Юрий Буйда: Руководство России решило “поставить микрофон на танк”
Юрий Буйда назвал когда-то жизнь «прозой об обыкновенных людях». Его проза – самая что ни на есть жизненная и живая, захватывающая и открывающая простор для воображения с первой же строки. Сегодня писатель Юрий Буйда, автор «Синей крови», «Прусской невесты», «Дома Домино» и множества других незабываемых произведений – гость нашего литературного портала.
— Юрий Васильевич, что Вы читали в юности? На каких авторах «выросли». Кто были ваши любимые герои? Насколько была в почёте литература в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей.
— В детстве, в юности я читал примерно то же самое, что и миллионы моих сверстников. Это Жюль Верн, Конан Дойль, Эдгар По, Каверин, Стивенсон, Дюма, Обручев… Ну, может быть, сильнее всех тогда впечатлил Гоголь — «Ревизор», «Портрет», «Записки сумасшедшего».
Литература в нашей семье — ну, я бы не сказал, что она была в почёте. Родители были по горло заняты работой, мать-юрист даже дома штудировала специальную литературу, отец предпочитал мемуарную, которая тогда, в начале 1960-х, стала появляться. А о своих родителях я написал в книге «Вор, шпион и убийца». Отец родился в Белоруссии, вместе с семьёй перебрался на Украину, чтобы спастись от голода, но вместо этого попали они в ещё более страшный голод. Воевал, после войны прошёл через лагеря… обычная жизнь человека той эпохи… Мать родилась в Саратове, пережила три великих голода, окончила Саратовский юридический — диплом получила 22 июня 1941 года, прошла войну, а после войны лишилась работы по специальности как жена неблагонадёжного человека. Ей пришлось переехать в бывшую Восточную Пруссию — Калининградскую область, где она и нашла работу юрисконсульта на бумажной фабрике. Туда после лагеря переехал муж, там вскоре и я родился. В 1980-х годах они перебрались на Украину, там оба и похоронены.
— Самые близкие Вам авторы – кто они? Есть ли кто-то «единственный»?
— «Близкие авторы» — это переменное понятие. В детстве нравятся одни, в юности — другие, потом круг чтения становится более осмысленным, уходит фантастика, приходят Томас Манн и Кафка, Достоевский и Гаршин. Трудно сказать, кто из них ближе: в каждой книге, даже в плохой, можно отыскать что-то «своё», близкое. Вот сейчас я физически не в состоянии читать Дюма. Он великолепный писатель, но изменился читатель — мне скоро 60. А единственный… в юности у меня была смутная мечта о Книге Книг — о книге, которая объяла бы необъятное, заменила все остальные книги… но это невозможно, к счастью.
— Что Вы думаете про русскую литературную классику? Лимит «допустимого» уже исчерпан, или её фонд ещё может пополниться?
— Никакого лимита, конечно, нет. Другое дело — что мы понимаем под классикой. Для кого-то классика — Толстой и Достоевский, а для других — Пикуль и Семёнов. Это нормально. А список, конечно, будет пополняться. Не сегодня, так завтра — обязательно.
— Какие из Ваших произведений для Вас самые сильные?
— Все, что изданы в «Эксмо»: за них я отвечаю репутацией.
— Вас не оскорбляет, что подчас «коммерческих» авторов ставят в один ряд с настоящими писателями, включают в рейтинги и т.п.?
— А что ж тут оскорбительного? Когда-то — в советские времена — была единая литературная матрица со своей иерархией: этот — «генерал», а этот — «поломойка». Это же глупо. Нельзя навязывать людям единство вкуса — это преступление против вкуса. Сегодня нет того единства — русских литератур много, и это залог будущего русской литературы. А что до рейтингов… к литературе они отношения не имеют, это ухищрения книготорговцев.
— Каким Вы видите будущее русской литературы? Как по-вашему, сегодня она переживает период подъёма, или наоборот?
— Подъёмом это трудно назвать, но из кризиса она выходит. Может быть, сегодня и нет общепризнанных классиков, но, наверное, и говорить об этом рано. Наберёмся терпения — и обязательно дождёмся.
— Как Вы относитесь к ненормативной лексике в литературе? Есть ли определённые условия, когда можно допустить её употребление?
— Никак не отношусь. Если надо, употребляй, не надо — не употребляй. У писателя должно быть чутьё на это. Сегодня велик соблазн передачи живой, сырой, уличной речи, в которой довольно много ненормативной лексики, но я не думаю, что писатель обязан поддаваться всем соблазнам, которыми так богата сегодняшняя жизнь. По моим наблюдениям, в 99 случаях из 100 автор вполне может обойтись без скоромных слов.
— Что Вы сейчас читаете?
— Читаю мало, скорее — просматриваю. У меня всё меньше времени, успеть бы своё сделать.
— И что пишете?
— Не скажу: а вдруг сглазите?
— Можно ли нынче «прокормиться» литературой? Обеспечивает ли она Вам достойную жизнь?
— Всё зависит от того, что вы пишете. Некоторым удаётся — и удаётся хорошо, другим — нет. Но так обстоят дела во всём мире. Кормак Маккарти, самый известный сегодня американский писатель, жил на подачки, пока его книги не стали экранизировать.
— Народ стал заметно «темнее», безграмотнее. Что тут предпринять?
— Такое явление есть, хотя я не думаю, что оно приобрело катастрофический характер. Но проблема существует. Телевидение и интернет усугубляют эту проблему. Думаю, надо в школе учить чтению. Более того, не так важно, что читать, — главное в том, чтобы читали.
— Как Вы относитесь к ситуации на Украине? Целесообразно ли введение туда российских войск? Чем это может обернуться? И почему вообще всё это случилось?
— Это очень сложная проблема, корни которой уходят глубоко в историю. Мотором нынешнего украинского переворота стали в основном люди с территорий, входящих в Западную Украину, где велико влияние греко-католической (униатской) церкви. Они выступили не только против коррупции — они попытались навязать всей Украине свои национальные идеи. С этим-то и не согласны Восточная Украина, Крым, которым эти идеи, имеющие антирусский оттенок, чаще всего чужды. Ну и всеобщее опьянение свободой… Однако свобода — не цель и не идеал, но лишь средство для достижения определённых целей и идеалов. Вот тут Восток и Запад не сходятся. Я не считаю приемлемым военное решение проблемы, но пока нет и интервенции (численность военной группировки российских сил не превышает лимита, установленного договором между Россией и Украиной). Я думаю, что руководство России, раздосадованное глухотой Европы и США, решило «поставить микрофон на танк», чтобы быть услышанным, чтобы решить украинские проблемы без ущерба для миллионов русских, живущих на Украине. Это опасный ход, но иногда в политике не бывает выбора. Очень надеюсь на то, что обойдётся без крови. А чем всё это закончится, сегодня трудно сказать. Думаю, переговорами, войной нервов, тайной дипломатией, резкими заявлениями и в конце концов — более или менее приемлемым для большинства результатом.
— Может ли подобное начаться и у нас? Как россиянин Вы не можете не переживать за Россию сегодняшнюю. Каково, по-вашему, её будущее, учитывая всё происходящее?
— Не вижу в России фундаментальных причин для таких событий. Экономика России хоть и в трудном положении (мировой кризис ещё не закончился), но в прошлом году она стала второй в Европе после Германии, по росту доходов населения Россия занимает первое место в Восточной Европе, социальные расходы растут, армия укрепляется… Это вовсе не значит, что «мы в шоколаде»: российские пенсии хоть и выросли за последние годы примерно в четыре раза, но всё ещё ничтожны, производительность труда низка, коррупция чудовищна… Но для того, чтобы случился переворот вроде украинского, нужны гораздо более весомые причины.
— В последнее время мир разделился на сторонников и противников глобализации. По Вашему мнению, глобализация – это зло или добро?
— Как всегда: что-то — добро, что-то — зло, что-то — избыточно, а что-то — неизбежно. Печально, например, что в Европе мало-помалу стираются национальные различия, утрачиваются традиции, выветривается вера… Но гораздо хуже, когда миру пытаются навязать «универсальные ценности», «мировые стандарты». Например, понятие прав человека совершенно по-разному понимается в Иране, Китае и в Европе. Европейцев это возмущает. Но это же не повод для военного вмешательства, а именно это и происходит. Впрочем, это слишком сложная проблема, чтобы ограничиться «двумя словами».
— Должен ли писатель иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?
— Разумеется, гражданская позиция у писателя есть, даже если он утверждает обратное. А вот высказывать её или нет — дело его совести. Мне кажется, писатель должен делать это прежде всего в своих книгах. А то ведь доходит до бесстыдства, когда автор дешёвого чтива, призванного только развлекать, а грубо говоря, оболванивать читателя, вдруг становится борцом за права оболванненого им же человека. Впрочем, повторяю, это дело совести.
Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА
