Татьяна Воронкина: «Нельзя обойтись без правды в детской литературе»

Татьяна Иосифовна Воронкина — заслуженный переводчик РФ. Пожалуй, в России ей нет равных в количестве и качестве переводов с венгерского языка. Она перевела на русский более трёхсот книг, в том числе детских — от таких замечательных и известных в нашей стране авторов, как Пал Бекеш, Ева Яниковска, Нора Майорош…  Нам повезло встретиться с Татьяной Иосифовной и задать ей несколько вопросов на тему детского чтения.

— Татьяна Иосифовна, почему всё-таки венгерский язык? Почему вы его выбрали?
— Наверное, из-за экзотичности этого прекрасного языка. Для меня Венгрия — это судьба. Как-то так получилось, что вся моя жизнь, все вехи её так или иначе были связаны с Венгрией. Я училась в МГУ на славянском отделении, и сегодня я завидую этим молоденьким студентикам, которые приходят и свободно записываются на такую прелестную пару: словацкий-венгерский. А мне пришлось очень долго «чесать» по этим двум колеям, чтобы прийти к тому, с чего они сегодня начинают. Я попала в словацкую группу, а венгерского у нас не было. Им тогда даже и «не пахло»! И только на третьем курсе, когда мне задали писать серьёзную курсовую, я ознакомилась со списком литературы, в котором некоторые названия были на какой-то непонятной латинице. Выяснилось, что это венгерский. И тема курсовой была связана с Венгрией. Так и началась эта моя прекрасная история длиной в жизнь…
— Как вы выбираете книги, которые будете переводить. Что это: заказ издательства, рекомендации? Или у вас есть какие-то свои «любимчики»?
— Тут всегда у переводчика разные пути: когда сам выбираешь, когда кто-то целенамеренно тебя подталкивает туда, куда нужно… Хочу рассказать по этому поводу одну забавную историю. Пришла я однажды в гости, в семью Леонида Мартынова, замечательного поэта — они хорошо ко мне относились оба: и сам Леонид Николаевич, и его супруга. Тогда только что вышло первое в стране издание «Винни-Пуха» в пересказе Бориса Заходера. И конечно, все только и «пушили» на каждом углу — потому что это действительно было Событие! Я как раз думала, за что бы взяться. Что бы выбрать такое, чтоб не провалить, а наоборот — чтобы у меня получилось. И уже не девочка была: лет тридцать, наверное.
И Леонид Николаевич сжалился надо мной, попытался дать мне совет, напутствовать. «Ну вот найдите вы такую книгу, как Заходер-то нашёл! Как «Винни-Пуха», — и держит в руках первое издание. — Какой же переполох она наделала! И как все рады этой книге: и дети, и взрослые.  Вот и вы что-нибудь такое найдите — и переведите».
Теперь-то мы с вами понимаем, что это такое: найти эту книгу и перевести, а потом уже счастьем упиваться. А тогда я загрустила, понимая, что «винни-пухи», как и «заходеры», на дороге не валяются, и что мне, скорее всего, такая книга не попадётся. «Но что же делать, — подумала я. — Будем искать!» И — нашла. И в этом мне очень помогло то, что я вращалась в литературном кругу в Венгрии, и каждый там готов был прийти на помощь, посоветовать что-то, показать…
— Если не секрет, что вы читали в детстве и юности? На чём выросли?
— Родители мои были интеллигенты во втором поколении, поэтому они прямо «вгрызлись» в литературу, в книги. Вот так же, как мне когда-то хотелось выучить венгерский язык за два месяца, так и им хотелось стать людьми образованными, знающими, культурными. Интеллигентами. И они делали для этого всё, что могли. У папы на тумбочке возле кровати лежало всегда не меньше пяти книг, самых разных. Тут была и беллетристика, и переводная, непременно философия, античная, древние языки… Он не знал произношения, конечно, потому что учил их самостоятельно. Я на всю жизнь запомнила «вини-вики-види». Он чудно так это произносил, но стал-таки культурным человеком. Они и меня родили, по-моему, для того, чтобы воспитывать культурным человеком.
— Им удалось!
— Удалось — не удалось, но во всяком случае они старались! А я очень поддавалась и очень радовалась этому. Но самое-то первое чтиво мне подсунула бабушка. У бабушки весь чердак был забит — в домах это уже не принято было держать — старыми журналами. Интересные были — невозможно! Оформление мне очень нравилось — модерна было много, а модерн ведь так изыскан, так изящен так красив. Шрифты такие, что глаз не оторвать. Ну и то, о чём там писалось! Знаете, по-моему, сегодня дети с меньшим интересом приключения читают. Но там та другая, дореволюционная жизнь описывалась. Не то, что можно было увидеть за окном, но… действующие лица — люди, которые тоже говорят по-русски. Правда, немного другим стилем, не так, как сейчас. Но это был хороший русский язык, и оторваться было невозможно.
Родители подсовывали, конечно, и классику. И папа мне так деликатно объяснял, почему надо читать, например, «Бежин луг». И всё я, конечно, понимала. На первых порах я, как и все, наверное, пролистывала описания природы, зато потом, в классах постарше, отличалась как раз тем, что очень красиво описывала в сочинениях, например, закат. Меня даже в пример ставили. Ну что же, всё в жизни делается не зря.
Книг моих лично была целая этажерка. У нас в семье можно было не так бережно относиться к дореволюционному фарфору, к чашке с блюдцем, хотя это ценная вещь — но если её разобьёшь, то ничего не будет. Но за книги было беспощадное наказание. Но и не требовалось наказаний никаких — так как я сама быстро усвоила, что самое главное наше сокровище — это книги.
Недавно я нашла у себя несколько старых — теперь уже старинных — книг, тридцатых годов издания, тех, что собирал ещё папа. Издательство «Академия». И я сказала своим детям: «Вот они, сокровища». Но внук мой как-то так фыркнул. Жалко…
Потому что это действительно было сокровище. Меня папа с трёх лет назначил «заведующей библиотекой» — для того, чтобы поднять ответственность. И он был очень строг, когда дело касалось книг. Помню он говорил: «Как! Я вижу, кто-то из вас посмел загнуть уголок страницы! Зачем же вы это делаете? Вот я её расправил, а всё равно след остался. И с книгами надо обращаться вежливо. Закладки для этого есть, закладки!»
Поэтому для меня теперь невыносимо видеть загнутые уголки страниц, а если — не дай бог — книгу ставят корешком вверх — я с самого детства испытываю при этом почти физическую боль. Прошло много лет, и многое изменилось, и для большинства книга стала макулатурой — а я всё ещё испытываю подобные ощущения, когда кто-то так делает. Вот так. Потому что для меня книга осталась сокровищем.
— А сегодняшние дети, они уже не те, что были в прошлом веке? Как профессионал от детской литературы, как вы считаете, надо ли ограждать их от правды жизни?
— Я думаю, мы ничего не можем с этим поделать. Дети, конечно, другие. Я думаю, что тут разница между ними даже не век, а целое тысячелетие — какими были и какими они стали. Другое дело — а что же взрослые? Ведь сегодня никто из взрослых — хотя сегодня очень многие себе на этом хлеб наживают — не изобрёл пока правильного или какого-то приемлемого способа примирить ребёнка с тем потрясением, когда он узнаёт, что капуста, которую он и в рот-то не взял бы, и аист, которого он в глаза не видал, — что они не имеют никакого отношения к его рождению.
А ведь это же действительно потрясение. Это открытие глобального значения. Вот она бегала в бантиках, а этот в сандаликах — а тут оказывается, вот какие дела творятся! И вот как объяснить детям, что дела эти как раз нормальные? Просто взрослым надо как-то умело сочетать «капусту» с «аистом», чтобы ограждать детей от этих потрясений, потому что капуста — это приятно, а уж аист и вообще милашка. А дети какие замечательные получаются! Это жизнь…
Я во всяком случае не встречала такой, чтоб мне запомнилась, книги, которая объясняет детям, что это естественно и ничуть не страшно. Я не знаю, как это сделать, но я знаю, что от того, как несколько умных взрослых решат этот вопрос, будет многое зависеть для великого множества детей.
— А про другие потрясения? Несчастливый конец, например. Насколько он уместен в детской литературе?
— Вообще-то, счастливый конец — это всегда лучше, и детям, и взрослым, и вообще людям. Но его нет, не бывает. И не может быть, по природе. Здесь зависит, мне кажется, от писателя: смягчить этот конец. Так, чтобы ребёнок запомнил книгу. Чтобы он запомнил другое, главное — то, что хотел сказать в ней автор. А не то, что юный барабанщик погиб, ещё не успев родиться. По-моему, вот с этого бока надо решать задачу. А, в принципе, нельзя обойтись без правды в детской литературе: и неприятности должны быть там, и все те нехорошие вещи, которые происходят в жизни со взрослыми людьми — только они должны быть очень точно «дозированы» и очень хорошо изложены, так чтобы ребёнок понял, что это плохо, и этого быть не должно, «и поэтому лично со мной этого никогда не будет». А уж если у меня будет ребёночек — мальчик или девочка — я никогда не скажу ему таких обидных слов, я не буду таскать его за густой хохолок или ещё как-то его обижать. По-моему, вот так надо.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА