Александр Росляков: «Бить надо не ругательством, а интеллектом»

Если вы не читали рассказ Александра Рослякова «Умиралище», то обязательно прочтите. Вам неминуемо захочется почитать что-то ещё, принадлежащее его перу – так захватывает проза Рослякова. Это писатель с нелёгкой творческой судьбой и крепким русским характером, который заслуживает бесспорного внимания современников.

– Каковы Ваши литературные пристрастия – прежде всего в русской классической литературе?
– Больше всего я люблю Гоголя и Щедрина за их сказочно ёмкий слог, когда предмет изображения – ничто, слово – всё. Скажем, на что сдался Гоголю в «Мёртвых душах» убогий рязанский поручик, всё мерявший в соседнем с Чичиковым номере гостиницы новые сапоги? Но он до того вылит в животворящем слове, что врезается не только в память, но словно и в вечность. Или Щедрин одной фразой из «Истории одного города» рисует целый космос в образе учителя каллиграфии Линкина: «И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашёл: душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная…»
Умение завернуть слово так, что оно и пляшет, и поёт, порождая какой-то оправдательный всему восторг – вот главное, на мой взгляд, в писателе.
– Как Вы думаете, лимит в русской литературной классике уже исчерпан – или её фонд ещё может пополниться?
– Классическая русская литература XIX века – это великая проходка в недрах мыслей и идей. Она совершила свой демократический, в неопошленном смысле слова, подвиг, уравняв душевно людей всех сословий. Простой мужик, как в рассказе Достоевского «Мужик Марей» или в «Записках охотника» Тургенева, может быть глубже и прекрасней любого барина. Но при этом ей не было дела до производственных отношений и прямого труда героев. Кто знает, кем работали Дмитрий Карамазов, Пьер Безухов, отец героя рассказа Тургенева «Первая любовь»? Эта сторона жизни была для той литературы не важна, и в этом смысле она себя изжила. Развила эту сторону советская литература, герой которой уже обязательно кем-то работал, воевал – что было его существенной характеристикой.
Кстати из-за архаичности в своём посыле не получился в советское время роман Пастернака «Доктор Живаго». Фальшь вкралась в само название – доктор, который не лечит, а мудрствует «о судьбах», чем и неинтересен. Я думаю, Пастернак это подспудно ощутил, вложив в плохой роман великие Стихи из романа, послужившего их черновиком.
– Но травили его именно за этот роман!
– Эта травля – выдумка современных конъюнктурщиков. У меня есть номер «Литературной газеты» от 1958 года, весь посвящённый критике «Живаго». По-нынешнему – суперреклама: знаменитые собратья по косточкам разбирают этот роман. Какой писатель от Гомера до Лимонова не был бы рад такой разборке? Пастернак не знал ни в чём нужды, а опальность только добавляла ему популярности и возводила при жизни на пьедестал. Перед смертью он написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то, что есть самое лучшее в нас – художник – оказался в моём случае не затёртым и не растоптанным». Травля – это невыносимые условия для жизни и творчества, а Пастернак жил и творил всласть, будучи, возможно, самым счастливым на Руси писателем.
– Каким Вы видите будущее русской литературы? По-вашему, сегодня она переживает период подъёма, или наоборот?
– Формально она уже кончилась. У нас нет больше ни таких журналов, ни книг, которые огромными тиражами расходились по СССР, когда литература была ещё и самым эффективным бизнесом. Себестоимость одной книги, включая написание, выпуск тиража и распространение, могла быть 50 тыс. руб., а выручка с неё – 150 тыс. руб. Союз писателей был богатейшей организацией с уймой недвижимости, безжалостно разграбленной потом творцами саг о травле Пастернака.
– Почему всё это получилось?
– Во-первых, огромный всплеск интереса к литературе в конце 1980-х и начале 1990-х наткнулся на откровенно конъюнктурную антисоветчину: «Дети Арбата», «Ночевала тучка золотая» и т.п. Объевшись этого запретного плода, который был идейно лжив, а художественно жалок, публика испытала тошноту ко всей литературе. И спрос на неё в 1993 году, после расстрела Белого дома под клич демократических писателей: «Раздавите проклятую гадину!» – резко пошёл на спад.
Второе – литература и журналистика были уже экономически добиты в начале 2000-х. Тогда распространители печати объявили, что больше не будут платить поставщикам журналов и газет за их продукцию, но напротив, хотят иметь с них за свои услуги. Печать перестала жить за счёт читателей, перейдя на содержание денежных ворюг и став их средством обмана граждан.
И третье – лютая, не снившаяся ни одному советскому периоду цензура. Главный идеолог коммунизма, а потом антикоммунизма, член политбюро ЦК КПСС Яковлев дважды выписывал мне волчий билет. Но когда при СССР он объявил меня антисоветчиком и потребовал изгнать из всех изданий, это больших последствий не имело. А когда в 1998 году обвинил меня уже в просоветчине, все гонорарные издания со мой порвали. До этого я 20 лет жил литературным заработком, после этого пошёл собирать пустую тару у подъезда.
– Но и в советское время не всё печатали, именно тогда возник знаменитый «самиздат»…
– В СССР не печатали процентов 15 достойных произведений – но не было ни одного неизвестного публике хорошего писателя. Сейчас не печатается 100 процентов настоящей, неконъюнктурной, способной пережить своё время литературы. Пишется ли она? Не знаю, так как читать её негде. Как спортсменам нужны олимпиады и другие состязания, писателям – литературные журналы. Когда-то главный наш литературный журнал «Новый мир» выходил тиражом 400 тысяч экземпляров, сейчас выходит, кажется, тиражом 400 экземпляров, если вообще выходит. Издательство «Советский писатель» занимало 4-этажный особняк на Поварской, сейчас арендует там одну комнату и ничего не издаёт. А то, что издают другие – весьма специфический товар, назвать который литературой можно разве условно…
– Но хоть каких-то современных авторов, достойных на Ваш взгляд внимания, вы можете назвать?
– Последний роман, который я прочёл с интересом – «Сердца четырёх» Владимира Сорокина. Там был и сексуальный эпатаж, но занимал не главное место. А дальше в силу победившей конъюнктуры у него остался один этот эпатаж, он умер как писатель, но произошёл как идеологический и книгоиздательский продукт.
Я знаю всего одного классика современности – поэта Евгения Лукина, который при СССР был бы знаменит, как Евтушенко и Вознесенский, и имел бы миллионные тиражи. Но сейчас тираж всех его поэтических книг, думаю, не больше 5 тысяч экземпляров.
В советское время не было абсолютной свободы слова, но была та, при которой смогла вырасти величайшая в мире литература. Кстати, Гёте говорил: цензура нужна писателю, так как заставляет его изощряться. Но следом под лозунг «Демократия для демократов!» пришла такая топорная цензура, что своим тотальным принуждением ко лжи вконец угробила нашу литературу.
– Как Вы относитесь к ненормативной лексике в литературе?
– Мат в ней – самое эмоционально окрашенное средство выражения, как живой козёл на сцене, который тут же перебьёт собой всю игру актёров. В редких случаях он, может, и уместен – как, например, в повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» или в известной поэме Баркова. Но чаще всего он просто подменяет не найденный плохим писателем эпитет. Русский язык имеет тысячи средств прилично выразить любую мысль. Бить надо не ругательством, а интеллектом, что выходит и куда сильней.
– Что Вы думаете по поводу сохранения чистоты языка, даже элементарной грамотности? Молодёжь читает в основном Интернет-сайты. В школах всё чаще попадаются полуграмотные учителя. С этим можно что-то сделать?
– Родной язык надо любить как мать и отца – и относиться к нему бережно. Кто-то считает: зачем писать грамотно? И так поймут! Ну, во-первых, не всегда – как в классическом примере: «Казнить нельзя помиловать». Но есть ещё и эстетическая сторона: как неопрятно одетый человек не вызывает доверия, так и написанный неопрятно текст отталкивает читателя.
Презрение к грамматическим нормам языка не только губит его выразительность, но и влечёт за собой презрение к предмету описания. Без грамматической подтянутости язык сдаёт и вырождается, поскольку всё живое может долго сохраняться только в строгой форме, а бесформенное и хаотичное обречено. Словом можно и убить, и воскресить, но сначала надо грамотно писать – это как держать в порядке оружие, иначе оно быстро теряет свою боеспособность.
– Как русский журналист и писатель Вы не можете не переживать за сегодняшнюю Россию. Каково, по-вашему, её будущее, и какая идея сегодня могла бы стать для неё национальной?
– Только подъём своего производства и труда. Я знал много замечательных людей, от общения с которыми захватывало дух – как великий режиссёр Борис Покровский, великий советский скотник и Герой Труда Александр Соколов, великий писатель Юрий Казаков. Это были люди беспощадного к себе труда, они жили им, одолевая им все невзгоды жизни. Бог создал человека трудовым, а чёрт, склонивший нас к растрате не нами завоёванных природных ресурсов, упёк нас в смертоносное безделье.
– В последнее время мир разделился на сторонников и противников глобализации. По Вашему мнению, она зло или добро?
– Для меня это неоправданная насильственная стандартизация. Я объездил много разных мест, перевидал людей разных культур. И именно их непохожесть на моё была мне в вышей мере интересна – как другая, параллельная попытка жизни на земле, возможность посмотреть на себя и выверить себя со стороны. Об этом не сказать лучше, чем китайской мудростью: пусть процветают все тысячи цветов!
– Должен ли писатель иметь гражданскую позицию и высказывать её публично?
– Конечно, да – иначе он неполноценен. Хотя у нас сейчас, увы, в ходу такие ложные, как ложные грибы, писатели, которые не будят души и мозги, а гасят их под политический заказ. Бессмысленным народом легче управлять, но без духовного стержня он будет неизбежно завоёван другими, крепче привязанными к своей морали и труду. И мы видим, как наши просторы уже заполоняют более консолидированные в себе муравьи: таджики, вьетнамцы, корейцы, китайцы и так далее.
– Можно ли нынче прокормиться литературой?
– Нельзя, и я уже сказал, почему. Но можно озолотиться всякими подделками: детективами и «женскими романами», пущенными сейчас на конвейер. Знаменитые поддельщики клепают их серийные романы путём литературных рабов и прочей литературной машинки, сведя литературный труд до полной профанации. И это плохо – даже не для самих литераторов, избравших их проблематичный заработок, но для всего общества. Когда его глаза замылены, а мозги спят, им могут всячески крутить – ладно б ещё наши, но всё чаще даже не наши фюреры. Сейчас они унасекомили Украину; завтра, если мы не очнёмся от своей халявной спячки, унасекомят и нас.
– Что нужно, чтобы вернуть к жизни русскую литературу?
– Сегодня в ней довлеет политический заказ, вместо многообразия идей выросло многообразие цензур: кремлёвская, патриотическая, либеральная. Все вместе они обкорнали пышную ель былой литературы до тупой болванки. Для возрождения литературы нужно то же, что и для возрождения авиастроения, станкопрома, сельского хозяйства. Честный рынок, где товаром будет служить литература, то есть стремление найти всему своё слово, а не зазнамое враньё в ту или иную сторону.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА