Эти летние дожди. Фрагменты

Из дела № KН/278-08 (Зачеркнуто)

Стр. 1                                  
Решила, что эти записки будут называться именно так. Почему? Потому что каждый раз, когда начинает невыносимо благоухать и  утверждаться лето, я мысленно повторяю слова одной старой, заезженной песни:
«Эти летние дожди, эти радуги и тучи, мне от них как будто лучше, будто что там впереди.  Будто будут острова, необычные поездки, на листах росы подвески, вечная свежая трава…»
Я вижу эту траву и продолговатые капли, свисающие с листьев деревьев. Чувствую, как пахнет эта трава, какое смятение и боль дарит этот аромат и как хочется сказать спасибо за эту боль, потому что она – это жизнь.
Много лет назад мне казалось, что все лучшее  ушло и надежды на будущее нет. Забавно, что это было  в то время, когда все лучшее в моей жизни еще только готовилось состояться.  

И сейчас я повторяю те же слова. Я говорю, что «мне от них как будто лучше».
Пусть всё будет «как будто».
Когда нет ничего, цепляешься и за это. Я готова играть в эту игру.
Всё «как будто», и живу я тоже «как будто».
И я благодарна строке: «будто что там впереди». Знать, что впереди ничего нет, и радоваться тому, что «как будто» есть, – может, в этом тоже мудрость жизни.
Стр.2 – отсутствует.
Стр.3
Все эти глупости  особенно больно били меня во времена, когда для меня отсутствовала перспектива жизни.
Потом оказалось, что она есть, – бесконечная, манящая, таинственная.
Потом оказалось, что она конечна.
Потом оказалось, что ее уже не стало.  

Перспективы нет, и жизни нет, но все равно: как прочно засели внутри эти слова, как трудно их произносить, как хочется плакать, когда рядом есть и лето, и дожди, и роса, и трава, но все это уже не для тебя.

Надо встать и закрыть окно. Ветер задувает в комнату, и дождь заливает подоконник. Нет, не сейчас. Главное, не упустить, успеть, пока помню.
Стр. 4-15 – отсутствуют.
Стр. 16.
Я люблю фильм «Пять вечеров». И когда смотрю его, всегда плачу. Потому что каждый из них – персонажей этого фильма – это я. Я так чувствую.  
Когда Любшин в ресторане пытается вспомнить песню и все повторяет: «Придет весна не для меня, и в небе жаворонок взовьется … и кто-то в роще отзовется с восторгом чувств не для меня», –  я – там,  вместе  с ним, в том ресторане.
И я тоже пытаюсь пробиться к тем людям:  «Услышьте, меня, пожалуйста…»
А песню эту я знаю наизусть. После фильма выучила. И каждый раз мне так хочется подсказать, помочь ему.

Когда уже в конце фильма Гурченко – конечно, не она, а ее Тамара  –  рассказывает ему, какой он замечательный, а он, стоя у двери, слушает спиной, от этой спины невозможно оторваться. Он ею вбирает в себя то, что слышит.
Когда слова летят тебе вдогонку,  они, как дротики: кто скорее и больнее вдарит.  И тому, что ему в спину летят признания в любви,  он совершенно не верит. Он – как  приговоренный к расстрелу, который еще не может поверить словам о помиловании.
В этой спине все: и боль, и судорожная  надежда,  и неверие в то, что приговор отменен. Потому что он  – невиновен.
Стр. 17 – отсутствует.
Стр. 18
Разорвано.
Внизу:
Я тоже через силу улыбаюсь, справляя, по-существу, поминки по своей жизни и стараясь все же выглядеть молодцом. Жизнь не получилась. Петь и играть она будет теперь не для меня тоже.
Пропущено.
Стр. 19
Разорвано.
Далее:
Я ухожу. Ухожу с той половины жизни, где живет радость.
А когда она только готовилась к тому, чтобы  обратить на меня внимание, я уже заранее понимала, что означают эти слова: «Время, когда радость меня любила, больше не вернется ни за что, никогда».  
Потом, потом – после счастья  – настанет время, когда  оно уже не вернется. Зачем тогда я об этом думала?
Да, но ведь есть: «Пролитую слезу из будущего принесу…». Значит, все-таки я не одна. Бродский тоже заранее думал о будущих слезах, о том, чем придется потом расплачиваться.  

И еще: «Как тревожен этот путь, не уснуть мне, не уснуть, деревеньки, купола и метель белым бела… »
Почему всегда, с самого первого раза, я представляю тот высокий висячий мост через безымянную речку и ту занесенную снегом  деревню на противоположном берегу?
Зима. Всегда одна и та же картина, как будто я знаю, что так все и должно быть. И не иначе. Голубой снег, на мосту горбятся сугробы,  перила кажутся зубастыми от сосулек.  Мост деревянный, он скрипит, идти по нему страшно, но надо.

Небо темно-синее, почти черное, звезды чуть помутневшие.  Вокруг – никого.
 «Как тревожен этот путь, не уснуть мне, не уснуть», – я повторяла эти слова, как заклинание. Впереди действительно был  тревожный путь и мои маленькие подвиги, которые дожидались меня и которые  мне только еще предстояло совершить.

И сейчас я тоскую по тому мосту, по той тревожной темноте и неизвестности, по тому времени, когда мой путь был еще впереди и  я еще ничего не знала ни о себе, ни о своей жизни.
А теперь все уже произошло. И надо честно признаться, что хорошего там, в той жизни,  было  много. Да, конечно, когда-то радость любила и меня, когда-то росы подвески светились и для меня тоже, когда-то  тревожный путь обещал мне что-то неведомое и прекрасное. И он меня не обманул.  И спасибо ему.

Жаль, что уже нет никого, кому можно было бы это объяснить и  даже себе самой на бумаге этого не описать. Зачем-то приходится все это чувствовать  так остро и глубоко. Это очень мучительно.
Стр. 20-21 – отсутствуют.
Стр. 22
Если бы меня спросили, что такое жизнь,  я бы ответила, что это, прежде всего, боль.
Мы рождаемся в боли, причиняя боль своей матери, мы познаем жизнь через боль – и не только от наших неудач или унижений.  Но также от необратимости жизни,  невозможности  вернуть лучшее,  от безжалостных клыков совести.
И главное – от потерь.
Боль пронизывает нас при большой радости. Даже счастье – это разновидность боли. Именно поэтому в радости и счастье люди не только улыбаются, но и плачут.
Ну, а что уж говорить про любовь? Кто прошел через это, тот знает.

«Я по лесенке по этой  поднимусь к тебе, И останусь до рассвета я в твоей судьбе. А как стану я немилой, удалюсь я прочь, И, скатившись по перилам, удалюсь я в ночь, Прочь».
Сначала я стояла у окна, потом сидела на подоконнике, потом опять стояла. На рассвете, пока еще не проснулись собачники,  сбежала на минутку с шестого этажа вниз, в заросли кустов.
В восемь часов он вышел из квартиры, удивленно вскинул брови, молча довез меня до работы и ласково попрощался. Навсегда. Господи, ну почему он сделал это так ласково? Это было самое унизительное. И это было так давно.

А сейчас я благодарна ему и за ту муку, и за ту ночь. И когда я проезжаю по Ломоносовскому, то с удивлением смотрю на его дом и не верю: неужели это я  сидела тогда на выщербленных ступеньках и, обняв колени, тихо шептала про себя, надеясь на чудо: «И мое сердцебиенье уж который год слышит каждая ступенька, что к тебе ведет»?

Боль, которую проклинаешь, которую боишься и к которой  испытываешь благодарность.  
И даже нельзя сказать, что это плохо. Просто так устроена жизнь.
Известно же, что мы для тех,  кто придумал все это, как лягушки на лабораторном столе, – если дергаемся, значит, живы.
Вот и я еще дергаюсь, и сердце мое  разрывается.  Это проникающие ранения  воспоминаний, тоски по самым любимым, наслаждения от того, как непостижимо прекрасна жизнь.
Стр.23-34 отсутствуют.
Стр. 35
Вверху – зачеркнуто.
Далее:
У меня в комнате уже много лет висит большая репродукция Климта «Поцелуй». Когда-то я увидела ее в Вене и сразу купила. Мне так давно хотелось, чтобы можно было рассматривать эту картину до бесконечности, отмечая каждый изгиб тел, каждую линию, каждую деталь. Эта картина всегда у меня перед глазами, даже если я далеко от нее.
У нее закрыты глаза, и она стоит на коленях. На лице у нее изнеможение: любовь так  велика, что непереносима для нее. И вся она, эта изумительная женщина, –  легкая, прозрачная. Это то,  какими мы видим  себя изнутри и какими никогда не увидят нас другие. Разве что те, кто полюбит и сможет разглядеть в нас эту волшебную, пленительную силу женской тайны.  

Его руки. Как важны они в этой картине. Они обнимают,  поворачивают и удерживают ее лицо рядом со своим. А она с благодарностью обнимает и прижимает к себе его большую, сильную ладонь, которая наклоняет ее лицо для поцелуя.   
Почему-то это волнует меня больше всего. Много раз я мечтала, чтобы в мужских руках было бы не мое тело, а именно лицо. Чтобы его ладони  раскрывались двумя большими листьями и мое лицо помещалось бы между ними бутоном. Твое лицо в мужских руках… Даже той божественной женщине  вынести это просто не под силу.
Далее страница  порвана.
Стр. 36-48 – отсутствуют.
Стр.49
Вдруг вспомнила, как я обрадовалась, когда услышала, что у кого-то тоже есть свой «маленький плот, свитый из песен и слов».
Когда я была маленькая, то думала, что это диагноз. Я стеснялась, старалась никому не рассказывать о своем несчастье, прятала под кроватью альбомы со стихами  и рисунками, в девятом классе выбросила в мусоропровод все свои детские дневники – пять толстенных тетрадей.  Не могу себе этого простить. Какая дура.

Ведь там было все: о жизни, о доме, о нашей необыкновенной бабушке, о книгах, о всех дружбах  и любовях. Одна тетрадь чудом уцелела, я нашла ее здесь, на даче. Восьмой класс, мне было четырнадцать. Спустя  почти полвека я поняла, что за это время  не стала умней. Опытней, циничней, противней – возможно. Но ума за все это время  я, оказывается, не набралась.
И все,  что определяло меня как человека, сформировалось уже тогда. Я до сих пор пребываю  в  недоумении. То ли я  сейчас еще такая глупая, то ли я тогда была уже такая умная.  Кто бы помог ответить на этот вопрос? Помочь некому.

«На маленьком плоту  Сквозь бури дождь и грозы, Взяв только сны и грёзы  И детскую мечту, Я тихо уплыву, Лишь в дом проникнет полночь, Чтоб рифмами наполнить Мир, в котором я живу». Это ведь то, что происходило в моей жизни многие-многие годы. И это было удивительно. Как хорошо, что есть эта песня  про плот.
Стр. 50-66 – отсутствуют.
Стр. 67
Вот опять эти летние дожди. Крупные капли гулко лупят по крыше и яблоням, гром  взрывает ночь, в окно вместе с сиренью  рвется влажный воздух.
Для счастья нужно только одно – чтобы все были живы.

Занавески колышутся, и кажется, что я не одна.  Больше всего боюсь снов, и каждый вечер прошу, чтобы мне ничего не снилось.
«А после стольких снов уже не плачут утром…».  Странно, оказывается, строчка – моя собственная. А я подумала, что это опять из какой-то песни. В каких  закоулках моего истерзанного мозга родилась она?
Есть еще что-то, сейчас вспомню: «И если так болит, тогда уже не больно, а жизнь еще хрипит, не говорит: довольно…». Да, это тоже, вроде, мое. По форме неважно, но  по своему существу – правильно.
Бог с ним, не надо отвлекаться.

Почему
Зачем
Как
Когда
Куда
За что
Я до сих пор не знаю ответа на эти вопросы. И только иногда…  Нет. Не так.  Мне кажется, люд
Запись обрывается.
Утром ее нашла соседка по даче.  Входная дверь была открыта.  Бездомный кот – известный в поселке бандит – сидел на столе, свирепо оглядываясь по сторонам и подмяв под свой  пушистый живот какие-то  желтые листки  из школьной тетради в клеточку. Тетрадь была разодрана в клочья, и только  несколько страниц уцелело.

Пришли люди, вызвали «Скорую» и милицию.  Обрывки  тетради присовокупили, было, к делу. Хотя  дела никакого не завели. Диагноз был самый обычный: сердечная недостаточность.
Весь бумажный мусор  выбросили.  Туда же  отправилась и кассета с песнями. Она была никому не нужна – даже милиции, поскольку время кассетных магнитофонов давно прошло.