Софья Купряшина: «Не думаю, чтобы мне работалось в своё удовольствие на Беверли Хиллз или на Манхеттене»

Самая хулиганистая из бесспорно состоявшихся литераторов, Софья Купряшина, большой мастер малых форм, вовсю использует в своих рассказах крепкие слова, одиозные фигуры и самые немыслимые сюжеты. Но делает она это настолько элегантно и изящно, что ни один критик не усомнится в том, что так и должно быть. Потому что её литература наполнена душой и искренностью. И потому что талант — это искра божья, от которой никуда не денешься. Сегодня Софья Купряшина в гостях у нашего литературного портала…

— Софья, как вы считаете, совместимы ли понятия писательство и карьеризм? И почему очень часто хорошую карьеру, даже в искусстве, делает как раз посредственность и бездарность? Вообще, как вашему слуху словосочетание «писательская карьера»?
— Писательство, как любая публичная профессия, включает в себя элементы карьеризма. Но паталогическое желание «звёздности» может профессии навредить. Тут важен баланс — кто-то может его соблюсти, то есть поддерживать градус заинтересованности к себе и плодотворно работать, кто-то пускается во все тяжкие ради популярности, кто-то бежит от публичности, как от огня. Второй и третий варианты — тупиковые, мне кажется.
— Вы задумывались над тем, что, возможно, творческому человеку лучше жить где-нибудь в Штатах или Западной Европе? Не хотели бы и сами жить где-нибудь там и работать себе в удовольствие, не ломая голову, как не просрочить «коммуналку» и на какие «шиши» дать ребёнку образование?
— Нет, не задумывалась. То есть задумывалась о том, что творческому человеку там будет хуже. Возможно, лучше материально, но ностальгия и чужой менталитет загложут и растопчут. Можно поездить, посмотреть — но не более. Не думаю, чтобы мне работалось в своё удовольствие на Беверли Хиллз или на Манхеттене. Голову всё равно придётся ломать, и гораздо изощрённее, где чего взять. А дома и стены помогают.

Безобразие перевода Чуковского как-то притягивает, может, своей образцовостью

— Софья, когда вы пишете, то пишете сначала для себя, потому что вам «пишется», или «имеете в виду» того (тех), кто потом будет вас читать? И вообще, ваш читатель — кто он?
— Я пишу потому, что пишется кому-то адресно. Есть такое понятие «идеальный читатель», который и поймёт, и простит, и скажет — «О, круто» — часто — персонифицированный, иногда слепленный из нескольких персон, значимых для меня в данный момент.
— Продуктивность в писательском цеху — этот «показатель» является сколько-нибудь значимым? Лично вы могли бы ставить себе «дневную норму», как это делал, к примеру, глубокоуважаемый Дюма-папа. И вообще, могли бы вы писать на заказ? Вам когда-нибудь такое предлагали?
— Для меня продуктивность — настораживающий показатель. Писать слишком много — подозрительно, слишком мало — тоже подозрительно, в смысле, что фонтанчик-то — тю-тю, и надо с этим что-то делать. Дневную норму ставить себе не могу, и даже годовую. Когда-то были такие заблуждения из серии «Nulla dies sine linea», но вымучивать из себя тексты не могу. Пыталась писать на заказ, предлагали, но если что-то и получалось — то заказчика это не устраивало кардинально.
— Софья, язык, которым вы пишете, целиком ли совпадает с вашим личным языком, на котором вы мыслите, говорите сама с собой?
— Язык отчасти совпадает, хотя я не слишком контролирую этот процесс. Люблю стилизации и ролевые игры, люблю вдруг залезть в чью-то совершенно чужую шкуру, даже в собачью — и оттуда посмотреть — чо-как. Иногда получается что-то совсем для меня неожиданное и несвойственное, казалось бы… на первый взгляд. Но люди себя плохо знают, и я в том числе. Там столько всего внутри… только успевай воспроизводить. И снаружи немало всякого.
— Что бы вы хотели, чтоб читали ваши дети? А сами что читали в детстве?
— У меня деть уже большой, пусть читает, что хочет. Иногда сам приходит и просит дать почитать что-либо интересное. Но читает только в метро. В детстве я больше помню, как читали мне, чем как читала я. Весь этот стандартный набор детской литературы — прекрасный, впрочем — Маршак, Чуковский и другие. Книжек-малышек и «читаем сами» для меня было закуплено щедрой мерой, они до сих пор почти все при мне. Множество прекрасных детских авторов… И куда они все подевались… На какие жуткие суррогаты были заменены… Но всегда предпочитала русскую-советскую литературу, иностранная шла со скрипом, и сейчас это осталось. Может, дело в несовершенстве переводов, или в моих завышенных требованиях — подсознательно. Например, мне кажется, что «Маленький оборвыш» в переводе Чуковского — это издевательство над языком, даже над двумя языками — русским и английским. Перевод калькированный, ходульный. И так у меня почти со всей иностранной литературой. Однако, безобразие перевода Чуковского как-то притягивает, может, своей образцовостью (простите за тавтологию), или просто в силу притягательности безобразия.

Держаться от системы лучше подальше и, желательно, иметь с ней стилистические расхождения

— Софья, если можно, расскажите, пожалуйста, о себе. Где вы выросли, где учились (возможно, помимо литературного). Кто ваши родители — литераторы, журналисты, артисты? Творческие люди? Или вы из «простой» семьи?
— Я росла в Москве, кроме Лита училась ещё и в школе, лет восемь меня мучали живописью и рисунком в кружках и других заведениях. Работала на разных «неумных» работах, познавала белый свет. Сами мы из интеллигенции в третьем колене, как раньше говорили. Бабушка у меня была совершенная self made woman, как говорят теперь, лектор-музыковед, музыкант. Вот она как раз прекрасно могла совмещать карьеру и насыщенную интеллектуальную жизнь… Бездна энергии, жизнелюбия, любознательности… до того момента, пока её не сковала болезнь. Мама — кандидат биологических наук, папа — художник Игорь Купряшин, рано умерший. Дедушка и прадедушка — тоже музыканты.
— Ваша юность выпала на эпоху хиппи и всяческих неформалов. А вы в какой-нибудь тусовке участвовали? Вообще, как вы думаете, по-настоящему творческий человек — может ли он мириться с какой-то системой, принадлежать ей?
— В тусовках я не участвовала по своей природной неспособности тусоваться. Хотя влекли многие. Но очень быстро отталкивали, начиналось отторжение и с моей стороны, и с их. Так, чисто формально что-то сделаешь у себя на голове в силу молодости, и у многих сразу срабатывал распознаватель «свой-чужой». А так — нет.
Если имеется в виду государственная система — то может, почему бы нет. «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого», как говорится в древней молитве. К тому же, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества, как сказал Маркс. Но держаться от системы лучше подальше и, желательно, иметь с ней стилистические расхождения, как сказал Бродский.

C первых моментов вхождения в литературу поняла, что печататься мне будет сложно

— Вы принадлежите к какому-нибудь творческому союзу. И что такие союзы (писателей, художников, журналистов и т.п.) могут сегодня дать человеку?
— Да, я до сих пор числюсь и в Московском союзе, и ещё в каком-то объединении молодых литераторов, уже почившем. Мне туда посоветовали вступить с точки зрения льгот и стипендий, но был уже конец 1990-х, всё сворачивалось, хотя кое-что я успела ухватить, но копейки… Да съездить на творческую дачку без особого результата. Всё стало платным и общедоступным, кастовость в этом плане исчезла, требовали платить взносы. Из Московского Литфонда меня уже отчислили за неуплату взносов, из остальных союзов — ещё нет… Да толку-то от них никакого. Наоборот — их надо кормить почему-то малоимущему писателю. Хотя кто-то умеет этими ксивами и поиграть и чего-то себе выхватить. Только не я.
— Софья, у вас не очень много изданных книг. А сколько их написано? У вас бывает, что вы пишете, предполагая, что потом будет сложно или даже невозможно найти издателя?
— У меня книг нету, есть тексты, которые добрые люди для меня отбирали в книги. Они даже часто повторяются, эти тексты. К первой книге я «созрела» лет через 15 после начала писания, может, чуть раньше. Опять же — отобрали «ударные» тексты. Всё, что поплоше, вошло во вторую книгу, плюс немного стихов. А третья книга — компиляция из первых двух. Рукописи лежат всякие старые и отбракованные, я смотрю на них, как на трупы. Хотелось бы издать книгу стихов, которые писала параллельно с прозой — до сих пор не могу этого сделать, хотя вроде людям и нравится. Все как услышат про стихи — сразу шарахаются, как чёрт от ладана, или впадают в уныние. Я с первых моментов вхождения в литературу поняла, что печататься мне будет сложно, и так и было всю дорогу, и сейчас это так. Только король-случай, только связи…
— Если не секрет, то чем вы живёте «в миру»? Как зарабатываете на хлеб?
— Да чем придётся. Правда, сейчас заключила контракт с французским издательством, чтобы меня издали на французском, и получила гонорар. С подачи Артемия Троицкого, за что ему большое спасибо. Ещё продала квартиру в Москве, переехала в Подмосковье и получила за это небольшую доплату. А дальше — будем посмотреть.
— На кого из современных литераторов вы обратили внимание? Кто, по-вашему, заслуживает того, чтоб его (её) почитать?
— Да многие заслуживают, чтобы их читали. Я люблю прозу шестидесятников, которые ещё многие живы-здоровы, кое-кого из семидесятников, условно говоря. Есть интересные молодые авторы. Поэт и прозаик из Ярославля Александр Беляков, например. Про остальных я уже где-то говорила, кажется, на сайте «Лиterraтура»
— Вы хотели бы куда-нибудь слетать? Есть мечта?
— В детство хочется слетать. Там всё было хорошо.
— Софья, что бы вы хотели пожелать начинающим талантливым коллегам? И что сказали бы тем, кто, хоть и не гребёт деньги лопатой, но пишет честно и не торгует своим талантом?
— Удачи. Терпения. Любви (лучше — взаимной).

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА