Михаил Веллер: Сегодня у нас такая экономическая свобода, что лучше всего прокормиться, будучи вором и спекулянтом

Мало кто может элегантно высказывать бескомпромиссное мнение об очень серьёзных, подчас глобальных, вещах. Михаилу Веллеру в этом нет равных. Мастер отточенного литературного пера, философ, самый издаваемый из некоммерческих писателей России – сегодня в гостях у нашего литературного портала.

— Михаил Иосифович, некоторые, даже очень серьёзные, товарищи считают, что все рукописи, которые «не горят», были продиктованы их авторам каким-то высшим разумом. Согласны ли вы с этим? Не яркие ли тому примеры – «Тихий Дон», автор которого, в силу многих, совершенно справедливых, аргументов, не раз подвергался сомнению; или «Сто лет одиночества» — шедевр, написанный Маркесом за довольно кроткий срок?
— И в иудейских, и в христианских канонах твердо известна одна книга, продиктованная Высшей Силой – это Библия. Все остальные книги писались, когда люди находились – в той или иной степени – в косвенной связи с Высшей Силой. Атеисты же, люди вовсе неверующие, рационалисты, и вообще полагали, что к ним высшие силы не имеют никакого отношения. Высшая Сила – это, конечно, очень красиво, но никто не может толком сказать, что это такое. Относительно вдохновения. Если по-простому, то вдохновение – это значительное перевозбуждение. Вот в этом состоянии люди делают открытия, или ставят мировые рекорды, или сгоряча перепрыгивают четырёхметровые заборы…
Что касается Маркеса, то он свой роман писал всё-таки полтора года, это вполне ощутимый срок. Что касается Шолохова, то никто никогда не узнает, писал он «Тихий Дон» сам, или не сам.

И в иудейских, и в христианских канонах твердо известна одна книга, продиктованная Высшей Силой – это Библия. Все остальные книги писались, когда люди находились – в той или иной степени – в косвенной связи с Высшей Силой.

— А как вы пишете свои книги – подолгу, основательно изучая источники, проводя исследовательскую работу, или под вдохновением, образно говоря, «на кураже»?
— Когда речь идёт о книге научной, то здесь без работы с источниками просто невозможно. Когда в книге идёт речь о каких-то документальных реалиях, в книге исторической или географической, в книге с какой-то иной документальной прослойкой, то очевидно, что в той или иной степени, раньше или позже любой автор работает с первоисточниками. Может быть, он служил в армии и сам, но если в наполеоновской армии служить ему в ХХ веке было уже поздно, то, очевидно, он читал о ней какие-то книги. Когда же речь идёт о чистой беллетристике, о той, что на английском языке называется fiction, то помилуйте! – какие же тут первоисточники? У каждого есть два учителя, как прекрасно сказал когда-то знаменитый советский драматург Михаил Рощин. «У любого писателя, — сказал он, — только два учителя: жизнь и библиотека». Вот, наверное, это может сказать о себе каждый.
— Михаил Иосифович, не могу не спросить про ваши «Легенды». Вы брали для них реальные сюжеты?
— Знаете, всё, что нужно, остаётся в голове само собой. Я это когда-то прочитал у Константина Георгиевича Паустовского. В его повестях автобиографических, рассказах о жизни и творчестве. Он пишет, что когда-то в юности вёл записные книжки. А жена его друга, у которого он жил, спросила:
«Что это вы, Косточка, всё пишете?» Он ей сказал, что это такие вот записи, для будущей работы. А она сказала: «Ой, Косточка, какой вы скучный!» Ведь то, что нужно, оно само, знаете, в памяти отсеивается. Чего уж там записывать…
Вот и я что-то после этого перестал делать всякие заметки. Было это, по-моему, в одиннадцатом классе школы, я тогда что-то пытался себе записывать. Через голову должна пройти масса мусора, чтобы сама собой отсеялась какая-то горсточка чего-то полезного. Если же говорить именно о «Легендах Невского проспекта», ну и о «Легендах Арбата» тоже, то – вначале всегда что-то ведь было. Была какая-то сплетня, какой-то слух, какая-то байка, какой-то анекдот, кто-то что-то сказал соседям… И из этого иногда получаются книги!..

Верить или не верить – это можно в Бога. Всё остальное рекомендуется знать.

— Ваша новая книга – «Любовь и страсть» – очень основательный труд. Сколько времени у вас ушло на её написание? Как вы считаете, человек научается различать любовь и страсть только с возрастом, или на это может повлиять какое-то событие, какой-то горький опыт?
— Я не занимался различением. Не занимался отделением одного от другого. Это просто название такое. Писал я эту книжку три месяца, а ещё три месяца я её сокращал. Но это тот случай, когда можно с чистым сердцем сказать, что работал над ней, собирая материал и обдумывая его, я всю жизнь – с тех пор как научился смотреть и думать. А уж с тех пор как научился читать, так это совершенно безусловно. В принципе, полное название этой книги, оно звучало бы так – «Любовь и страсть в шедеврах мировой литературы». Почему «…и страсть»? Потому что, когда просто «Любовь в шедеврах мировой литературы», там может быть нечто абсолютно аморфное. Название же «Любовь и страсть» подразумевает, что любовь должна быть полной и нормальной. Как соединения начала и духовного, и плотского, и всего остального. И книга эта – от Адама и Евы до «Love Story» Эрика Сигала, то есть до середины ХХ века. Это вся библейская линия, это вся античная литература, это средневековые эпосы, это Ренессанс, это великий Век просвещения, это величайший из веков – девятнадцатый… Понятно, что такая книга была бы совершенно бесконечной и безразмерной, поэтому пришлось ограничиться шестью десятками самых главных сюжетов, каждый из которых вносил что-то новое в нашу культуру. А возраст тут, в общем и целом, не то чтобы совсем ни при чём, но всё-таки не имеет такого решающего значения. Лермонтов в 27 лет был уже убит на дуэли, а другие люди дожили до ста – и всё равно ничего не понимали. Так что это у кого как.
— Вы сами верите в любовь?
— Верить или не верить – это можно в Бога. Всё остальное рекомендуется знать. Формула «верите ли вы в любовь» скорее свойственна, мне кажется, девушкам в 16-17 лет, или, наоборот, девушкам уже в 19 лет, которые познали первое большое разочарование и говорят, что больше они в любовь не верят, спрашивая кого-нибудь другого: «А ты веришь в любовь?» — «А я вот уже не верю».
Всё это, в общем и целом, ерунда. Всё это несерьезно. Если кто-то хочет узнать об этом, на мой взгляд, что-то серьёзное, можно прочесть мою скромную книжку, которая так и называется «О любви». Во всяком случае, я вас уверяю, любовь есть. Если каждый день многие тысячи людей в ней клянутся, многие тысячи людей бьются головой о стену, чтобы достичь её, и, более того, многие ежедневно кончают с собой по причине того, что она у них неразделённая, то я думаю, вопрос о её наличии не должен вызывать сомнений.
— Возвращаясь к традиционным вопросам, хотелось бы спросить: Михаил Иосифович, как вы считаете, а «нетленка» создана уже вся? В рядах классики больше нет места новым произведениям, или золотой фонд российской литературы ещё может пополняться?
— Я думаю, что пока история не кончена, то не кончена и история достижений. Очевидно, никто, нигде и никогда не мог бы утверждать, что всё главное уже сделано, а теперь можно уходить на покой. Другое дело, что, во-первых, эта нетленка сначала должна появиться, во-вторых, её сначала должны увидеть и оценить как таковую. Вот с этим у современников часто бывают проблемы. Здесь только будущее покажет, что из нетленки осталось в наше время. При появлении никто не считал, что «Три мушкетера» или «Граф Монте-Кристо» — это нетленка.

Пока история не кончена, то не кончена и история достижений. Очевидно, никто, нигде и никогда не мог бы утверждать, что всё главное уже сделано.

— Что Вы читали в юности? На каких книгах формировался ваш литературный вкус? Кто были ваши любимые герои? Насколько была в почёте литература в вашей семье?
— Я вырос в читающей семье. В доме всегда были книги. Книги были хорошие, и книг было много. И стояли они в нормальных открытых стеллажах. И никто никогда мне не говорил, что я «должен читать». Так вопрос вообще не стоял, ну и поэтому, естественно, я читал сам. Ну вот, читаешь, читаешь – до чего-нибудь дочитаешься.
— Если не секрет, что вы сейчас читаете?
— Знаете, я уже много лет хватаюсь то за одно, то за другое, то за третье. Но две книги, которые я перечитываю сейчас – это биография Нельсона и автобиография Вадима Туманова «И вновь начать с мечты».
— Что, по-вашему, сегодня означает фраза «состоялся как писатель»? На фоне потока всевозможных издаваемых книг и авторов насколько весомо сейчас понятие «литературная карьера»?
— С тех пор как Иоганн Гуттенберг придумал вырезать буквы, мазать их краской и печатать, проблема для писателей и поэтов оказалась решённой. Потому что вскоре печатать стали всё. И до 1917-18-19 годов цензуры никакой не существовало, — то есть нет, она разумеется существовала в царской России, но она была сугубо политическая. Это означало, что если автор хочет издать свой труд, он всегда его издаст. Возьмет ли его издатель, чтоб на нём заработать – это уже другой вопрос, но автор всегда мог издаться. В Советском Союзе было иначе, потому что цензурно-редакторские рогатки были столь ужасны, и выхода книги приходилось ждать столь долгими годами, что сейчас себе это уже и не представишь – что сначала редактор над тобой будет измываться, а потом уже принятая книга будет пять лет в издательстве лежать и ждать своей очереди! Сегодня это даже не вообразишь. Так что, если сегодня любой может напечатать свою книжку за свой счёт, это не более чем справедливо. Каждый должен иметь свой шанс. Если масса издательств издаёт всё, что только может, желая на чём-то заработать, а что-то издают из соображений меценатских, культуртрегерских – и слава Богу! Потому что для того, чтобы появился один шедевр, должно появиться десять тысяч неизвестно чего.
А что такое «писатель состоялся», я не совсем понимаю. Это из словаря советских редакторов-критиков. Они оперировали такими кондовыми блогами, например, «молодой автор в поисках своей темы», или «молодой автор ищет свой голос», или «молодой автор ещё не обрёл свой почерк». В общем, такая ерунда.
Так что я не очень понимаю, что такое «состоялся». Можно хорошо работать, а состоялся ты или нет – это уже решать другим. Если из массы людей кто-то, мнению кого ты доверяешь, полагает, что то, что ты делаешь — неплохо, наверное, ты состоялся. Но если ты полагаешь, что ты написал правильную, хорошую книгу, а все они говорят, что книга плохая, то их надо посылать подальше, потому что ты один знаешь, что ты на самом деле написал. А история уже рассудит, кто прав. Так что, я думаю, этим вопросом можно не заморачиваться.

Глобализация – это когда на бумаге, которую изобрели китайцы, буквами, которые изобрели евреи, стальным пером, которое изобрели французы, русский писатель Лев Толстой, который вырос на французской литературе, и первым языком аристократов был французский, а не русский – написал великий русский роман «Война и мир».

— Чего сегодня не хватает отечественной литературе?
— Я вполне спокойно отношусь к литературе. Меня в ней ничто не раздражает. Совершенно не могу сказать, чего в ней не хватает, потому что принимаешь то, что есть. Это ведь не чей-то проект, который надо выполнять. У меня нет претензий к современной русской литературе.
— Каково, на ваш взгляд, будущее России, учитывая её прошлое и настоящее? И какая идея сегодня могла бы стать для неё национальной?
— Когда янки из Коннектикута при дворе короля Артура, став начальником администрации, первым человеком королевства, решил окончательно скомпрометировать волшебника Мерлина, он назначил его предсказывать погоду, и авторитет того упал ниже плинтуса. А в наше время родилась шутка, что Господь создал политологов для того, чтобы на их фоне выгодно отличались синоптики. Таким образом – из меня совершенно никакой политический пророк. И сегодня, в конце апреля, когда мы с вами разговариваем, я понятия не имею, что будет через месяц. И никто в мире не может сказать сегодня, что будет через месяц, потому что политическая ситуация неоднозначна.
Что касается национальной идеи России, то её уже больше десяти лет пытаются изобрести, а она никак не изобретается, потому что страна находится в режиме раскрадывания. Власть хочет продолжать её раскрадывать, а для масс хочет изобрести национальную идею. Вот в своей книжке «Великий последний шанс» я написал, что национальной идеей могло бы стать только развешивание буржуев на фонарях. Но сегодня за высказывание такой мысли можно огрести лет пять за экстремизм. Поэтому они сами пусть вешают друг друга на фонарях – я ничего не скажу.
— В последнее время мир разделился на сторонников и противников глобализации. По вашему мнению, глобализация – это зло или добро?
— Глобализация – это когда на бумаге, которую изобрели китайцы, буквами, которые изобрели евреи, стальным пером, которое изобрели французы, русский писатель Лев Толстой, который вырос на французской литературе, и первым языком аристократов был французский, а не русский – написал великий русский роман «Война и мир». Вот это называется глобализация. Глобализация была всегда. С тех пор как одно племя завоевало другое и третье, а потом объединённый союз племён завоевал ещё племена, а потом возникло первое государство, и в нём возник обмен: собиратели корешков несли корешки, а охотники несли дичь и так далее, и так далее, и всё это распространялось настолько, насколько получалось – это была глобализация. В I веке нашей эры, и во втором, и в третьем Римская империя устроила такую глобализацию, которой потом не снилось две тысячи лет. С одной стороны, уничтожались маленькие народы, с другой стороны – росла мощная культура. Так было всегда, потому что невозможно сохранить яйца и не разбить их, но при этом изготовить яичницу и наесться ею. Так что глобализация – это естественный ход вещей. Если мы возьмём формирование русского народа и русскую историю, то это была глобализация в пределах Руси и России. А то бы так и сидели бы племена по своим деревням, в своих лесах и болотах, говоря каждый на своём диалекте. И какая наука? Какое искусство? О чём вы говорите! Так что это всё нормальное течение истории.
— Можно ли нынче прожить только написанием книг? Прокормиться писательской деятельностью?
— Сегодня можно прокормиться любой деятельностью, но – не всем. Сегодня у нас такая экономическая свобода, что лучше всего прокормиться, будучи вором и спекулянтом. А если у тебя есть административный ресурс, чтобы им подкрепить своё воровство и спекуляцию, тогда у тебя наилучшие шансы стать миллиардером. Но и в литературе существует всё-таки несколько десятков человек, которые не так уж плохо своим литературным ремеслом зарабатывают себе на хлеб с колбасой или сыром. Таким образом, я скажу так: в русской литературе первая сотня прожить литературой может, вторая сотня – уже с трудом, но вторая тысяча кормиться литературой, безусловно, не может. Она должна работать, зарабатывать себе на жизнь чем-то ещё. Так устроено везде в мире.
— Вы относитесь к первому десятку?
— Знаете, я не считал, кто сколько зарабатывает, но мне пока грех гневить Господа. Я не сомневаюсь, что тиражи ведущих авторов детективов должны быть, конечно же, заметно больше, чем у меня. Но как-то уже много последних лет в первую дюжину или в первую двадцатку – если брать чисто по тиражам – я всё-таки вхожу. А вот если брать литературу некоммерческую, то есть не детективы, не боевики, не любовные романы, а литературу сколько-то серьезную, то здесь я, наверное, где-то наверху вот этой вот лестницы. Тем более что год на год не приходится – у кого когда как выходит новая книга.
— Михаил Иосифович, очень важно ваше мнение относительно падающей грамотности населения. Что делать?
— Радоваться, что она пока не упала ещё ниже. Потому что дальше будет больше. Потому что это сегодня очень грамотные форумчане и блогеры могут щеголять словечками типа «медведЪ» и «аффтар», зная, как это пишется. Ещё пятнадцать лет – и новое поколение форумчан и блогеров уже не будет знать вообще, что как пишется, потому что даже в газетах уже встречаются ошибки – не опечатки, а ошибки. Но – ничего страшного! Представляете, во времена Пушкина не было ни одного словаря! Во времена Пушкина, строго говоря, можно было писать чуть-чуть так, а чуть-чуть – эдак. А люди всё-таки кое-как писали. Всё на свете относительно. Это ещё не самое страшное (улыбка).

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА