Игорь Дудинский: «Будущее России связываю исключительно с Абсолютной Свободой»

Если бы публика испытала потребность в новых Толстых или Достоевских, будьте уверены – они бы незамедлительно появились

Он вышел из потомственной дворянской семьи, совсем юным присоединился к шестидесятникам, окончил журфак, но был лишён диплома за «поступки, не совместимые со званием советского журналиста» и изгнан в Магадан. Потом вернулся в столицу и работал в еженедельнике «Говорит и показывает Москва», а когда «совок» приказал долго жить, участвовал в создании парижского альманаха авангардной культуры «Мулета» и газеты «Вечерний звон». Многолетний труд в «Мегаполис-Экспрессе» принёс ему заслуженную славу идеолога столичной жёлтой прессы, а краткий период работы в «Московском корреспонденте» подтвердил авторитет вольнодумца и либерала. И вот уже почти десять лет он публикуется в Живом Журнале под псевдонимом Малютка Ду, став одним из самых популярных блогеров России. Сегодня Игорь Дудинский – а речь именно о нём – расскажет о себе, поделится своими мыслями о настоящем и будущем и, возможно, ответит на очень важные для кого-то вопросы… по анкете портала «Пиши-Читай».

Писательство «в крови»
— Я бы вместо слова «писательство» использовал слово «литераторство». Так будет точнее для России, где – в единственной стране мира – исторически сформировалось такое уникальное сообщество, как интеллигенция. Как известно, каждый русский интеллигент – независимо от того, был он гуманитарием или естественником – всегда оставался литератором: вёл дневники, посылал корреспонденции в прессу, писал разные воззвания и петиции, сочинял стихи, баловался прозой. Поскольку я из стопроцентно интеллигентной семьи и потомственный дворянин (дед – действительный статский советник и последний губернатор Томской губернии), то, естественно, тяга к письменному изложению мыслей у меня в крови, в генах.

За одним столом с советскими классиками
— Родители – классические гуманитарии. Отец, Илья Владимирович Дудинский, начинал как журналист-международник, специализировался на освещении проблем мировой системы социализма. Одновременно писал научные труды по экономической интеграции социалистических стран. Стал доктором наук, работал в системе РАН. Был одним из основателей Совета экономической взаимопомощи. Мама окончила филологический факультет Ростовского университета (одновременно с ней там учился Солженицын – но только на физмате). Преподавала русский язык и литературу – сначала в школе, а потом, во время хрущёвской оттепели, иностранным студентам. Немало родственников принадлежали к настоящей творческой интеллигенции. Мамина сестра (она жила в Ростове) была замужем за известным советским композитором, лауреатом Сталинской премии Тихоном Ивановичем Сотниковым. А мужем папиной сестры был известный советский художник Василий Васильевич Журавлёв. Он жил в Тарусе, где и похоронен. Я часто у него гостил. Само собой, в его доме бывали все тарусские знаменитости, с которыми я имел счастье общаться. Значительную часть времени, особенно летом, я проводил в Ростове-на-Дону, в доме Тихона Ивановича. За огромным столом практически каждый вечер собиралась местная интеллигенция. Я был счастлив сидеть рядом с советскими классиками. Хорошо помню писателей Изюмского, Закруткина, многих других деятелей культуры 50-х – 60-х годов прошлого века.

Коммуналка для интеллигентной семьи
— Отец с мамой познакомились и поженились в Ростове-на-Дону. Дело в том, что отец отца, мой дед, как я уже говорил, был губернатором Томска. В феврале 1917-го его, как и всех царских чиновников, лишили должности и арестовали. Его жена, моя баба Тоня, была беременна моим отцом. К счастью, дед вовремя отправил супругу в Москву (откуда был родом) рожать. Папа родился в Москве 8 февраля 1917 года. Дальше начинаются семейные мытарства. Дед – Владимир Николаевич Дудинский – сумел освободиться из заключения до прихода большевиков и отправился на Северный Кавказ – чтобы вступить в Добровольческую армию. Баба Тоня с моим малолетним отцом соединилась с ним в Новочеркасске. И тут случилась трагедия. К сожалению, никто не знает по каким причинам, но после взятия города красными, бабушка с отцом остались в Новочеркасске, а дед отступил вместе с Врангелем. Есть много версий, почему так вышло, но точно никто не знает. Дед работал в гражданской администрации Добровольческой армии, из Крыма перебрался во Францию, жил в Лионе. В 1936 году ему, больному, одинокому и нуждающемуся, старые фронтовые друзья предложили место в белградском Русском доме – богадельне для ветеранов Добровольческой армии, которую основал Врангель на свои средства. Через год, в 1937 году, дед умер. Его могила находится в Белграде на Русском кладбище. Бабушка с отцом вскоре переехала из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Там папа окончил школу, потом рабфак и поступил в Ростовский финансово-экономический институт.
Теперь о маме – Анаиде Саркисовне Ягубянц. Её отец – Саркис Арушанович – из семьи беженцев из Арцаха. Жил в Ереване, потом обосновался в Нахичевани-на-Дону (сейчас Пролетарский район Ростова-на-Дону). На свои деньги построил реальное училище (на углу Майской улицы и 10-й линии). Сейчас в доме расположен Центр детского творчества. Мама родилась в Ростове в 1918 году. Когда училась на филфаке, познакомилась с отцом – тоже студентом. Они поженились. После института отца направили в Ленинград – поступать в аспирантуру. Мама осталась в Ростове. В Ленинграде отца застала война. В первый же день он пошёл добровольцем на фронт, был ранен. Его отправили в Москву, куда к нему приехала мама. После выздоровления ему предложили работу в экономическом блоке правительства и дали комнату в коммуналке на Плющихе, где я и появился на свет в 1947 году.       

Битники и мадам Волошина
— Так получилось, что свои первые художественные тексты я писал, заведомо зная, что их нигде не напечатают. Ведь они рождались в атмосфере московского андеграунда 60-х годов. Предыстория такова. В 1961 году я окончил семилетку. Мне было 14 лет. Отец отправил меня в пионерский лагерь «Орлёнок». Я пробыл там месяца полтора. В один прекрасный день отец со своей новой женой (они с мамой к тому времени развелись) заехал за мной на машине и сказал, что мы едем в Коктебель. По дороге к нам присоединилась подруга отцовской молодости Майя со своим мужем оператором Романом Карменом – они ехали на своей машине. К сожалению, не могу точно сказать, познакомились ли Майя и Вася Аксёнов именно в тот год. Потому что я часто ездил в Коктебель и постоянно общался там с Василием Павловичем. В любом случае познакомились они в Коктебеле и через много лет поженились.
В Коктебеле 1961 года я познакомился с компанией, как они себя называли, советских битников. Они жили под отрытым небом, ночевали где придётся и зарабатывали тем, что мыли машины и оказывали разные услуги богатым отдыхающим. Особенно я подружился с одним из них – Леонидом Талочкиным. Он шокировал публику своей экзотической бородой и фирменной поношенной одеждой (джинсы и футболка) и был вхож в дом к самой мадам Волошиной, которая была заинтересована в распространении стихов своего великого супруга (их, естественно, советские издательства не печатали). Талочкин периодически приходил в легендарную гостиную, садился за машинку и перепечатывал очередной сборник. Мария Степановна подкармливала его чем Бог послал. Однажды мадам решительно заявила, что пора, наконец, заняться могилой Макса, а то она совсем развалилась. Талочкин сразу включился в работу. Мы с ним искали подходящие валуны, клали их в рюкзаки и карабкались с тяжёлой ношей в гору. Постепенно к нам подключались ещё какие-то молодые энтузиасты. Мадам закупила цемент, мы обложили могилу валунами и залили раствором. Талочкин оказался блестящим знатоком Серебряного века и с удовольствием рассказывал мне сплетни про жизнь русской богемы рубежа веков. А главное – Талочкин сказал, что лично знаком со всеми подпольными художниками и поэтами Москвы, и обещал, когда приедем в столицу, познакомить меня с ними.

«С нами едет Фидель Кастро!»
— Так мы с Лёней нашли друг друга (хотя он был старше на 11 лет) и уже не расставались до самой смерти моего друга и учителя в 2002 году. В конце августа нужно было возвращаться домой. Отец был очарован Талочкиным и предложил ему ехать с нами в машине, тем более что денег на билет у Лёни не было. На обратном пути мы развлекались, подолгу засиживались в ресторанах, раза два останавливались на ночлег в гостиницах. Естественно, свободных мест нигде не было, и тогда отец доставал свои корочки, наклонялся к администратору и заговорщицки шептал: «С нами едет Фидель Кастро. Никому ни слова. Визит тайный. Фидель хочет познакомиться с жизнью в Советском Союзе в неформальной обстановке без присутствия официальных лиц». Что тут начиналось! Нас обслуживали по высшему разряду. Дело в том, что в то время простой народ прекрасно знал, что есть такой культовый персонаж Фидель Кастро, и что он носит бороду. Но как он выглядит – в провинции толком никто не имел представления. Поэтому каждого бородатого молодого человека называли Фиделем Кастро.

Под влиянием Достоевского и Кафки
— Приехав в Москву, мы стали общаться с Талочкиным практически ежедневно – благо жили по соседству. Я – на улице Правды, а он – возле метро Новослободская во 2-м Щемиловском переулке. Как и обещал, Лёня мгновенно – всего за неделю – перезнакомил меня с ключевыми властителями дум тогдашнего андеграунда. От Зверева-Плавинского-Харитонова до лианозовцев (Холин, Рабин, Сапгир и ещё многие-многие). От смогистов (Губанов-Батшев-Алейников) до участников легендарных салонов – в первую очередь мадам Фриде. Так у меня началась «настоящая» жизнь – полная авантюр и приключений. Свои первые литературные опыты я, как и многие мои сверстники, писал под влиянием безумно модного в то время в андеграунде Достоевского и только что изданного в СССР Кафки. Окончательно мои вкусы сформировал Юрий Витальевич Мамлеев, с которым я познакомился позже – где-то году в 1963-м. Поскольку мир андеграунда был отделён от официальной культуры глухой стеной, мы даже не рассчитывали, что нас когда-то напечатают в советских издательствах. Поэтому создали свою систему общения с читателем в виде, во-первых, ежедневных посиделок с чтением стихов и прозы и квартирных выставок и, во-вторых, самиздатских альманахов, напечатанных на машинке.    

«Совковый» Солженицын
— Специфика моей ситуации была в том, что я вынужденно оказался сидящим на двух стульях. Принадлежал одновременно к двум взаимоисключающим сообществам. С одной стороны, по происхождению я вращался среди людей, чьими идеалами были советские авторы времён оттепели. В окружении моих родителей зачитывались модными тогда Евтушенко, Аксёновым, Гладилиным, Вознесенским, Юрием Казаковым, Анатолием Кузнецовым. Естественно, Солженицыным. И одновременно всей душой и телом я пребывал в андеграунде, где искренне, всей душой ненавидели всех, кто хотя бы в малейшей степени был причастен к официальной культуре. Не признавали даже Солженицына – за «совковость» и «социальщину». Александр Исаевич, как ни парадоксально, в подполье считался автором одной группы крови с Шолоховым. Отсюда и «влияние». Мои вкусы в равной степени формировали – с одной стороны, Евтушенко-Аксёнов-Гладилин и другие шестидесятники. А с другой – такие представители андеграунда, как Губанов и Мамлеев, а также Холин, Сапгир, Рабин-Зверев-Харитонов. Но главное влияние оказали две основные площадки андеграунда – площадь Маяковского, где у памятника поэту собирались лучшие люди того времени, чтобы подискутировать о политике и почитать друг другу стихи, и атмосфера метафизического салона Мамлеева в Южинском переулке. Там в обстановке полной свободы народ приобщался к высоким материям. Естественно, публика и на Южинском, и на Маяковке была фактически одной и той же.  

Не читали, но — слушали
— Признаться, в силу специфики жизни в андеграунде читали мы мало – в основном приходилось слушать. Ну где мы могли прочитать Губанова, Мамлеева, Холина или Сапгира? Только если прийти в очередной салон, где они читали свои произведения. Если говорить о литературных кумирах, то я только что их перечислил. В основном властители дум 1960-70-х годов выходили с Маяковки, из лианозовского сообщества и с Южинского. Их мы и слушали. Из официальной литературы я, как и все шестидесятники, читал в первую очередь то, что печаталось в журнале «Юность» и в «Новом мире». Позже читали всех, кого издавали на Западе. Того же Лимонова, например. Но если честно, мы в андеграунде особо ничем не «зачитывались». Мы вели удалую жизнь – полную романтических и любовных приключений. Когда богемное застолье в стиле Пиросмани длится круглосуточно и охватывает всю Москву (с периодическими наездами в Питер) – где взять время на то, чтобы чем-то «зачитываться». У нас и без книг хватало впечатлений и ощущений.   

Любимые книги и конец эпохи романтизма
— В пожилом возрасте, на склоне дней стыдно иметь «любимых» писателей. Человеку перед встречей с Богом не к лицу на чём-то зацикливаться. Он должен быть свободным от привязанностей. Да, задача литературы – сопровождать человека всю жизнь, совершенствовать его интеллект. Но в один прекрасный день человек просто обязан выйти из комфортной оболочки, в которой пребывало его сознание благодаря «любимым» книгам, расстаться с «литературой» и отправиться в самостоятельное плавание (или полёт). Впрочем, хотя книги не играют в моей жизни решающей роли, всё же среди самых близких по духу авторов рискну назвать всех, кто был причастен к андеграунду шестидесятых – последнему всплеску моего любимого серебряного века. Я действительно считаю неофициальную культуру 1960-х органичным завершением Серебряного века. Основной критерий – степень романтизма. В конце 1970-х годов эпоха идеалистического романтизма в искусстве закончилась, и начался рассудочно-прагматический материалистический постмодерн.

Берите пример с Пелевина
— Явлением в литературе я бы назвал тех, кто пишет не скучно, не тоскливо и не заумно. Жизнь упростилась до минимума, поэтому любая «заумь» и «сложность» выглядит сегодня нелепо, карикатурно и противоестественно. Я искренне считаю, что писателям пора вернуться к девизу-слогану великого дедушки Дурова: «Забавляя – поучать!» Посудите сами. Наше искушённое и пресыщенное поколение литературных снобов уже ничем не изумишь, поэтому любую попытку чем-то нас «поразить» мы воспримем как дешёвую клоунаду, которая заведомо обречена на провал. Лучше не пытаться и не дискредитировать себя. А у неискушённой молодёжи уже иные жизненные ценности – весьма далёкие от литературы и вообще культуры. Какую задачу в такой безвыходной ситуации должен ставить перед собой автор? Во-первых, занять прочное место на рынке (потому что вне рынка жизни нет). Удалось – считай, что стал явлением в литературе. К сожалению, обмануть сегодняшнюю читающую публику нетрудно (из-за её неискушённости и необразованности). У нас вполне эрудированная молодёжь – но назвать её образованной, а тем более искушённой, язык не поворачивается. Что я имею в виду под эрудицией? Прежде всего нахватанность – знание того, что необходимо для выживания здесь и сейчас. Молодёжь сплошь и рядом не знает элементарных исторических фактов, но она превосходно обходится без них – ведь всю необходимую сиюминутную информацию сегодня легко найти в Интернете. С другой стороны, молодёжь прекрасно сознаёт свою духовную неполноценность, но предпочитает не париться, хотя чувство зависти и неудовлетворённости остаётся. Вот с такой исковерканной (с точки зрения консервативно мыслящего человека), закомплексованной и душевно нездоровой аудиторией вынужден работать сегодняшний писатель. Поэтому берите пример с Пелевина. В любом случае он сегодня первый, кто подобрал стопроцентный ключ к запросам продвинутой части молодёжной аудитории – той, у которой в голове сплошная постмодернистская каша. Ну а взрослая властно-чиновничья публика (в том числе офисный планктон) по степени инфантилизма мало чем отличается от молодёжной. Та же каша в мозгах. Сделайте нам красиво и увлекательно – вот и все требования.  

Сюжеты из нечеловеческого мира
— Русская литература сегодня находится, я бы сказал, в естественном состоянии. Литература, культура всегда такие, какими их желает видеть аудитория. Народ вообще в духовном отношении во все времена получает ровно то, чего хочет. Ни больше, ни меньше. Материальное вынесем за скобки. Если бы публика испытала потребность в новых Толстых или Достоевских, будьте уверены – они бы незамедлительно появились.
Будущее российский литературы, без сомнения, внушает оптимизм. Трудно представить, что люди когда-нибудь прекратят писать или читать. Иначе они будут уже не люди. Другое дело, какая литература будет обслуживать потребности народа в «духовном». Мне кажется, в будущем не найдётся места для так называемой «элитарной» литературы – хотя бы потому, что элита как духовное понятие элементарно исчезнет. Останутся богатая и бедная части населения, между которыми не будет принципиальной интеллектуальной разницы. Объектом внимания литературы будущего станет всё что угодно, только не человек. Потому что в современном обществе люди всё меньше и меньше интересны друг другу. Сегодняшнее поколение воспринимает ближнего прежде всего как нечто враждебное, что мешает жить, что стоит на пути и что необходимо устранить, чтобы чего-то добиться. К тому же человек как объект художественного исследования или описания полностью себя исчерпал. Открывать в человеческой психике уже нечего. Поэтому литература отныне обречена искать сюжеты в нечеловеческом мире – от вампиров и инопланетян до каких-нибудь там каракатиц и кишечных палочек. Во-вторых, литература будет вынуждена подстраиваться под постмодернистскую специфику интеллекта читателя будущего. Она должна будет совмещать предельную простоту философии (типа добро победило зло, справедливость восторжествовала – и достаточно) и максимальную сложность и затейливость сюжета. Но тут тоже важно не переборщить. Например, если сюжетных линий будет слишком много, вконец обленившийся читатель будущего потеряет интерес.

Молодёжь – читающая и не читающая
— Для начала я бы не стал так категорично утверждать, что молодёжь «не читает». Ещё как читает. Другой вопрос – что: всякую дрянь или что-то стоящее? Конечно, какая-то часть «не читающей» молодёжи просто не испытывает потребность в чтении. Тем более, что она всё равно что-то читает. Например, эсэмэски в мобильнике. Не стоит делать из чтения фетиш и уподобляться ворчливым старикам, жалующимся на времена и нравы. Специфика постмодернистской эпохи в том, что сегодня информация разлита в воздухе. Чтобы что-то узнать, совсем не обязательно читать. Достаточно пройтись по модным бутикам, посмотреть, что там продают, во что одеты девушки на центральных улицах и в кафе, чем занят народ. Уверяю вас – вы и без всякого чтения получите всю необходимую информацию о сегодняшних людях и о жизни вообще.
Если вы хотите заставить молодёжь читать умные книги, то для начала, наверное, нужно, чтобы окружающая жизнь резко поумнела. Чтобы человеку было выгодно быть умным не чисто в практическом смысле (кого-то ловко обмануть, кинуть, развести), а быть носителем духовности – этаким светочем разума. Вспоминаю свой опыт жизни в подполье 1960-х годов. Поверьте, тогда простые советские люди смотрели на нас, носителей альтернативного сознания, как на высших существ, на богов. Если я приглашал своих одноклассниц или однокурсниц на какой-нибудь подпольный вернисаж, они были готовы на всё, чтобы закрепиться в нашей среде. Бородатый, неопрятный и вечно нетрезвый неофициальный художник, перебивающийся в своём подвале с хлеба на водку, был для «непосвящённых» ключевой фигурой мироздания, кумиром, учителем жизни, Иисусом Христом. Чтобы провести с ним ночь, выстраивались целые очереди из отличниц и богатых дочек советской номенклатуры. Чтобы соответствовать духу авангарда, они готовы были наизусть учить целые тома Губанова или Холина. На худой конец Вознесенского. Таким образом у молодёжи был стимул постигать лучшее из лучшего. Потому что такова была мода. Вспомните, почему случилась русская революция? Потому что революционные идеи были в моде среди интеллигенции. Вот и сегодня. Если возникнет мода на интеллект, то и массовый интерес к чтению и вообще к высокому искусству не заставит себя ждать. К сожалению, сегодня не слишком принято быть «шибко умным», выделяться интеллектом среди офисного планктона. Проще сидеть среди толпы с отстранённо-каменным лицом, уткнувшись в планшетник.   

Защититься от варваров и стать самой яркой демократией
— Будущее цивилизации целиком и полностью зависит от того, в какой степени человечество способно защитить себя от нашествия варваров, противостоять тенденции к одичанию. За всю историю написано немало антиутопий. Одна из основных задач современного интеллектуала – сделать всё, чтобы они не стали явью. Чтобы люди брали за образец и идеал – жизнь в Швеции, а не в Северной Корее. И тут решающее слово, конечно, за властными структурами, которые просто обязаны быть бескомпромиссными в борьбе с варварством. Увы, сплошь и рядом власть (в европейском масштабе) не проявляет должной последовательности и принципиальности.  
Я, как мантру, постоянно повторяю слова Белинского о том, что Россия предназначена Богом для того, чтобы стать самой яркой демократией земли. Я – человек, изрядно отравленный Чаадаевым. Поэтому считаю себя настоящим русским интеллигентом, склонным драматизировать недостатки нашей государственной машины и идеализировать любые проявления свободы. Соответственно, будущее России связываю исключительно с Абсолютной Свободой – не полусвободой, а конкретно Абсолютной Свободой как идеалом. Само собой полусвободная, а то и вовсе несвободная Россия меня не устроит. Я не смогу считать несвободную Россию состоявшейся страной, государством и вообще исторической общностью, исполнившей свою метафизическую миссию – хотя история много раз давала нам все шансы.  

Национальная идея для России
Романтика, романтика и ещё раз романтика. Россия всей логикой нашей истории была предназначена к тому, чтобы стать территорией Абсолютной Романтики. Потому что Романтика – строительный материал, основа, краеугольный камень Свободы. Наше призвание – показывать остальному человечеству преимущества идеализма перед материализмом. По большому счету нашей национальной идеей мог бы стать перманентный Серебряный век – постоянное поддержание в обществе ощущения романтики, готовности к прорыву, экстазу, творчеству, всеобщей любви, созиданию, движению мысли, философствованию. Я безумно   сожалею, что русское общество перестало быть ориентированным на романтику. Ведь даже в советские времена Россию спасала вера в светлое будущее, в созидание. Увы, сегодня нас наоборот – загоняют в ханжество и мракобесие.  

Цивилизованная Европа
— Я был в Европе достаточное количество раз, чтобы успеть восхититься и разочароваться. Там происходят во многом те же процессы, что и в России (мы же – часть Европы). Старый Свет не без драматизма расстаётся со своим золотым веком – эпохой романтики. Там начинаются проблемы, вызванные нашествием варваров и началом существования в суровом и яростном мире материализма – то есть зла. Ибо материализм, по моему убеждению, и есть абсолютное воплощение зла.  
У меня никогда не было желания остаться в Европе. Вне вечно иррациональной атмосферы Москвы мне мгновенно становится скучно. Помните, у Северянина: «Сыграй мне из «Пиковой дамы» – едва ль не больнейшей из опер, столь трогательной в этой самой рассудочно-чёрствой Европе. Сначала сыграй мне вступленье, единственное в своём роде, где чуть ли не до преступленья мечта человека доводит. Мечта! Ты отринута миром. Сестра твоя – Страсть – в осмеянье. И сердцу, заплывшему жиром, не ведать безумства желаний». Москва поддерживает русского творческого человека в состоянии перманентной страсти. Здесь – твои покойные боги-друзья ходят по улицам рядом с живыми, участвуют в застольях. Ты хоть каждый день можешь знакомиться с самыми божественными в мире девчонками.

Культурная столица мира
— Сегодня нет никакой одной конкретной «культурной столицы». Да и не может быть. Есть мифы, которые всячески культивирует искусствоведческая мафия, чтобы удерживать высокие цены на одних авторов и гнобить и замалчивать неугодных. Лично для меня культурная столица там, где живёт и работает прекрасный автор. Я обожаю художника Валеру Коноплёва. Он живёт в замкадовском Дзержинске. Соответственно, Дзержинск для меня – культурная столица, куда я с удовольствием приезжаю к Валере в гости. Конечно, в каком-то городе больше музеев и галерей, где-то – меньше. Тем не менее, сегодня стоит сказать в компании знатоков и ценителей, что самые лучшие музеи – в Испании, как сразу начинаются вопли, что самые лучшие музеи – в Италии, Лондоне или Нью-Йорке. И наоборот. Так что единого мнения нет и быть не может. Я считаю, что Москва – одна из прекрасных культурных столиц, что у нас актуальное искусство полностью соответствует мировому уровню. Поэтому все разговоры о якобы второсортности нашего авангарда я считаю происками всё той же культурологической мафии.

Глобализация – зло или добро?
— Объективный процесс. Конечно, последствия глобализации могли бы быть менее жёсткими и негативными, но правящая бюрократия не хочет заморачиваться лишними проблемами и амортизировать процесс. Глобализация нивелирует культуры, подводит их к общему знаменателю. Но я не считаю тенденцию такой уж негативной. Новая реальность бросает художнику новые вызовы, и только от каждого конкретного автора зависит, насколько успешно он с ними справится.

Быть блогером
— Я стал блогером из желания сэкономить интеллектуальные силы. Не вижу смысла тратить время на сочинение фолиантов, если социальные сети дают возможность в одной фразе выразить целую философию. Краткость – сестра таланта. К тому же я вижу, что подавляющее большинство так называемых «профессиональных писателей» сегодня занимаются своим ремеслом исключительно ради самоутверждения. Чисто механически. Без всякой страсти и вдохновения. Им важна не степень влияния их мысли на читателя, а чтобы в магазине на прилавке красовался их очередной опус. Я же – человек не тщеславный. Если социальная сеть даёт оптимальную возможность мгновенно донести мысль до максимально широкой публики, то почему бы не воспользоваться?   
Что касается лексики блогеров, то профессионал сам решает, какие выразительные средства использовать в своих произведениях. Я не пользуюсь какой-то специальной интернет-лексикой. Пишу обычным русским языком. К счастью, среди моих читателей и друзей нет языковых отморозков. Конечно, попадаются люди малограмотные, не владеющие языком. Ну и что? Кто-то пишет культурно – кто-то бескультурно. Я сам стараюсь писать внятно и грамотно – чтобы словам было тесно, а мыслям – просторно. Как меня в детстве учили.
К сожалению, я успел забыть всякие многочисленные «Превед медвед», «Аффтар выпей йаду», «Ниасилил» или «Аффтар жжот нипадецки», которые были в моде несколько лет назад. Сейчас такой лексикой уже никто не пользуется. Все переболели модой и перешли на нормальный язык.

Ни дня без строчки
— Блоги в конце жизни можно издать отдельной книгой и напоследок ощутить себя этаким Василием Васильевичем Розановым. Типа жизнь прошла не впустую.
Сегодня понятие популярность становится всё более относительным. Даже звёзды эстрады переживают спад интереса к себе. Люди всё больше надоедают друг другу. Тяжело наблюдать круговорот одних и тех же мыслей, выражений и штампов. А выходишь в Интернет, потому что с детства старшие по возрасту звёздные учителя внушили, что если за день не напомнишь о себе и не создашь ничего путного, чувствуешь себя никчёмным, выброшенным из актуальной жизни придурком. Типа ни дня без строчки.

Хлеб насущный и простое человеческое счастье
— Уже года три как составляю монографии о современных художниках и пишу статьи в каталоги к их выставкам. Заказов хватает, поскольку в Москве пышным цветом расцветает выставочно-вернисажная индустрия.
Отдыхаю с супругой по выходным в только что построенном доме в подмосковном Мелихово – прямо по соседству с Антоном Павловичем. Летом провели две недели на острове Корфу. Прошлой осенью были в санатории под Плёсом.
Счастье – это исключительно деньги и только деньги)). Потому что только материальное благополучие позволяет современному человеку делать то, что он хочет. Например, гулять вдоль моря и сочинять стихи. Нет денег – приходится мучительно их зарабатывать, что в моём возрасте уже нелегко.

Записала Елена СЕРЕБРЯКОВА