Борис Евсеев: Прощай, барабанная проза!

Недавно в московской усадьбе Л. Н. Толстого был объявлен шорт-лист ежегодной премии «Ясная поляна». В номинации «XXI век» в финал вышел прозаик Борис Евсеев. Порталу «Пиши-Читай» писатель рассказал о своей повести «Офирский скворец», о деталях текста, которые становятся символами эпох, и почему пустые вопросы толкают писателей к барабанной прозе

— Вы стали финалистом премии «Ясная поляна» в номинации «XXI век» за повесть «Офирский скворец». Как известно, замысел повести «Хаджи–Мурат» родился у Льва Толстого после того, как он увидел репей. Растение напомнило ему об аварском вожде. А как родился замысел «Офирского скворца»?
— Русская литература — это не только история обретений, но также история утрат. И, в первую очередь, это касается замыслов. Кладбище замыслов – вот панорама мировой словесности, открывающаяся с высоты птичьего полёта! А рядом — небольшой оазис замыслов осуществлённых… Ну, а замысел «Офирского скворца» возник так: гуляя как-то в Коломенском, я увидел крупного скворца, с ярко-жёлтым надклювьем. Скворец ходил по земле размашисто, как землемер, и произносил звуки схожие с человеческими. А неделю спустя я прочёл у князя Щербатова про «землю Офирскую», под которой он подразумевал будущую Россию. Эти «неблизкие материи», как магнитом, притянуло друг к другу. На их перекрестье и возникла повесть: вся целиком, неразъёмно, без подробностей, но с главными персонажами.
— В произведении сплетаются разные пласты истории, разные характеры. Связующим звеном между эпохами оказывается Голосов овраг — место, где люди пропадают и появляются вновь. Вы пользовались историческими документами при написании повести? Какие из них заставили поверить в то, что люди действительно исчезали?
— Документов по этому вопросу немного. Есть зафиксированные в исторических хрониках свидетельства времён Алексея Михайловича и Екатерины Великой, а также рассказы и свидетельства людей нашего времени. «Разлом времён», существующий в Голосовом овраге, описывался и в прессе. Так, в газете «Московские ведомости» за 1832 год сухим языком полицейского дознания была изложена история двух крестьян, вышедших во времена нашествия Наполеона из деревни Дьяково, присевших отдохнуть на краю оврага и там пропавших. Объявились они на том же месте, но уже через 20 лет. Вполне возможно, Голосов овраг был и остаётся не только «временной ямой», но и чем-то вроде психологического укрытия, в котором можно уберечься от несчастий и бед, от партийных чисток и войн. Исследовать Голосов овраг, конечно, дело учёных и философов. А дело писателя – услышать ещё не родившийся звук. Я и попытался.
— На одной творческой встрече Вы сказали, что многие считают главной задачей писателя — лишь ставить вопрос. Но он вполне может дать и ответы. А «Офирский скворец» спрашивает или отвечает?
— В хорошем вопросе — как желток в яйце — всегда спрятан ответ. Но беда в том, что вопросы-то у нас сплошь риторические! Пустые барабанные вопросы толкают писателей к барабанной прозе. А барабанная проза — это просто дурная публицистика, которая является прямым вызовом художественной речи, из которой настоящая проза и возникает.  В 1899 году в письме князю Д. А. Хилкову Толстой писал: «Природа наделила… кажущимся бессмысленным и неудержимым инстинктом художественности некоторых людей, чтобы они делали произведения приятные и полезные другим людям». Неудержимый инстинкт художественности – одна из главных заповедей Толстого! Всё наше писательское дело в том и состоит, чтобы помочь миру вернуться в Слово! Поэтому хорошо бы перестать путать традицию с инерцией. Хорошо бы перестать сводить многомерного Толстого к туповатому бытописательству. От Толстого у нас  — антивоенная традиция! От него же — грубо-узловатый, но и по-настоящему «вещный» язык. И, конечно, Толстой – это традиция всеединства! Посмотрите на тот же репейник, на лес, на горные хребты, на чудесного Холстомера. Содружество живых существ и одушевлённых вещей одна из важнейших доминант прозы Льва Николаевича. В «Офирском скворце» — и антивоенная струя, и языковая, и струя всеединства, мне кажется, реально ощутимы. Я не стремился к этому умышленно. Просто тип моего творческого мышления в чём-то схож с чисто русским лингвокультурным типажом Толстого: это поиски правды и праведности во всём, — в мирном выпасе стад и вынужденных военных походах, в повседневных поступках и глубоко спрятанных мыслях.
— Читая книги других авторов, для Вас первичен вопрос или ответ в произведении?
— Ни то, ни другое. Главное для меня некая неразрушимая целостность, некая, как сказано у Достоевского, «поэма романа». Ещё люблю в прозе «выламывающиеся» из текста детали, которые  потом становятся символами. Вспомните копьё Дон Кихота, вспомните знаменитое пенсне Пьера Безухова – эти детали стали символами прошедших эпох.
— Как вы думаете, люди стали бы счастливее, найдя  Офир – страну, в которой, как сказано в Библии, невероятное количество золота и драгоценностей?
— Офирское царство – потаённая русская мечта! Причём, в нашем понимании — это совсем не та переполненная золотыми слитками «страна Офир», о которой говорилось в Библии. Это то, к чему очень подходят строки Сергея Есенина:  Средь людей я дружбы не имею, /Я другому покорился царству… Офирское царство (я называю его — Новая Эфиросфера) — это особая нематериальная среда нашего грядущего существования. Такая среда возникнет между жизнью земной и Воскресением. Подобное понимание брезжит в философии Русского Космизма, и не противоречит православным канонам. Но «Офирский скворец» — это не мутно-философская занудиловка! Это голоса и картины пиров и пыток, это «тяжёлый рок» нашей действительности и грациозное свинство века восемнадцатого, это – сверхреальное в реальном! Словом, «Офирский скворец» — это увлекательная история о будущем, про которое мы ничего не знаем, но которое скрытно от нас уже давно существует!

Беседовала Дарья ФИЛИППОВА