Страдай, но изменяй

Сюжет нового романа Майи Кучерской до безобразия прост — женщина из категории «тридцать плюс» неожиданно начинает изменять собственному мужу, моральные страдания героини прилагаются. Единственное усложнение — параллельная история одной русской семьи, запротоколированная сельским учителем. Записки этого человека, Сергея Петровича, попадают в руки героини по служебной необходимости — она работает в газете, которая готова эти записки опубликовать. В итоге история Сергея Петровича становится для неё последним прибежищем, где она забывает на мгновение о том клубке противоречий, в который превратилась её жизнь.

Не раз и не два приходилось слышать версию, что «Тётя Мотя» — это так называемая «женская литература» (первое, что работает на эту версию, видимо, заголовок). Оставив в стороне споры о том, насколько вообще правомерно делить литературу на «женскую» и «мужскую», следует признать, что на интуитивном уровне с этим утверждением согласиться можно. Кучерская крайне сосредоточена на деталях, она порывиста, как и все женщины, и то и дело влечёт своего читателя то в Берлин, то в Испанию, то на остров Цейлон. Она по-хорошему сентиментальна и умеет находить слова для непонятных состояний, когда вроде бы всё хорошо, а на деле всё безвыходно плохо. Она увлечена поэзией, регулярно цитирует тех или иных авторов, да и сама в лирических отступлениях пытается превращать прозу в стихи. Она консервативна и искренна, она педантична и мнительна. Действительно, нет ощущения, что такую книгу мог написать мужчина, но охарактеризовать «Тётю Мотю» как «женскую литературу» можно только в том случае, если отречься от тех отрицательных коннотаций, которые связаны с этим термином. Это действительно женская литература, но не потому что она слезлива или эмоциональна, а потому что её автор — женщина. Тем книга и ценна — это женский взгляд на мужскую проблему, проблему неверности супруги.

Это действительно женская литература, но не потому что она слезлива или эмоциональна, а потому что её автор — женщина. Тем книга и ценна — это женский взгляд на мужскую проблему

Характерно, что для создания увлекательной истории Кучерской приходится прибегать подчас к довольно жёлтым, бульварным приёмам. Чего, например, стоит решение закруглить историю чудесным обнаружением Сергеем Петровичем своего отца — притом, что решение это ни разу не подготовлено, находка сваливается практически с неба, про его отца прежде и речи не шло. Наверное, на это обстоятельство можно закрыть глаза хотя бы потому, что эта часть истории в каком-то смысле придаточная — всё-таки не сама же Марина обнаруживает в Адашевых своих родственников. А в целом сюжет довольно внятный и развивается по понятным законам — и выстроены сразу два параллельных сюжета, разве что побочный поначалу страдает от неопределённости. Выравнивается он только к финалу, только некоторое время спустя становятся ясны все перипетии, только со временем приходит понимание, кто кому кум, кто кому брат, кто кому сват. Проблема ещё и в том, что всякая попытка втравить один сюжет в другой и сделать их при этом равноправными всегда выглядит искусственно — в том случае, когда одна история сосуществует с другой на равных, а не является для неё рамкой. И Майя Кучерская здесь преодолевает эту искусственность лишь под конец, а до этого всякая смена оптики, всякий перевод внимания с истории Марины на историю Сергея Петровича вызывает лёгкое раздражение — я хочу смотреть на Марину, зачем мне Сергей Петрович?

Не может не смущать топорно обрисованное прозрение Коли (это законный муж Марины), поданное чуть ли не в фарсовым ключе с буддистом-вьетнамцем, говорящим по-русски. Ожидаемо, хотя и весьма точно с формальной точки зрения, разрешается коллизия самой Марины — но тут, как говорится, без спойлеров. Нельзя не отметить одну из финальных придумок, которая точна не только исходя из логики событий, но и по языку. Речь идёт об эпизоде с отравлением Марины — это не только уместно в качестве узлового события, но и хорошо выражено с точки зрения литературы. Тут разговор заходит о самой, пожалуй, непростой категории — качестве литературного текста. Возьмём, к примеру, фрагменты, которые Кучерская выдаёт за собственные мысли разных людей — и увидим, что потоки сознания Марины и Коли практически не отличаются ни по синтаксису, ни по лексике. Но разные лирические отступления писательницы без сомнений заслуживают внимания — дело тут не столько в языковой фантазии или в умении пользоваться языком, а во внимании к деталям, в умении найти неожиданную точку зрения, умении увидеть происходящее под необычным углом. Черта, делающая честь любому писателю.

На последних страницах начинаешь чувствовать, насколько роман цельный, в какой тугой узел связались ниточки сюжетов, как оправданы лейтмотивы

Оглядываясь же на роман в целом (и опуская то обстоятельство, что читался он не без труда), следует признать, что произведение сложилось. На последних страницах начинаешь чувствовать, насколько роман цельный, в какой тугой узел связались ниточки сюжетов, как оправданы лейтмотивы, как крепко одно слово завязано на другом. Несмотря на необязательную, в общем-то, структуру (а описываются здесь будни, тягучие, длинные и далеко не всегда увлекательные будни женщины тридцати с лишним лет), здесь отсутствуют лишние элементы — и лишних нет как говорится в одном из стихотворений, что Марине отсылает её любовник Ланин. Мельчайшее происшествие, каждое случайное слово, всякий всплывший в памяти образ — всё работает на сверхзадачу, всё призвано вести героиню прочерченным для неё путём. Есть даже какая-то доля неправдоподобия в том, что всё, что с ней происходит, неслучайно. С другой стороны, может, нам только кажется, что в нашей жизни всё происходит спонтанно и бесцельно, а на деле у каждого события есть свой смысл? Может, заметить этот смысл мы можем лишь тогда, когда перед нами открывается полная картина? Именно такая полная картина откроется и тому, кто дочитает «Тётю Мотю».

Eсть странный на первый взгляд соблазн провести параллель между «Тётей Мотей» и произведениями Толстого

И есть странный на первый взгляд соблазн провести параллель между «Тётей Мотей» и произведениями Толстого. Естественно, говорить о равноценности здесь не приходится, но о влиянии — почему бы нет? По ряду параметров Кучерская явно пытается вторить гению. Во-первых, удивительный психологизм, проявляющийся в точности анализа поступков и реплик героев; во-вторых, мощный дидактический заряд, умело, впрочем, дозированный, что не позволяет «Тёте Моте» скатиться в морализаторство; в-третьих, желание объять необъятное, рассказать и про тех, и про других, и про третьих. Лица меняются как в калейдоскопе, но калейдоскоп этот так и хочется назвать микроскопом — ибо даже если персонаж задерживается лишь на пару-тройку страниц, автор всё равно пристально в него вглядывается. А что уж говорить о каких-то явных параллелях — например, Тишка выполняет в «Тёте Моте» ту же функцию, что и Левин у Толстого, а об ассоциации Мотя — Анна Каренина Кучерская вообще пишет прямым текстом. И хочется подчеркнуть, что речь идёт не о подражательстве, а, скорее, о попытке раскрыть ту же тему, о которой говорил Толстой, только со своей точки зрения.

Этим пассажем про Толстого я бы и хотел закончить свой текст. Потому как если в рецензии на произведение современного автора появляется сравнение с Толстым, то значит, рецензент высоко ценит этого современного автора, не так ли?

Евгений ВИХАРЕВ