Лариса Садилова: «То, о чём я сейчас пишу, вряд ли волнует зрителей и кинокритиков»
Вы заметили, что подчас авторский фильм бывает сродни хорошей честной книге? Именно так получается с картинами Ларисы Садиловой – выдающейся деятельницы современного русского кино. Каждый её фильм – это филигранная творческая работа, неминуемо обречённая на успех. Почему же фильмы Садиловой безотказно завоёвывают сердца зрителей и всевозможные награды на отечественных и международных кинофестивалях? Она пишет свои истории, переживая их сначала на бумаге, а потом во время съёмок, к которым не подпускает «мажорных» продюсеров. Эти истории – простые, как правда. Правда нашей с вами жизни, в которой есть и смех, и слёзы, и любовь, зато нет ни грамма фальши. Сегодня мы печатаем автобиографическое интервью Ларисы Садиловой, культового режиссёра и сценаристки, создательницы кинолетописи России наших дней…
Приняли за осетинку
Родилась я 21 октября 1963 года в Брянске, городе партизанской славы (именно так я начала рассказывать о себе на вступительном экзамене во ВГИКе, Сергею Герасимову и Тамаре Макаровой, своим будущим мастерам).
Мой дед по отцовской линии – Павел Садилов – родом из Сходни, точнее, из деревни Чёрная Грязь, что в Московской области (там, кстати, до сих пор живёт много Садиловых).
На вступительном экзамене Герасимов спросил меня: «Ты осетинка?»
«Нет», — ответила я. «А почему такая фамилия?» «Не знаю». Я на самом деле не задумывалась над этим и не знала происхождения своей фамилии. Не могу сказать, что я с тех пор продвинулась в этом направлении, но выяснила, что фамилия эта — русская, впервые она упоминается в летописях 16-17-го веков. В Новгороде той поры проживал мой пращур Пётр Садилов.
Бабушка, Анна Власова, родом из Брянска. Её мать была белошвейкой в графском доме и умерла, когда моя бабушка была совсем маленькой. Маленькую Аню оставили в доме, где она нянчила графских детей. За воспитание детей отвечала гувернантка – молодая, красивая, рыжеволосая девушка, которую привезли из Франции. Графиня же, напротив, была некрасивая, да к тому же немая. Естественно, граф изменял своей жене с рыжеволосой гувернанткой, а маленькую Аню ставили «на шухере». И вот однажды моя бабушка не уследила, проворонила графиню, и та вошла в опочивальню, где застала своего мужа в объятьях француженки. Графиня издала страшный вопль, и с этого момента к ней вернулась речь.
Француженку выслали на родину, а граф с графиней зажили счастливо. В 1914 году они уехали во Францию, звали с собой и мою бабушку, но почему-то она осталась в России. Наверное, для того, чтобы выйти замуж за моего деда, чтобы родился мой отец, а потом уже и я.
И перебрались в Брянск
Так вот, в 1922 году дедушка и бабушка уехали вместе с Будённым в Узбекистан. Дед был ветеринаром, и тамошние жители уважительно называли его «доктор Садилоп» (они не выговаривают букву «ф», заменяют её на «п»). Дед и бабушка прожили там почти 36 лет. У них родилось 12 детей, в живых осталось только двое: старшая дочь Надежда и младший сын Игорь (мой отец). В 1958 году моя тётя Надя поссорилась со своим гулякой-мужем, и вслед за ней вся семья переехала в Брянск, к дальним родственникам.
А мама моя родилась на Камчатке, в Елизово (под Петропавловском-Камчатским). Бабушка, Парфёнова Марья Григорьевна, оказалась там со своей матерью, точно не знаю как.
Наталья Парфёнова, моя прабабушка, родом с Вятки, из большой семьи. У неё было 10 братьев, которых раскулачили и репрессировали. Она со своим мужем-красноармейцем и дочерью успела убежать, и не куда-нибудь, а на Камчатку, чтобы уже точно не нашли. Супруг умер рано, она потом так снова и не вышла замуж. Воспитывала единственную и любимую дочь (мою бабушку), до тех пор, пока в 1945 году в Елизове не появился мой будущий дед – Акименков Георгий Степанович – майор-артиллерист. Он встал на постой в квартиру, где жили прабабушка и бабушка.
Через какое-то время майор и дочка хозяйки поженились. У деда и бабушки было двое детей: моя мать и тётя Оля. После смерти прабабушки, в 1949 году, дед и бабушка с детьми уехали в Белоруссию, по месту службы деда. После отставки деда семья вернулась в Овстуг (это в Брянской области), на его родину (а также поэта Фёдора Тютчева!) Вскоре перебрались в Брянск, где моей маме было суждено встретиться с моим отцом.
Могла бы стать Нелли…
В ночь, когда я родилась, выпало много снега. Кругом было белым-бело, несмотря на то, что это был октябрь. Назвали меня Ларисой, но только после того, как тянули жребий с именами.
Ларисой хотела назвать меня мама, потому что знала, что все Ларисы красивые. Но у других членов семьи были свои мнения насчёт моего имени. Мой отец хотел, чтобы меня звали Нелли – ему нравилось, что имя не склоняется. Бабушка хотела, чтобы я была Наташа. Ещё рассматривались Ия, Таня… Мама устроила заговор – подговорила мою двоюродную сестру Женьку, а та – ещё кого-то… В результате всё случилось по-маминому. Спасибо ей за имя.
В нашей семье я очень долго оставалась маленькой, так как у тёти и дяди дети появились уже после того, как родила я сама. Мои двоюродные братья младше меня на 20 лет и всего на год младше своего дяди, то есть моего сына.
Росла я эгоисткой, потому что все любили только меня одну. Я считала, что так и должно быть. Меня одевали, как куклу, игрушек был целый склад, я объездила почти весь Советский Союз. Самолёт для меня был таким же привычным видом транспорта, как троллейбус. У меня было много подруг (с некоторыми я дружу до сих пор). Больше всего времени я проводила с бабушкой – Марьей Григорьевной – главным моим человеком в жизни. Я думаю, что очень многое у меня от неё. Кто знал её, согласятся со мной.
Я была очень самостоятельная, сама выбирала, в какой кружок мне ходить, сама выбирала инструмент, на котором мне играть в музыкальной школе – вроде выбрала сначала домбру, а в итоге отучилась 7 лет в музыкальной школе по классу фортепиано…
Меня никто не заставлял ничего делать насильно. Захочу – поем, не захочу – не буду. У меня никогда не проверяли домашние задания, я их и не делала. Списывала в классе, но училась, как ни странно, хорошо. С пяти лет всем говорила, что буду артисткой – так и произошло. Я ни минуты не сомневалась в этом!
Капитанская дочка
В 5 лет я заболела инфекционным ревматизмом, и моей маме сказали: «Ваша девочка не будет ходить». Мама не поверила, бросила работу и уехала со мной в Крым. И потом она каждое лето устраивалась в пансионат на работу, таким образом я могла 3 месяца в году проводить на море. Теперь я без него жить не могу. Если не поеду хотя бы на 10 дней, буду болеть зимой.
Папа уехал работать во Владивосток – плавать на подводной лодке, а потом просто на рыболовецких судах. Меня долго называли капитанской дочкой, несмотря на то, что отец был акустиком. Маму он звал с собой, но она не поехала. Потом жалела. Но…
Отец вернулся в Брянск, когда я, двадцатитрехлетняя, приехала туда рожать своего сына. Вот так мы и встретились, через столько лет! Как же я раньше представляла себе эту встречу! Но… Эта встреча требует отдельного рассказа. Как-нибудь потом. А может, я ещё и сниму про это фильм. Бог даст!
Надо сказать, что мы с ним не прекращали общаться, писали друг другу письма, а ещё каждый месяц мой отец не забывал присылать нам с мамой денежные переводы. По тем временам 1000 рублей в месяц были очень приличные деньги. Мама тратила их в основном на одежду и путешествия, а не копила, поэтому дачи и машины у нас не было. Всё это появилось потом. Как-то само собой. Никаких усилий для этого я ни прилагала.
И оказалась права
Во ВГИК я поступила сразу, и сразу к нему – Сергею Апполинариевичу Герасимову. Прослушивала меня Тамара Фёдоровна Макарова, она отобрала меня из многотысячного потока абитуриентов.
А на втором туре отобрал уже он. И это было счастье! Я никогда не забуду его смеющихся глаз. Я читала басню, а он хохотал, да так, что я чуть сама не «раскололась». А потом он просил меня читать ещё, ещё и ещё… Он ещё не успел поставить напротив моей фамилии крестик и обвести его кружочком, а я уже знала, что прошла.
Сначала из аудитории в коридор выскочили мои ноги – я подбрасывала их к потолку, а потом уже появилось всё остальное. Я бежала по коридору, раскинув руки, и беззвучно кричала. Нельзя было кричать во всё горло, ведь это институт, а не лес, в котором я привыкла кричать, когда мы с дедом ходили по грибы.
Это было настоящее счастье! Наверное, я не испытывала большего никогда, если не считать рождения сына, но это другое счастье. Ты его ждёшь, и оно обязательно будет! А поступление – это лотерея, но выиграла ты не миллион, а намного больше! Это – сбылась мечта! Мечта с пятилетнего возраста. Все посмеивались надо мной, говорили: «Ну-ну, поезжай! А мы посмотрим, как ты вернёшься!» Я видела потом эти лица, когда вернулась в Брянск за вещами. А потом я уехала, как мне казалось, навсегда. Собрала все свои вещи – и летние, и зимние, и проигрыватель, и пластинки. Я уезжала, чтобы никогда не вернуться.
Уехала и забыла, забыла свою первую любовь, потому что знала, что вся моя жизнь впереди, а не позади, что всё только начинается! И я оказалась права.
ВГИК
Я только не знала тогда, что я, конечно же, вернусь. Я не знала, что буду жить между Брянском и Москвой – по несколько раз в месяц приезжать в город, где растёт мой сын. И только когда я перевезу маму и сына в Москву, я буду реже и реже появляться там. Но я сниму в Брянске два фильма, а может, и три. Может быть, я всю жизнь буду снимать только там, на своей родине.
Но тогда я этого не знала. Я не знала, что стану режиссёром, я знала только то, что я поступила к Герасимову с Макаровой, и они меня очень, очень любят.
1 сентября нас, студентов-первокурсников, собрали в актовом зале, и тогдашний ректор ВГИКа В.Н. Ждан поздравил нас и сказал: «Когда-то на тех местах, где сейчас сидите вы, сидели другие студенты: Тарковский, Шукшин, Бондарчук и многие другие известные вам и всему миру кинематографисты. Кто-то из вас сделает так же много для нашей культуры и будет известен на весь мир». В тот момент я подумала: «Это говорят про меня! Точно про меня!»
С таким чувством я стала учиться в институте, а самое главное – в нашей мастерской, легендарной актерско-режиссёрской мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой.
Актёров на курсе было всего 6 человек, режиссёров – 15. Мастерство у нас было совместное, четыре года мы вместе делали отрывки и спектакли.
В пять вечера заканчивались общеобразовательные предметы, и только потом начинались репетиции. У режиссёров был график репетиций – каждому отводилось по два часа. Один заканчивал, приходил другой, а мы, актёры, переходили из одного отрывка в следующий, от одного режиссёра к другому. И поэтому торчали в институте до 2-3 ночи, а иногда оставались там до утра. Первыми зрителями наших отрывков и спектаклей были вахтёры, которые оставались сторожить ВГИК. Утром мы спали на парах и снова репетировали. Сейчас, мне рассказывают, уже в 18 часов институт пустой…
И «быдло» будет «хавать»!
А тогда весь ВГИК жил по-другому. Какие мастера ходили по коридорам! Легенды отечественного кино! Бондарчук, Баталов, Алов, Наумов. Соловьёв тогда набрал свою первую мастерскую, Хуциев – вторую. Но наши мастера, конечно, были самые лучшие и самые главные! И мы ходили, немного задрав нос. Нам было можно то, чего другим было нельзя. Например, на соседнем курсе Петрушевскую не разрешали снимать, а Герасимов разрешал, и никакой ректор ему был не указ. Нас мучил физрук, мы попросили Герасимова отменить нам физкультуру, вообще как предмет. И он отменил. К Герасимову обращалось много режиссёров (снявших первую и даже не первую работу, которых «не выпускали») с просьбой посмотреть фильм и помочь. И он помогал. Герасимов часто смотрел эти фильмы вместе с нами, студентами. Он хотел, чтобы мы видели хорошие фильмы. Потом мы разбирали и обсуждали их на «мастерстве».
Наблюдали мы и заискивающих «творцов», стоящих перед Герасимовым «на полусогнутых», с красными от натуги лицами, просящих жалобными голосами. Сейчас многие из них считаются мэтрами и вряд ли вспоминают Герасимова. В последнее время (я сужу по телевизору) фамилию Герасимов упоминают всё реже, выпячивая другие фамилии, стараясь таким воровским способом переписать историю. Не выйдет!!!
В начале девяностых (Тамара Фёдоровна тогда уже не преподавала во ВГИКе) мы, бывшие студенты, часто приходили к ней домой. Как-то она сказала: «Я очень жалею, что мы не научили вас «работать локтями». Мы ответили: «Главное, что вы нас научили более важным вещам». Она возразила: «Наступает время серости, и оно продлится долго. Много дерьма всплывёт на поверхность, и это дерьмо покроет все вокруг толстой коркой. Вы будете стараться пробить её головой. И вряд ли сможете». Тогда нам не до конца были понятны её слова. А сейчас я это вижу и, к сожалению, эта корка превратилась уже в панцирь.
Сейчас не обязательно делать что-то стоящее. Можно ничего не делать. Нужно только в средствах массовой информации назвать своё произведение шедевром, и все поверят. Или сказать про сюжет, где прокурор Скуратов с девками, что это не прокурор, а человек, похожий на него. И «быдло» будет «хавать»! Я не держу людей за «быдло», но кому-то, как мне кажется, очень нужно, чтобы было как можно больше быдла. Так проще. Тамара Фёдоровна почувствовала приближение этого времени.
Торжество юности в «пятилетку пышных похорон»
Мы поступили в институт в интересное время (в 1982 году). В ноябре умрёт Брежнев, потом последует «гонка на лафетах».
Помню, Лёшка Романов – студент-режиссёр из Якутии – забегает в аудиторию и, выпучив свои раскосые глаза, скорбным голосом сообщает: «Черненко умер…» Пауза… и вдруг все начинают ржать. Да так, что долго не могут успокоиться. Настоящая истерика.
Здесь всё сработало: и трагический голос Лёшки-якута, и бесконечные похороны, дни траура и гудки заводов в эту честь. Кстати, в дни траура в общаге почему-то всегда были шумные дискотеки, море водки и веселья.
Потом придёт к власти Горбачёв. И всё это за время нашего обучения. «Не дай вам бог жить во времена перемен» — так, кажется, гласит китайская мудрость.
Так вот, сознательная жизнь нашего поколения началась во времена перемен. И это было очень весёлое время. На комсомол нам было наплевать, хотя у нас на курсе были желающие (режиссёры) вступить даже в партию. Никто же не подозревал, что её скоро не будет. Они устраивали друг другу козни, обливали друг друга грязью. Во как хотелось продвинуться по служебной лестнице! А большинство сидело на комсомольских собраниях, забившись на балкон в актовом зале – курили, пили пиво, а кто-то даже плюнул вниз и попал на лысину ректору. Ужас! А идеология нас совсем не пугала. Нам было на неё наплевать! Как я уже сказала выше, Герасимов разрешал снимать своим студентам всё, что было запрещено. Он говорил: «Можно всё, кроме контрреволюции и порнографии. Я разрешаю – значит, можно». Педагог по политэкономии вообще не преподавала свой предмет, и не потому, что она его не знала, а потому, что понимала, что нам, актёрам, это ни к чему. На её лекциях мы обсуждали наши сценические отрывки, фильмы, говорили о жизни. «Девочки, замуж нужно выходить не за красивых, а за умных», — учила нас Эмма Александровна Быстрицкая, декан экономического факультета (сейчас она живёт в Канаде). Почему мы её не слушали?..
Об этом можно писать книги
Наши мастера приходили в гости к нам в общагу, и нам снова завидовали все курсы. Масленица, чей-нибудь день рождения, свадьба — само собой. У нас была настоящая семья. Они знали про нас всё (наверное, на курсе кто-то «стучал»). Знали, у кого нет денег – давали, знали, кто с кем живёт, кто в кого влюблён. Ходили вызволять из милиции. Герасимов «отмазывал» актёров от армии, а когда моего будущего мужа, Геннадия Сидорова, отчислят из института за уклонения от армии и захотят посадить, то Тамара Фёдоровна пойдёт в милицию и будет давать показания в защиту своего студента. И будет рассказывать — какой он хороший, и что военкомат и институт не правы.
Мастеров мы боготворили, очень любили их, а они нас. Удивительно – каждый из нас думал, что именно его Герасимов и Макарова любят больше всех.
Меня часто спрашивают про педагогический метод Герасимова. В чём он заключался? Очень трудно ответить на этот вопрос коротко. Об этом можно писать книги. Но главное: он нас хвалил – и у нас вырастали крылья. В ином случае он мог коротко сказать про отрывок, который готовился не один месяц: «Это вне обсуждения». И всё. А мог несколько часов читать лекцию о жизни деревни, или рассуждать об отношениях мужчины и женщины. И вдруг ты начинал понимать – какую же ерунду ты сделал.
А вообще хвалил и называл нас коллегами. Мог закричать, услышав «у меня есть задумка…» «Какая «задумка»?! Что это за «задумка»?! Замысел! А не «задумка»! Вот и будешь снимать по «задумке» «фильмик», а не фильм!»
На последнем курсе у нас была читка «Власти тьмы» Льва Толстого. Я читала Матрёну. По его лицу сразу же стало понятно, что мало попаданий в образы, и мы не будем ставить эту пьесу, но читку он не прекращал. Он продолжал слушать. И вдруг я поняла, что он слушает только меня. Мой текст заканчивается, продолжает читать кто-то другой, а он его или её не слушает, внимательно смотрит на меня. Я снова начинаю читать, потом кто-то ещё — он снова смотрит только на меня. Вдруг поднимает большой палец вверх, показывает его мне и улыбается. И так до конца акта.
В это время Герасимов готовил экранизацию «Власти тьмы» на телевидении. И он сказал мне: «Как жалко, что ты такая молодая для этой роли». И ещё раз поднял вверх палец и сказал: «Молодец!».
Когда я начала снимать свою первую картину «С днём рождения», я часто, по разным поводам, задавала себе вопрос: «Откуда я это знаю?» Потом я поняла откуда. Всё, что я знала – это от них, от педагогов. И сейчас я ощущаю, что они рядом. И, придумывая что-то, иногда слышу его фразу: «Это вне обсуждения». Или, наоборот, вдруг вижу его большой палец, поднятый вверх, и его смеющиеся глаза.
Остались его фильмы и его ученики
Когда фильм «С днём рождения» получил призы на «Кинотавре», меня все узнали в кинематографическом мире. Никита Михалков поехал вместе с нашей группой представлять фильм в Каширу, где я снимала (за что Никите Сергеевичу большое спасибо; эта история тоже требует отдельного рассказа, как-нибудь напишу об этом)… А ещё туда поехали Армен Медведев, тогдашний министр кино, и Марк Рудинштейн – тогдашний презедент «Кинотавра». Кто-то из киношников мне сказал: «А голова не закружится?» Я ответила: «Нет, не закружится ». И я не врала. Не закружится и не закружилась, потому, что я училась у него – у Сергея Апполинариевича Герасимова. У человека-глыбы.
Кстати, после его смерти киностудия имени Горького перестала быть киностудией, а ВГИК превратился в культпросветучилище. Хорошо одно — что жил он в своё время и умер в своё время, не видя этой вакханалии. Тамара Фёдоровна рассказывала, что где-то за месяц до смерти он всё чаще и чаще задавал себе вопрос: «Неужели всё было зря? Неужели всё зря?..»
Я уверена, что не зря. Остались его фильмы и его ученики. И если есть люди, которым нравятся его фильмы, фильмы Киры Муратовой, Льва Кулиджанова, Татьяны Лиозновой, Александра Рогожкина, Юрия Кары, Юрия Мороза, мои фильмы, то не зря! Если кто-то улыбнулся, заплакал, задумался, то всё это не зря!
Не женское занятие
Герасимов не видел моих фильмов, он даже не знал, что я пошла в направлении режиссуры. Я стала думать о режиссуре потом (через десять лет после окончания института я сняла свой первый фильм «С днём рождения»). Тамара Фёдоровна знала, читала мой сценарий, одобрила и очень обрадовалась, что я стала снимать своих однокурсниц. Но фильма она не дождалась, потому что слишком долго я его снимала – два года.
Мы закончили институт. Герасимова уже не было в живых – помогать нам с трудоустройством было некому. А тогда существовало такое понятие, как московская прописка, без которой тебя не брали на работу.
Ни у меня, ни у мужа прописки не было. Герасимовские мастерские всегда были распределены (существовало такое понятие, как распределение), потому что распределением занимался сам Герасимов, который делал своим студентам прописку, а потом помогал с квартирой. Тамара Фёдоровна не стала этим заниматься и правильно сделала. Она не хотела унижаться перед чиновниками, потому что боялась, после смерти Герасимова, нарваться на отказ.
Опускаю подробности… В общем, муж опять поступил во ВГИК, в режиссёрскую мастерскую Петра Тодоровского, и мы продолжили жить в общаге.
Сама я о режиссуре не думала, считала это мужским занятием, да и вообще таким серьёзным делом, что и представить не могла, что когда-то буду снимать сама.
Полезный совет
Стучаться по кабинетам «Мосфильма» и студии имени Горького, просить роль я не хотела – слишком гордыми и независимыми Герасимов нас воспитал. Поэтому я жила жизнью и учёбой мужа. Родила сына. Искала деньги на первую работу мужа и нашла их. Потом, для того, чтобы выжить, мы занимались туристическим бизнесом, и успешно. Но всё это было не то… Я не могла найти себя. Мне было плохо. И я стала писать… И думать о режиссуре…
Но я никому не говорила об этом, даже мужу. А когда сказала, то не увидела в ответ никакого отклика в его глазах. Один режиссёр, прочитав мой сценарий, сказал: «Что ты мучаешься? Иди в Госкино, поднимись на 4 этаж, найди комнату № 53, там сидит Еременков, который занимается документальным кино, отдай ему. Может, он что-то посоветует».
Тогда это был странный совет: кино практически не снималось, и в Госкино получали деньги только Эльдар Рязанов и ему подобные величины.
Но я всё же пошла. Встретилась с очень приятным человеком, который мило со мной побеседовал, забрал сценарий и сказал, что позвонит. Вот и всё.
Никаких звонков в последующие дни и недели не было. Я и не удивилась.
Но через месяц, а может, и больше, он всё-таки позвонил. Как выяснилось потом, на конец года в Госкино оставались неиспользованные деньги, Алевтина Петровна Чинарова рискнула и выделила эти деньги мне. Спасибо большое, Алевтина Петровна, что поверили.
Это были всего лишь 20 тысяч долларов, но с них всё началось.
Потом я сниму пять фильмов, объеду почти весь мир, разведусь и вновь выйду замуж. И я пойму самое главное: помимо фильмов (где всё придумывается и конструируется) есть настоящая жизнь и любовь. И всё это опять же будет отражаться в моих фильмах.
«Иначе зачем вы снимаете?»
Я часто говорю в интервью, что если бы не «С днём рождения», я ничему бы не научилась, и никакой ВГИК мне не смог бы помочь.
Я очень хотела снимать кино, и, как говорится, час настал, карта легла.
У меня были 20 тысяч долларов от Госкино, но это были виртуальные деньги (последнюю часть из этой «огромной» суммы я получила уже после того, как фильм вышел и был удостоен первых призов). В этом не было ничего удивительного – так финансировалось наше кино в те годы. Это была норма.
Герасимов говорил режиссёрам на нашем курсе: «Чем будете удивлять? В фильме обязательно должно быть открытие. Это или тема, или история, событие, место действия, актёр, атмосфера, но – обязательно открытие! Иначе зачем вы снимаете?»
Когда я решила снимать про роддом, я отвечала именно на этот вопрос.
Я понимала, что про это никто не снимал. Ещё я хотела объединить документальное и игровое – и этого тоже никто не делал на тот момент у нас.
Когда я смотрю удачные фильмы дебютантов, то вспоминаю себя. Они тоже хотят удивлять. Только удивлять становится всё сложнее – поэтому, я думаю, так много негатива. Негатив более привлекателен, обыватели с удовольствием клюют на негатив и заглатывают эту наживку вместе с крючком, да так, что его трудно бывает достать.
Например: авария на дороге. Удар. Ещё удар. Скрип тормозов. Водитель выскакивает из машины и склоняется над телом. И все вокруг, отталкивая друг друга, бегут смотреть на… труп, конечно же. Но человек, слава Богу, жив. Некоторые из бежавших слегка даже расстраиваются, что человек не пострадал: «Чего ж я бежал-то?» Или, наоборот, смотрят на мозги, кровь, морщат глазки, зажимают рты руками, охают, качают головами и идут дальше, как ни в чём не бывало – по своим делам.
В кино работает тот же принцип.
На поводу у зрителя
Об этом я тоже думала. Да, я хотела удивить (вспоминая слова Герасимова), но удивить позитивом, а это намного сложнее. Не зря комедия является самым трудным жанром.
В то время так же, как и сейчас, снималось много «чернухи». Я не хотела быть, как все. Я знала, что у меня не будет смертей, хотя они могли бы быть, ведь я снимала историю про обычный роддом.
Я знала, что не будет крови и гинекологии. А ещё я не хотела ухудшать, специально ухудшать действительность, даже если этот кадр, в кинематографическом смысле, очень красив или сработает принцип «ой, если я это покажу, то все обхохочутся!» Для меня это неприемлемо до сих пор.
Во ВГИКе: мы делаем какой-то отрывок или спектакль, публика в зале смеётся (а ты от публики в метре). И ты «выдаёшь», ещё смешишь – чувствуешь над зрителем власть, а потом хочешь ему ещё угодить, сделать приятное. Я ещё вот так могу! И зритель хохочет, со стульев падает, правда, зритель уже забыл, что же было до этого…
А потом, когда зритель уходит, Герасимов делает «втык», и объясняет, почему этого делать нельзя. Почему нельзя идти на поводу у зрителя.
Сейчас об этом редко кто думает – все угождают, смешат, удивляют, пугают.
Кого винить? Зрителя? Рейтинги? Время? Каждый отвечает на этот вопрос сам.
Есть и другая сторона медали. Многие режиссёры любят говорить: «Я снимаю кино для себя». Хочется резко ответить такому режиссёру: «Ну и смотри сам». Так нет же – все печатают копии, продают на телеканалы, показывают на фестивалях и т.д. и т.п.
Сложно найти золотую середину, особенно сейчас, когда зрителя подсадили на эту сериальную жвачку, на «Аншлаг» и «Comedy-club».
Тогда, приступая к съёмкам фильма «С днём рождения», я тоже хотела найти золотую середину. Очень много амбиций было. Но, как мне кажется, я победила. На «Кинотавре» мне в придачу к Главному призу дали приз журнала «Сеанс» с формулировкой: «За стирание грани между «Кино для избранных» и «Кино для всех».
Спасибо всем, кто мне помогал
Местом моих съёмок стал город Кашира. Денег не было, всё приходилось делать самой – вести бухгалтерию, набирать группу, искать актёров, договариваться с роддомами. В Москве Минздрав разрешил снимать только в самом фешенебельном роддоме (таких роддомов тогда не только в России, а в мире насчитывались единицы). Я стала обзванивать подмосковные больницы – не пускают, тоже требуют разрешение от Минздрава. Я стала врать. Звонила в очередной роддом и говорила, что у меня время действия – 1941 год. И однажды услышала в телефонной трубке ответ: «Да, приезжайте к нам – у нас хирургия, как после взрыва!» Это был главврач каширской больницы Сергей Михайлович Самарин. И мы поехали.
Мы – это я и оператор Ирина Уральская (мы с ней в одно время учились во ВГИКе).
Снимала я своих однокурсников и друзей – с ними было проще, а самое главное – на тот момент их никто не знал, именно неизвестные лица нужны были мне для фильма: Ирина Прошина, Оксана Потоцкая, Рано Кубаева, Мурад Ибрагимбеков, моя двоюродная сестра Женя Туркина (играла толстуху), Гуля Мхитарян – моя подруга детства (играла Люду-дурочку). Съёмочная группа – студенты ВГИКа, а ещё Тамара Шлыгина (директор фильма, за её плечами было около 35 художественных фильмов) – единственный профессионал в группе, которая меня многому научила: что должен делать режиссёр на съёмочной площадке, а чего не должен (для этого есть другие), и многому, многому другому. Эти установки остались во мне на всю жизнь. И жизнь показала, что это правильные установки.
Нам повезло – роддом переехал в новое здание, а нам оставили старое. У нас был настоящий съёмочный павильон, который разрушался местными жителями в процессе съёмок (полтора года). Спасибо, что не унесли стены.
Съёмочная группа и артисты жили там же – в палатах. Артистки спали в общей палате, так что у них было всё, как в фильме.
Кормили нас больничной едой (очень вкусной, надо сказать). Передвигались мы на машинах «Скорой помощи» или на общественном транспорте. Самарин даже в Москву за съёмочной аппаратурой высылал «Скорую помощь», а мы, группа, ехали на электричке. Денег не было. Я занимала у друзей, искала спонсоров и продолжала снимать. Отсниму пять дней, деньги закончатся – уезжаем в Москву, снова ищу. Найду тысячу долларов – снова все собираются и едут. Причём съёмочная группа дошла до конца практически в полном составе. Спасибо тем, кто дошёл. Спасибо всем, кто мне помогал.
Нехватка денег обернулась пользой
У меня был всего один осветитель – Андрей Никулин, из ВГИКовской киностудии. Первый, к кому я бежала сообщать, что мы едем – это к нему, так как его могли прикрепить к другой картине, а другой «светик» мне был не нужен. У меня менялись операторы, но осветитель был один. Только он помнил характер света (я тогда в этом ничего не понимала). А самое главное, он был настоящий человек. Однажды его не стало. Я прибежала на студию сообщить, что нашла деньги, а мне сказали: «Андрей не поедет». «Почему?» — я уже приготовилась кричать. «По-моему, он умер», — последовал ответ.
К нему поехали домой, чтобы проверить наверняка.
Андрей был «зашитый» (многие осветители в то время «зашивались», так как стали получать нормальные деньги за свой труд, а в съёмочные группы старались алкашей не брать). На свой день рождения он решил выпить, а потом снова «зашиться», но не успел. Он так и умер один, сидя за праздничным столом. Ему было всего 38 лет. Он есть у меня в картине – санитар, провожающий Люду-дурочку.
Вся съёмочная группа снималась – кто санитар, кто врач, кто посетитель.
За исполнение ролей никто из них ничего не получал, денег хватало только на основную зарплату.
Все получали одинаково – 100 рублей за съёмочный день (примерно 20 долларов). Но стипендия в то время была 75 рублей, поэтому для студентов, которые у меня работали (Эдуард Галкин, Олег Ухов и др.), это были существенные деньги. Во время простоев зарплаты у группы не было.
Во время простоев я монтировала. Хорошо, что были паузы. Было время понять, чего же не хватает в фильме. Снова ищу деньги – еду доснимать. Что интересно, я ничего не переснимала, я всегда доснимала. Есть режиссёры, которые всё время переснимают, хотят довести до совершенства, я считаю, что это пагубный путь. Если бы у меня сразу были все деньги, график съёмок и т.п. – фильма бы не было. Именно во время съёмок я училась. Училась снимать кино. А это не только кричать «Мотор! Камера! Начали!»
«С днём рождения»!
Ещё я поняла, что такое предательство. Поняла, что то, что ты делаешь, нужно, по большому счёту, только тебе одной. Для меня это было откровением.
Я научилась быстро принимать решения, жёсткие решения – говорить правду в глаза, увольнять. Однажды я уволила оператора-постановщика, который сказал мне, что уедет из экспедиции на три дня раньше, из-за своих сугубо личных проблем. Я не стала его упрашивать, умолять. Для меня это было настоящее предательство. Хуже быть не могло. Я знала, что следующая экспедиция будет не скоро, может, через месяц, а скорее через полгода. Я ответила этому оператору «хорошо», и ни один мускул не дрогнул на моём лице, мы продолжили съёмку. А вечером я сидела в кабинете главврача (мобильных телефонов тогда не было) и звонила в Москву своим знакомым операторам, но никто не мог всё бросить и утром приехать ко мне. И я поставила за камеру студента второго курса операторского факультета Максима Мосина (у меня в группе он помогал отцу, писал звук). Все кадры, которые он снял, вошли в фильм.
Для многих в той группе фильм «С днём рождения» был дебютом. Сейчас я вижу несовершенство этого фильма. Все ошибки, которые можно было совершить, я совершила. Снимала без хлопушки, документальные кадры без звука (благо был с собой диктофон, который я засовывала во время съёмки родов в бюстгальтер акушерке), натуру – тоже без звука. Снимала на разной плёнке (советской), меняла операторов (их было пять или шесть). Меня подставляли мои же подруги-актрисы, которые просто не приезжали на съёмку – и я сокращала их роли (благо у меня было несколько персонажей, а не один). Я поняла, что нужно следовать сценарию, а не увлекаться, потому что потом из монтажа выпадало почти всё придуманное на съёмочной площадке.
Я научилась работать с непрофессионалами, и такие персонажи надолго останутся в моих фильмах. Я научилась руководить людьми – и поняла, что режиссёр – это ещё и прораб. Я изнутри узнала весь процесс работы с плёнкой – сама отвозила материал в проявку, ругалась с ОТК – могла отличить лабораторный брак от технического. Я научилась преодолевать сложности, а самое главное, выходить из ситуации с плюсом.
