Эдуард Тополь: «Писателем я стал скорее вынужденно…»
Эдуард Тополь – писатель и публицист, автор остросюжетных романов, в том числе провидческого «Завтра в России», предсказавшего путч 1991 года… Вот уже тридцать пять лет Тополь живёт в Нью-Йорке, но ни на один день не забывает о своей родине. Ведь именно в России, будучи почти подростком, Эдуард Тополь впервые попробовал перо, а затем и отшлифовал свое профессиональное мастерство. Он пишет свои книги о ней и – для неё. Пишет с любовью, несмотря на то, что она не всегда была ласкова с ним. Потому что в сердце человека навсегда остается самое лучшее – детство, юность, первые друзья и мудрые наставники.
— Когда литература вошла в Вашу жизнь?
— Когда был ещё карапузом, маленьким и рыжим, на всех утренниках читал наизусть «Стихи о советском паспорте». Это был «мой» первый стих, я его обожал. И декламировал его с чувством, как говорили, «с выражением», размахивая руками «к любым чертям с матерями катись любая бумажка!…»
А, вообще, в моём детстве не было ни телевизора, ни Интернета, и я не помню никаких других увлечений, кроме книг. Поэтому читать я начал довольно рано. И я помню, когда мы в конце войны, в 1944 году, вернулись из эвакуации в Баку – мне тогда было шесть лет – я пришел в библиотеку на соседней улице и попросил книгу. Библиотекарша, которая, как мне казалось, сидела на неком возвышении, посмотрела на меня сверху удивленно и спросила: «Мальчик, а ты хоть читать умеешь?» Она достала с полки какую-то детскую книгу и дала мне. Это оказались стихи Льва Квитко. Я открыл наугад и увидел стихотворение, которое уже знал наизусть — «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят…» И я начал читать ей его, не глядя в книгу, чем сразил ее наповал.
Жили мы тогда у дедушки, восьмером в двухкомнатной квартирке. Народу полно, тесно. И у нас был обеденный стол, накрытый скатертью, длиной до пола. Под этим столом и было моё «рабочее» место. Там я прятался от всех и читал в своё удовольствие книги, которые мне давали в библиотеке. А ту книгу Льва Квитко я изучил от корки до корки. И никто тогда не мог предположить, что этого замечательного поэта и хорошего человека, участвовавшего в антифашистском движении, обвинят в измене Родине и расстреляют в 1952 году…
Так что, любовь к чтению – это у меня с малых лет. А на Маяковского меня «подсадил» папа…
— Расскажите про отца.
— Он был незаурядной личностью, технарь по образованию, подвижник и новатор по сущности. В полтавской обсерватории – мы какое-то время жили на Украине – работал мастер, который по чертежам отца изготавливал уникальные проекторы и диапозитивы. И мы ездили с нашим проектором по колхозам и совхозам, папа рассказывал украинским колхозникам, как мы полетим в космос. Для них это была совершенная фантастика – представьте, 1949-1950 годы! Люди смотрели во все глаза! И слушали во все уши: про Циолковского, про космические полеты, про устройство Вселенной, и как всё это будет происходить. Мы вели просветительскую деятельность.
Только представьте, что в разгар антисемитской кампании газета «Советская культура» опубликовала большую статью о лекторе с еврейской фамилией, имением и отчеством. И его фотографию. Это тогда дорогого стоило. У меня до сих пор хранится номер газеты с той статьёй, где папин портрет с его «волшебным фонарём».
— Когда состоялся Ваш литературный дебют?
— Мои первые стихи вышли в «Юности», когда мне было семнадцать лет. Я думал, что буду поэтом, меня печатали в журналах «Юность», «Литературный Азербайджан», «Нева». Публиковали целые подборки. После армии я перестал писать стихи и ушёл в журналистику, но это уже совсем другая история.
— Как же Вы определились с писательством?
— Это был длинный путь. И, честно говоря, писателем я стал скорее вынужденно — романы стал писать, когда уже попал в Америку… А по «закваске» я всё-таки больше журналист. Журналистика – это и есть мои «красные кровяные шарики». Я ведь после возвращения из армии пошел работать в газету «Социалистический Сумгаит». Мы делали её вчетвером, она выходила через день на четырех полосах. Так что получалось – по полосе на брата. Мы – три парня и одна девушка – были универсалами, бегали по заводам, брали интервью, писали во всех жанрах – статьи, очерки, фельетоны. Было трудно, но – весело. И надо сказать, это стало мне отличной репортёрской школой.
Я теперь на лекциях, если меня приглашают выступить на журфаках, всем будущим коллегам говорю, что не надо идти на факультет журналистики, чтобы стать журналистом. А надо пойти и поработать где-нибудь в заводской многотиражке – вот где лучшая практика! Вот недавно пригласил меня на журфак в МГИМО один мой товарищ, который работает в этом институте. И я там снова это сказал. Теперь больше не приглашает…
Так вот, в Сумгаите я проработал полгода – самые, наверно, яркие в моей журналистской биографии – а оттуда меня пригласили в «Бакинский рабочий». Это была первая коммунистическая газета в Советском Союзе, она на шесть лет старше «Правды». Замечательный и смелый человек был её главный редактор, Николай Гладилин. Он брал на работу талантливую перспективную молодежь. Не испугался взять и меня, несмотря на моё происхождение и полное отсутствие высшего образования…
— Неужели ничего не окончили?
— Потом, конечно, окончил. Сценарный факультет ВГИКа. Но перед этим прошел такие мытарства с поступлением в вуз, после которых у любого, наверное, опустились бы руки. И всё это было связано как раз с моим происхождением, с национальностью.
— Это было как-то завуалировано?
— Не сильно. Везде, куда бы я ни поступал – а поступал я и в Бакинский университет, и в ленинградский, и в Литературный институт, и во ВГИК – везде я фактически выдерживал экзамены. Но на последних этапах меня либо откровенно срезали, либо просто не зачисляли. В БГУ даже был скандал по моему поводу. Я сдавал экзамен на филфак и написал сочинение в стихах! Был уверен, что пройду. Но – увы! И тут за меня вступился сам декан философского факультета, муаллим Алекперли. Образованнейший человек, профессор, окончивший Сорбонну. Он требовал, чтобы меня приняли, настаивал на этом. Но его не послушали. И тогда он пригласил меня к себе домой. Это был настоящий званый восточный ужин, после которого мы читали друг другу свои стихи… На следующий год не без участия г-на Алекперли меня всё-таки приняли в университет, но всего лишь на заочное отделение, хотя я и набрал проходной балл на дневное. Но ведь в республике было полно министров, а у каждого – дочь. А мест на факультете всего пятнадцать. В итоге я стал студентом-заочником с правом вольного посещения лекций. Но ни стипендии, ни освобождения от армии мне не полагалось. Таким образом, после года учёбы я ушел служить Родине.
— А потом окончили ВГИК?
— Не так просто. Туда я тоже поступил далеко не сразу. И там меня «возили лицом об стол» из-за моей национальности. Что поделаешь, такое было время! Но, помимо горячего желания учиться, у меня была за плечами армия, что бесспорно «работало» на меня. Оставив бакинский университет, я подал документы сразу в два московских вуза – в Литературный институт имени Горького и во ВГИК. И там, и там меня без объяснений просто не зачислили. Зато во ВГИКе, когда я пришел за своими документами, мне их не отдали. Декан Кира Константиновна Парамонова дала слово, что на будущий год я в любом случае попаду. И следующим летом я наконец был зачислен.
— Во время учёбы не ощущали прессинга «по национальной статье»?
— Вот уж чего не было, того не было. Наши педагоги, профессора были очень интеллигентными, элитными людьми. До такого плебейства там никто не опускался. Напротив, я словно окунулся в лояльную атмосферу и начал пользоваться этим в полную силу. Бывало, и прогуливал, и относился к занятиям спустя рукава. Но однажды меня вызвал руководитель моего курса Иосиф Михайлович Маневич (у него до меня учился Гена Шпаликов) и сказал: «Что же ты делаешь? Ты знаешь, что из всех талантливых евреев, которые поступали, я мог взять только одного? Ты учишься за них за всех, понимаешь?» И это стало мне уроком на всю жизнь…
— Вы российский писатель, или американский?
— Несмотря на то, что живу в США уже 35 лет и давно являюсь американским гражданином, я всё-таки остаюсь российским писателем. Ведь основную часть времени я провожу в России, здесь же беру и сюжеты для своих будущих книг.
— Штаты – читающая страна?
— Да, бесспорно. Но они читают своё, американское. А я пишу про то, что ближе мне – про то, что касается моей родины, России.
— Вы – миллионер?
— К сожалению, нет. Сами видите, я пишу книги не конвейерным методом. Каждый роман – это серьёзный, иногда многолетний, труд. Например, «Бисмарк. Русская любовь железного канцлера» стоил мне двенадцати лет. Все эти годы я тщательно изучал источники, штудировал архивы. И нашел много интересных фактов. Конечно, не каждую свою книгу я пишу так долго, но фигура Бисмарка бесспорно заслуживала серьезного изучения. И я считаю, что отдал должное и Железному канцлеру, и его отношениям с юной красавицей, княгиней Орловой-Трубецкой. Вы почитайте – и убедитесь.
Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА
