критики. Стараюсь внимательнее относиться к нашим местным писателям. Знаете, у нас была великая литература, и, несмотря на тяжёлые нынешние условия, она ещё жива. Нравится проза Людмилы Рублевской, Елены Поповой. С юности и поныне с удовольствием беру в руки поэтические томики. Из последних по времени читал стихи Виктора Шнипа, Анатолия Аврутина… Мне кажется, наши прозаики и поэты недооценены, недостаточно известны, и россияне могли бы обратить больше внимания, например, на Анатолия Аврутина — прекрасный поэт европейского звучания.
— А что ещё пожелали бы вы россиянам?
— Я пожелал бы все нам честности. Честно смотреть на мир и на себя, честно работать и не гадко отдыхать, не желать зла, не сеять зло.

 Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА