«К югу от Вирджинии»: эффект вавилонской рыбки

Выросшая на русской классике девушка-идеалистка окончила вуз, надеясь, что диплом о высшем образовании станет для неё золотым билетом в безбедную и счастливую жизнь. Большие надежды, как это часто бывает, быстро превращаются в утраченные иллюзии: быстро выясняется, что человек с дипломом филолога мало интересует работодателей, особенно в огромном мегаполисе. Приходится вкалывать за копейки на первом же подвернувшемся месте, снимать квартиру в неблагополучном районе и страдать от безысходности. Хотя выход, кажется, всё-таки есть: бросить всё и уехать работать учительницей в сельскую школу, поближе к природе, подальше от суеты и опасностей городской жизни…

Знакомый сюжет? Даже слишком. Но роман Валерия Бочкова «К югу от Вирджинии» — вовсе не очередное остросоциальное произведение о тяжёлой жизни в «Рашке-очаровашке». Действие романа происходит в США.

Как и в другом своём произведении, повести «Медовый рай», Бочков вновь обращается к той же теме: столкновение русского характера (если угодно — русской души) с жестокой реальностью американской жизни — жизни, которая кажется райской только издалека. Соединённые Штаты в описании Бочкова — филиал ада на Земле. Ему, как и всем нам, есть с чем сравнивать. Конечно, и в России жизнь трудна, но трудна «по-нашему». И дело даже в том, что за двадцать пять лет строительства капитализма нашей стране так и не удалось догнать и перегнать Америку по уровню преступности, коррупции, социального неравенства (хотя стараемся изо всех сил, чего уж там). Бочков копает глубже: описывая затерянный в американской глуши Данциг, показывает саму суть чуждого нам менталитета, для которого подменять мораль ханжеством — в порядке вещей.

Ночью ей приснился город Данциг. Белая школа была похожа на Акрополь, вокруг, между дорических колонн и дальше, по густой траве, бегали румяные дети. Директор Галль, в тоге, шитой золотыми цветами, благосклонно взирал на белокурую детвору, на породистом арийском лице сияла улыбка. Горизонт раскрывался во всю ширь, как на полотнах Пуссена, а по небу сияли белоснежные облака, расставленные в симметричном порядке. Вокруг торжественно били фонтаны, вода весело звенела, искрилась, журчала.

Читая о городке, где запрещена продажа алкоголя и сигарет, а все жители регулярно, по чёткому расписанию ходят в церковь, нельзя не думать о русской провинции. Да, и до всеобщей трезвости нам пока далеко, и в церковь обычно ходим лишь тогда, когда по-настоящему припекло. Но с другой стороны, «не согрешишь — не покаешься». Заблудших и оступившихся у нас принято жалеть и прощать: в конце концов, воздавать каждому по делам его — это прерогатива высших сил. Жители Данцига, в лице которых нетрудно разглядеть всю «белую» Америку, более прагматичны и сами вершат свой суд над грешниками (а также всеми, кто не вписывается в здешний уклад), понимая, что божьего могут и не дождаться. И никого не волнует, что «подсудимый» — ветеран, потерявший на войне ногу. С точки зрения тамошней «морали» это, скорее, отягчающее обстоятельство: всё ненужное полагается утилизовывать. Не этим ли занимались предки нынешних американцев — старательно очищали континент от ненужных коренных жителей, прикрываясь именем христианского бога? «С библией в одной руке и кольтом в другой», как пишет Бочков.

Докуривали в тишине. Тед Стобский, морщась от дыма, бросил окурок на пол и придавил ботинком. Полина так поступить не решилась, она сунула бычок под струю воды и кинула в мусорное ведро.
— Ну, я пойду, — Полина попятилась к выходу. — Если что… чего-нибудь купить… вы не стесняйтесь. Я с удовольствием.
Тед мрачно закивал и отмахнулся.
— Да, ладно, ладно…
Она улыбнулась, раскрыла дверь.
— Эй, слышь? — позвал старик. — Как тебя… Полина. Погоди…
Она повернулась, стоя на пороге.
— Как тебя занесло сюда? В этот… Данциг… — с отвращением проговорил дед.
Полина ждала, что он скажет дальше.
— Первый город, который захватил Гитлер назывался Данциг. Порт в Польше. Оттуда война началась.
Полина пожала плечами и вышла.

Индейское кладбище, на месте которого построен Данциг, не только легко читаемый символ, но и недвусмысленная отсылка к произведениям определённого жанра. Писатель вновь работает на стыке элитарной и массовой культуры, напоминая нам, что времена, когда первая игнорировала вторую, давно прошли. Да и пародировать традиционные приёмы и штампы «низких» жанров стало так же банально, как и воспроизводить их с серьёзным лицом. Сейчас актуальна стилизация: когда талантливый автор использует атрибуты массовой культуры для создания произведений, ориентированных на интеллектуального читателя/зрителя — при этом не скатывается ни в пародию, ни в постмодернистский абсурд, и вообще, относится к перерабатываемому материалу с уважением.

Именно таков подход автора «К югу от Вирджинии». Данциг — типичный «городок с мрачной тайной», как во множестве книг и фильмов жанра «хоррор». Начиная со второй половины романа, когда уставшая от своих городских передряг Полина Рыжик прибывает в Данциг, книга начинает усиленно маскироваться под ужастик с полным набором клише: индейское кладбище, обычное кладбище, дом с секретами, страшная местная легенда, пропавшая предшественница Полины, мёртвая птица, которую подбрасывают Полине в дом… К чести автора, концовка всё ставит на места: никакой мистики, никаких маньяков-убийц, всё гораздо прозаичнее и оттого страшнее.

«К югу от Вирджинии» — это нечто большее, чем хоррор или детектив, автор постоянно напоминает об этом устами своих персонажей, то переосмысливая «Анну Каренину», то рассуждая о судьбе славян, которые сравниваются с детьми: «вас вечером выпорешь, вы к утру всё позабыли уже». Элемент литературной игры вносят своеобразные подмигивания подкованному в современной культуре читателю: один из второстепенных героев носит громкую «кинематографическую» фамилию Эммерих, а прочитав название улицы Розенкранц, нам уже интересно, нет ли поблизости улицы Гильденстерн. Главное свидетельство «серьёзных намерений» автора — сам язык, богатый, но при этом лаконичный, изящный, но при этом далёкий от витиеватости или надуманности. Самая сильная сторона Бочкова-художника — эпитеты. Полицейский похож не просто на гриб, но на «упругий гриб». Пожарные бьют из брандспойтов в «ослепительно-лимонный ад». Полина, которой снится, что она тонет, погружается в «бутылочную мглу»…

Служба закончилась, мальчишки с серебряными подносами пошли по рядам собирать пожертвования. Полина, не стесняясь слёз, вынула десятку, положила в ворох мятых купюр. Церковь наполнилась гулом приглушённых голосов, кашлем и сморканием, люди потянулись к выходу. Высокие двери распахнулись настежь, с улицы сразу потянуло стылой свежестью, а когда Полина вышла наружу, небо вдруг налилось серым, и оттуда повалили крупные тяжёлые снежинки. Полина, улыбаясь, подставила лицо, снежинки были похожи на холодный гусиный пух.

Самое любопытное — это опять, как и в «Медовом рае», язык, на котором говорят персонажи. Американцы, хочется напомнить, потому что в процессе чтения об этом нетрудно и забыть. Автор максимально адаптирует особенности американской речи, жаргонизмы, идиомы для нашего читателя — это даёт интересный эффект, будто в ухо нам заползла вавилонская рыбка из романов Дугласа Адамса, и чужая речь кажется нам теперь родной.

Английский язык в сравнении с русским менее эмоционален, и встречающиеся в диалогах наши родные слова вроде «цигарка», «до кучи», «соизвольте», которых просто не может быть в речи американцев, очень удивляют, хотя и не так сильно, как в «Медовом рае», где таким образом был интерпретирован тюремный сленг. Но тем сильнее воздействует на читателя роман — роман о людях, которые волей автора разговаривают на понятном нам языке, но думают иначе, чем мы, и живут по чуждым нам принципам. Носитель «славянской крови» (часто встречающееся в книге словосочетание) Полина Рыжик вступает в борьбу с этими людьми и одерживает победу. Как и 70 лет назад, наше дело — правое.

Андрей КУЗЕЧКИН

Читайте альтернативную рецензию