Поиски чёрной кошки в тёмной комнате. Рецензия на роман Жауме Кабре «Я исповедуюсь»

«… всё на свете имеет ко мне отношение». Пожалуй… И если ваше мироощущение схоже с заявленным, то, несомненно, исповедь от Жауме Кабре —  ваше чтение. В случае же, если ваша рефлексия скромнее, — вряд ли восторг от необычного творения каталонского писателя окажется абсолютным. Однако же и задал перцу Жауме Кабре! Идея — на миллион долларов, но вот её художественное воплощение…. Не могу сказать, что оставляет желать лучшего, но совершенно определённо своеобразность авторского почерка существенно понижает восприятие великой мысли, заложенной в роман, и, соответственно, сужает охват читательской аудитории.

Допустим, писатель декларирует следующее: «…важнее не сами вещи, а те фантазии, которые мы с ними связываем. Именно это и делает каждого из нас личностью». И продолжает: «Стоит прикоснуться к красоте искусства — жизнь меняется. Стоит услышать Монтеверди-хор — жизнь меняется. Стоит увидеть Вермеера вблизи — жизнь меняется. Стоит прочитать Пруста — и ты уже не такой, каким был раньше». Так вот, о себе должна сказать, если Пруст и не потряс до глубины души, то иная литература, помнится, оказывала подобное воздействие. Только, к сожалению, это не исповедь Адриа Ардевола в исполнении каталонского мастера.

Вообще, единственное, что извиняет необоснованную «заумь» книги, так как раз то, что перед читателем исповедь, а отнюдь не художественное произведение. На мой взгляд, перенасытить творение — погрешить против вкуса. Но вынуждена признать, что в рассматриваемом случае эта досадная плотность текста вкупе, к тому же, с весьма схематично прописанными образами, как будто парящими над идеей, не имеющими ценности сами по себе, неживыми, «работают» на главную тему — исследование природы зла. Беда эта столь глобальна и неистребима, она пронизывает души, судьбы, места и времена тотально, потому ничего не остаётся кроме попытки простить с трудом усваиваемое смешение эпох в сюжете исповеди, какофонию голосов выступающих, а также и собственно философскую перегруженность повествования в целом.

В самом деле, если зло пронизывает человеческое существование, то почему бы и историческим эпохам вместе с трагедиями, происходящими в разные периоды единого временного пласта, по замыслу автора, не потерзать неподготовленное читательское сознание? Кроме того, исповедь выдающегося учёного-гуманитария, каким предстаёт на страницах герой Кабре, по определению не может быть простой. Ведь нельзя же требовать от великих умов, чтоб они переживали из-за погоды или, не столь мелко, носились с комплексами нелюбимого ребёнка или даже с набившей оскомину темой одиночества человека. Трудно вообразить одновременно душу более одинокую, чем Адриа, и меньшее значение этому факту придаваемое самим «страдающим». Здесь Кабре весьма убедителен: мама не целовала тебя в макушку, а отец обращался как с неодушевлённым предметом — не есть несчастье. Потому что как же тогда назвать те ужасы из разных времён, которыми наводнил книгу писатель? И ощущение его героя: «всё на свете имеет ко мне отношение»? Тут уж не до мелочей и глупостей. Пока старик Альцгеймер не уложил на лопатки окончательно, важно всё вспомнить, обо всём подумать и записать. Не обессудьте, если немного сбивчиво, потому как Адриа — не беллетрист, он философские трактаты писал.

Вообще этот Адриа слишком много думал. А Жауме Кабре и вовсе заплутал. Забыл что ли мастер, что всё гениальное — просто? Не мог забыть, пара-тройка гениев промаршировала по страницам его романа. Тогда, Боже мой, зачем, ну зачем всё так сложно? Почему с таким скрипом, так искусственно-вымученно увязываются его мысли? Если ты хочешь призвать читателя к добру и свету, то оставь от полудюжины сюжетных параллелей, скажем, пару и пропиши внятно — что в твоём понимании мрак и ненависть, и как противопоставить им любовь и прощение, допустим.

Если же цель была окунуть читающего в дебри самопознания и самоидентификации, то, возможно скажу субъективно, но зато по опыту, делать это лучше не с помощью философии, а с подачи психологических ловушек. Увы, в книге нет психологии, есть великолепные мысли, но они волнуют ум — не сердце. А добро, как противовес неистребимости зла, взращивается и существует лишь в душе — не в сознании.

Если писатель желал во главу угла поставить целительную силу искусства, то одной антикварной скрипки, той самой Виал от маэстро Сториони, которая просто обязана была стать первой в книге, но не стала, да ещё картины, изображающей закат над монастырём, отчаянно мало для семисот с лишним страниц, чего только не живописующих, но лишь в малой степени, едва ли не на полях, то немногое, но самое ценное для читающего, что помогло бы ему ощутить это самое волшебное воздействие прекрасного.

Кстати, вместе со скрипкой на полях осталась также и любовь. В самом деле, зачем пестовать эту линию, разве сила этого чувства способна сравниться с «эстетической волей», истинным детищем интеллектуала, озабоченного проблемами вездесущности зла?.. Справедливости ради, соглашусь всё же, что старания Кабре изобразить нежное чувство заметны. Его Адриа, конечно же, любил свою Сару, именно ей, к слову, и адресована его исповедь. Но вот образ женщины, в моём личном ощущении, — полный провал, а история их отношений и проживания в любовном гнёздышке настолько беспомощна, настолько лишена жизни, что выглядит… лишней! Да, именно. Не стремись прожить то, что не стало твоим, автор это прекрасно сознаёт: «Персонажи, которые пытаются в зрелости осуществить желания юности, идут неверной дорогой. Для тех, кто не узнал или не познал счастья в своё время, потом уже слишком поздно, какие бы усилия они не предпринимали. В любви, возвращённой в зрелые годы, можно найти самое большее с нежностью исполненную копию былых счастливых моментов». Тогда зачем? Сжалился писатель над безутешным Адриа? Конечно, он попытался придать нежности пресной картине нежданно догнавшего героев счастья, но моя субъективная (невольная) читательская реакция такова: лучше бы учёный отшельник не вернул эту бесплотную даму, чем вернул, и они теперь неделями не разговаривают, а только ваяют шедевры, всяк на свой лад. А наличие высокого светлого чувства в их сердцах, а также и в прозаических буднях предполагается как бы само собой. Ведь это же художественная вещь! Нельзя так халтурно относиться к деталям, воздействующим на эмоцию! Но что-то я разошлась. Вернёмся к идеям.

Есть Бог или нет? Да, вот прямо так в лоб. Ведь если его нет,  как выжить человеку, воспитанному в католической традиции? Если же он существует, как допускает столько мерзости и ужаса? Делить тварей своих на волков и овец — это по-божески? Сколько можно волкам спускать с рук творимые ими зверства, а в несчастных овцах бесконечно испытывать веру?.. Право, друзья, не знаю что и сказать. Разве только то, что не суть важно, есть Бог или нет. Зато архиважно, чтобы Бог жил в душе. Любая малограмотная бабушка, но истинно добрая и милосердная, воспитает мальчика (или девочку) уж точно не хуже, чем Жауме Кабре своей многослойной исповедью. Ей неплохо бы под свою естественную методу подвести теоретическую базу, но и без оной отлично. А ему логично было бы выводы хоть как-то обозначить, а не только дать посыл задуматься, это ведь книга для взрослой аудитории, большая часть которой уж наверняка о чём-то подобном размышляла.

С другой стороны, не стоит уж очень нападать на писателя, ведь, судя по восторженным отзывам на книгу, звучащим примерно одинаково («ой, я так много думал, буквально через страницу!»), категория, которая за весь зрелый отрезок жизненного пути умудрилась счастливо избегнуть тяжких размышлений о вселенском зле, также не малочисленна.  Лично же мне бдение над описанием впечатляющих перипетий участников исповеди, забрасываемых то на войну (в концлагерь), то в средневековый монастырь, то в мастерскую скрипичных дел мастера, принесло бы куда больше пользы, если б я обнаружила  обещанное исследование корней проблемы. Откуда берутся агнцы, а откуда — хищники и возможно ли одним существовать без других, или их столкновение по жизни обусловлено законами природы, существование же Бога или его отсутствие (тем более, что ни то, ни другое не доказуемо полноценно) тут совершенно не при чём.

Однако к чему это отступление? Да всё к тому же: если автор хотел, чтоб я заглянула внутрь себя, то я это сделала. Беда в том, что это не первый мой взгляд и не второй. И сегодняшний, под влиянием «Я исповедуюсь», уникальным, увы, не стал. Я, возможно, сейчас немного повторюсь, но иначе никак. Встречаясь с шедевром, гениальным произведением искусства, человек меняется, сам Жауме Кабре об этом сказал. Это происходит из-за воздействия изящной формы непосредственно на чувства, этакий щелчок по голому нерву. В случае с историей, рассказанной каталонским писателем, воздействие идёт на сознание, а это совсем не то. Почему? Потому что ходом мысли удивить сложно в ситуации с тем индивидом, который и без приглашений размышляет о многом и о чём уже только не читал. Иногда лишь необычное преломление известной мысли способно спасти положение, но оказывается, что даже с необычностью можно перестараться, получив противоположный эффект.

Так, у меня не получилось насладиться богатством переливов языка и стройностью стиля, хотя ряд картин, отражающих особо лютые зверства вполне… художествен. Меня не тронули в нужной степени злоключения персонажей, кроме разве что центрального, и то связано это лишь с одним моментом: не в той семье родился, детству не позавидуешь. Потому что случались уже переживания и посильней. Например, если говорить об одной из самых мощных сюжетных линий — лагерной (холокост евреев), то в тех же «Благоволительницах» Литтелла я почерпнула даже больше. В конце концов, я убеждена, что столь хаотичное, с весьма призрачной, едва уловимой смысловой связкой, нагромождение событий, рассыпанных на внушительном по охвату отрезке человеческой истории, не может не выглядеть искусственно. Любой из эпизодов, развей его грамотно, и сам по себе потянул бы на роман. Ну а про то, что картина со скрипкой остались на задворках восприятия я уже упоминала.

Роман именно что тяжёлый, от него веет беспросветностью и… вымороженностью.  О! Я поняла, мы, видимо, просто не сходимся с автором в мировосприятии. Он прав, что рядом с кошмарами шутке не место. А я права в том, что место улыбке должно находиться всегда, ведь это такая малость, прелесть коей в литературе трудно переоценить. Откуда взяться свету в душе в ответ на жуть, если день и ночь год за годом так серьёзно всё воспринимать?

Адриа с постной миной изрекает: «Мы — случайность». И добавляет (Бернату, единственному другу): «И более того, что ты так хорошо умеешь играть на скрипке — это ещё большая случайность». На что Бернат, живой и настоящий, отнюдь не дебил, напротив, талантливый скрипач, обескураженно отвечает: «От всего этого начинает кружиться голова…» И Адриа с готовностью подхватывает: «И тогда мы пытаемся противопоставить этому хаосу упорядоченность искусства». Вот и иллюстрация: кто-то слишком переволновался из-за непостижимых проблем и из тысяч перелопаченных томов ни разу не выловил Омара Хайама, который многое мог бы открыть Адриа про рай и ад в душе буквально каждого человека, а не в небесах. А также о том, что «вечен мир или создан — не всё ли равно, если нам без возврата уйти суждено». Впрочем, нет. Философия Ардевола занятней: он, конечно, случаен на этой Земле, но вот безвозвратно не уходит. Да и логики не приемлет. Да-а-а. И ведь прав чертяка!

Скорее я не склонна согласиться с мыслью о том, что искусство упорядоченно. Всегда полагала, что упорядоченна наука, искусство же, выстроенное и разложенное, — скука смертная. Вот коллекционирование предметов искусства — пожалуй, да. Это и впрямь «эстетическая воля». Листать прекрасную книгу, любоваться совершенным полотном, впускать в себя чарующие звуки — всё это и впрямь дарует покой, редкое утончённое удовольствие, максимально приближённое к истинному счастью. Но вот почему так поражает просвещённого сверх всякой меры Адриа соседствование в людях гения и злодейства? Да, так бывает, ибо ад и рай — это две половины души. Взрослый учёный мальчик всерьёз полагал, что существуют чистые ангелы и безусловные демоны? Ах, не полагал, но всё равно чрезвычайно расстроен открывшимися обстоятельствами обратного? Да не бери в голову. Достаточно жить по совести и… творить в меру способностей!

Однако он не в состоянии. Вот и весь роман блистательный Жауме Кабре создал под него, мечущегося искателя чёрной кошки в тёмной комнате. Особенно, если… ну, в общем, животного там и нет вовсе.

Людмила ЧЕРНИКОВА