Елена Сафронова: Всякая классика, прежде чем стать таковой, считалась «новаторством» и переживала период острого неприятия публикой, привыкшей к иным образцам

«Елена Сафронова любит забредать туда, куда до неё ещё «не ступала нога» писателя. И добивается успеха! Она болеет за Россию, и ей грустно, что за нами идут те, кто слабее нас», -сказано в одной из рецензий на книгу молодой, но уже известной писательницы. За Елену говорят её книги, которые моментально завладевают вниманием читателя, а также многочисленные литературные премии. Сегодня у нас в гостях Елена Сафронова, русский литературный критик, прозаик, автор сборников стихов «Хочу любить» (1998), «Баллада судьбы» (1999), повестей «Жители ноосферы» и «Всё время вперед», соавтор романа «Шестнадцать карт».

— Елена, расскажите, пожалуйста, о себе. Откуда вы родом? Что читали в юности? На каких книгах выросли? Кто были ваши любимые герои? Насколько была в почёте литература в вашей семье?
— У меня много «прародин», но нет «малой родины», потому, что в биографии нашей семьи отразилась бурная история России на протяжении примерно ста пятидесяти лет. В середине XIX века мой прапрадед предпочёл город и образование селу Ярославской губернии и перебрался в Гатчину, в царский дворец, при котором верно служил до самой смерти в 1916 году. Во дворце работал и его сын, мой прадед, в Гатчине родилась моя бабушка в год начала Первой мировой войны. Революция и все последующие перевороты привели семью через подмосковные городки и деревни в столицу, здесь бабушка познакомилась с моим дедом, большое семейство жило в Тимирязевке, молодое поколение училось в вузах. Но в 1939 году моему прадеду припомнили всё, в том числе и то, что он «сын царского слуги». Он ушёл в Бутырку якобы на допрос, и более 60 лет семья ничего не знала о нём. Только мне уже в новом тысячелетии удалось найти уголовное дело прадеда… Утратив в связи с репрессией прадеда право жить в Москве, семья не раз переезжала из города в город. Так что я родилась в Ростове-на-Дону. Однако оттуда мы уехали, когда я была ребёнком, так что этот прекрасный город моя далёкая родина, с которой, увы, уже ничто не связывает, кроме сентиментальных воспоминаний. А живём с тех пор, так совпало, в Рязани, но она мне родиной так и не стала. В частности, из-за несходства образа жизни, принятого в нашей семье – и в большинстве семей коренных рязанцев. У нас Книга была в почёте, за чистотой речи и нравственностью поведения строго следили. А в школе меня считали, мягко говоря, странной, именно из-за того, что я много читала и не знала тех слов, которыми уверенно оперировали мои одноклассники уже в 7-8 лет. Апофеоз «чудаковатости» был достигнут в 6-м классе, когда учитель русского и литературы дал моей матери добрый совет: «Не давайте вашей дочери читать много книг, она выражается очень книжным языком, её никто не понимает!». Много позже, читая интервью или эссе известных современных писателей – Дмитрия Быкова, Андрея Герасимова, Виктора Пронина (автора детективов), я уловила в их детских воспоминаниях отзвук той же «непонятости», «непринятости» школьной системой, как на уровне соучеников, так и на «этаже» преподавателей, высмеивающих «слишком умных» книгочеев.
Естественно, на этом фоне в моём детстве и отрочестве любимыми книжными героями были для меня персонажи, категорически не похожие на людей из реального окружения: хоббиты, эльфы, маги Толкиена, мушкетёры Дюма, рыцари Скотта, отважные ковбои Майн Рида… И, разумеется, Дон Кихот Ламанчский, живший в выдуманном мире. Я выросла на книгах, учащих «старомодным» ценностям – благородству, добру, взаимовыручке, и на книгах, трактующих судьбу «одиночек» — либо как трагедию «гадких утят», либо как драму противостояния миру, точно пират Питер Блад.
— Самые близкие вам авторы – кто они? Есть ли кто-то «единственный»?
— Нет, конечно, о единственном «своём» авторе невозможно говорить, когда вся твоя жизнь связана с книгами. Но из всего грандиозного мирового литературного наследия я выделяю как наиболее близких мне писателей, умеющих говорить о любых вопросах с юмором, иронией, даже сарказмом. Таких, как Диккенс, Теккерей (английскую литературу очень люблю!), Булгаков, Зощенко, братья Стругацкие, Довлатов… Этот список, безусловно, можно продолжать.
— Как началась ваша литературная биография?
— По гамбургскому счёту о «литературной биографии» моей можно говорить с 2004 года, когда в журнале «Знамя» была опубликована публицистическая статья «Проездом через Рязань», не только иронизировавшая над какими-то сугубо местечковыми явлениями, но и экстраполировавшая рязанские наблюдения на проблемы «региональных литератур» (если таковые существуют) вообще. Дело как раз в том, что, по моему глубочайшему убеждению, у автора нет литературной биографии, если он пишет только в местную прессу, издаётся только в местных издательствах и известен только в пункте своего непосредственного проживания. Это и москвичей с питерцами касается, просто в больших городах и круги известности и деятельности писателей несколько шире. Но по-настоящему вхождение в литпроцесс начинается, когда творчество писателя становится доступно читающим кругам всей страны. Вот это у меня и началось с 2004 года. Следующие десять лет я довольно активно занималась «толстожурнальной» и «газетной» критикой и публицистикой. А параллельно писала и прозу, потому что вообще-то начинала с неё. Итог моего развития как прозаика любой желающий может взять в руки, купив в магазине или через интернет книгу «Жители ноосферы» — роман-триптих, очень важный для меня писательский труд, развивающий тему гениальных «одиночек» и заслуженности их завышенных представлений о себе.
— И всё-таки, что в наши дни означает фраза «состоялся как писатель»?
— На мой взгляд, это констатация факта, что писатель достиг «гармонии», равновесия между собственным профессионализмом и встроенностью в коммуникативный процесс. Проще говоря, когда его популярность, «раскрученность» соответствует его таланту и заслугам. Понятно, что «коммуникация» — понятие несколько лукавое, иногда писатели, хочется скаламбурить, «пересостоялись». Но и время гениальных Мастеров, пишущих великие романы в тетрадки, как и обгорелых тетрадок, хранящихся у возлюбленных писателей до какого-то чудесного случая, на мой взгляд, прошло. Безвозвратно или нет – другой вопрос. Сегодня, при наличии интернета и информационных технологий, быть известными только в узком кругу и не знать ничего о всероссийской литературе, надо очень постараться!.. Возможностей стать читаемыми, считаю, сегодня больше, чем у авторов, начинавших двадцать-тридцать лет назад. А требования к таланту остались приблизительно те же, что и во времена Пушкина.
— Если раньше существовал Самиздат, а запрещённые писатели пользовались невероятной популярностью, то сегодня в литературе практически нет «аутсайдерства». Напечататься может каждый. Хорошо это или плохо?
— По мне – плохо. У меня есть полемическая статья «Сампечат разбушевался» («Урал» № 12 – 2011 год), где я высказываю всё, что думаю, о феномене издания книг за свой счёт. С одной стороны, позитивно то, что человек может ни от кого не зависеть и не переписывать свои тексты «по указке» в уповании быть опубликованным. С другой – свобода публикаций за собственные средства неизбежно ведёт к тому, что появляется много книг, которые вообще незачем печатать и распространять – но их печатают, порой даже «рекламируют» так или иначе, и допускают в литературу. Это ведёт к снижению планки качества печатного художественного слова вообще, ибо весьма немногие издательства считают необходимым редактировать книги своих «клиентов», доводя их до ума, или даже позволяют себе отказывать в печати откровенной лажи. Я знаю всего несколько таких «требовательных» издательств… Конечно, я не владею всей статистикой, но картина засилья «сампечата» выглядит удручающе. Ещё и потому, что возникают психологические сложности: «сампечатные» авторы зачастую не хотят осознавать себя дилетантами, полагают, что, раз у них есть книга, они уже просто «инженеры человеческих душ», не желают совершенствовать литературное мастерство, но требуют к себе особого отношения, в том числе и «опеки» со стороны государства – творческих стипендий, пенсий, привилегий, как в СП СССР. На мой взгляд, «сампечатный» литпроцесс – замкнутый круг больших проблем. Как проблему я воспринимаю и то, что таким же образом порой вынуждены печататься замечательные поэты или хорошие прозаики, которым «не повезло» найти своего издателя.
— Что вы думаете про русскую литературную классику? Лимит «допустимого» уже исчерпан, или её фонд ещё может пополниться?
— Зная хотя бы «по диагонали» историю искусств мира, я думаю, что всякая классика, прежде чем стать таковой, считалась «новаторством» и переживала период острого неприятия публикой, привыкшей к иным образцам. Так было с разговорной речью в произведениях Пушкина, так было с «критическим реализмом» эпохи революционных демократов, так было с поэтами Серебряного века в России – и так же было с «проклятыми поэтами» или «натуралистом» Эмилем Золя во Франции. На основании этих фактов я считаю, что фонд классики всегда будет пополняться. Ведь сегодня к нему в российской литературе уже практически «причислили» прозу «деревенщиков»: Астафьева, Белова, Шукшина. Можно привести и другие примеры, но, думаю, мысль моя и без них ясна.
— Каким вы видите будущее русской литературы? Как по-вашему, сегодня она переживает период подъёма, или наоборот?
— Этот вопрос, на мой взгляд, вытекает из предыдущего, а именно – сколько лет должно пройти, чтобы «остросовременную» литературу сочли классикой? Опыт показывает – не менее 40 (символическая библейская цифра!), а то и 50. Вот по прошествии этого срока милости прошу предложить мне этот вопрос. Только в другой формулировке: была ли эпоха «нулевых» и «десятых» годов ХХ века периодом подъёма или спада в литературе?
— Молодежь читает в основном сайты. В школах всё чаще попадаются с трудом грамотные учителя. С этим можно что-то сделать?
— Как вы уже поняли, некомпетентные, «с трудом грамотные», это вы верно сказали, педагоги словесности, которым лень учиться, расширять свой кругозор и читать что-то вне программы и методичек для меня больная тема с отрочества. Но беда эта возникла отнюдь не сегодня, а в 30-е годы ХХ века, когда были законодательно учреждены школы-семилетки, дающие более чем «среднее» образование, и учительские институты и техникумы, готовящие педагогов именно для таких непритязательных, в большинстве сельских школ. Посыл был благой – дать неграмотным жителям деревни хоть какое-то образование. Но последующая миграция сельского населения в город, да и многие другие социальные процессы в СССР, всем хорошо известные, привели к тому, что эта «полуначитанность» и «усреднённая грамотность» стали считаться нормой в обществе. Это не с потолка взято – мне приходится много общаться с выпускниками Рязанского педагогического института. Между прочим, сто лет назад это был первый женский учительский вуз в России! Его открытие в 1912 году было невиданным прорывом – женщинам давали профессиональное образование, и они были счастливы его получить! Но уже на исходе ХХ века выпускницы этого же учебного заведения искренне удивлялись тому, что кто-то в их поле зрения недоволен своим уровнем образования, хочет дальше учиться, много знать, книги читать… Увы, и сейчас не лучше – проводя на филфаке этого института, теперь носящего гордое звание Рязанского государственного университета, презентацию своей книги критики в этом году, я убедилась, что даже преподаватели филфака не знают фамилий современных российских авторов, как прозаиков, так и поэтов, не знакомы с их книгами. Они, мол, «читают» (в смысле, преподают) «русскую классику» — и сверх этого круга им ничего не интересно. Что же тогда говорить о студентах? Они что, рыжие, им больше всех надо – становиться «белыми воронами»? Поэтому я лично трагедию вижу не в сайтах, а в низком качестве отечественного образования, в первую очередь гуманитарного, и в отсутствии в образовательном процессе «ниши» духовного и личностного развития. Сейчас я имею в виду под духовностью не религиозное воспитание, а тот душевный порыв, заставляющий, к примеру, моего прадеда, по происхождению – крестьянина, читать все известные сто лет назад книги, в том числе и переводные, скажем, Альфонса Доде и Мопассана. Мне кажется, образование не делает ничего, чтобы привить человеку потребность в чтении – или, хуже того, «отбивает» её.
— Каково, по-вашему, будущее России, учитывая её прошлое и настоящее?
— На этот вопрос я вам прямо и смело отвечу цитатой из моего любимого стихотворения Алексея Толстого «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева»:

 «Ходить бывает склизко

По камешкам иным.

Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим».

 Нетрудно вспомнить основной рефрен этого блестящего стихотворения, и какие тут можно давать прогнозы?

 — Как, на ваш взгляд, Ваш роман связан с современной литературой, с прозой последних лет?

— Он связан, скорее, с поэзией последних лет, ибо его главные герои – поэты, а для иллюстрации их литературной деятельности в романе использованы опубликованные стихи некоторых ныне живущих или живших авторов. В том числе и довольно известных, таких, как Александр Брятов и особенно Леонид Шевченко, к несчастью, ушедший из жизни таинственным образом – как и один из персонажей «Жителей ноосферы». Признаться, не пойму, что ответить на вопрос, как он связан с современной прозой. Вы имеете в виду – писал или пишет ли кто-то на эту же тему? О литературном цехе, его быте и нравах пишут многие, начиная с Юрия Полякова с его «Козлёнком в молоке». И вообще, в текущей литературе весьма популярно направление «метапрозы», важнейшим предметом которого является сам процесс исследования природы текста. Но «метапрозу» можно понимать и более упрощённо: как роман о писателе, о процессе работы над текстом. Об этом явлении была интересная статья Сергея Оробия «Диалог метапрозы с масскультом» в литературном журнале «Homo Legens» № 4 (декабрь 2012). Любопытствующих отсылаю к ней. Значит, я не одинока на этом пути, хотя, конечно, «Жители ноосферы» нельзя называть метапрозой в чистом виде – это, скорее, роман нравов.
— Вы признались, что использовали в своём романе стихи реальных поэтов. Не пойдёте ли дальше и не признаетесь ли, что прототипы были и у некоторых персонажей? Вас об этом уже спрашивали?
— Спрашивают, и весьма часто, в особенности на провинциальном уровне. Может быть, «работает» такой местечковый мотив: «Знай наших!»? Мол, и мы не хуже других, про нас книгу написали? Я затрудняюсь сказать, почему так, но во время презентации романа в Рязани в «Книжном Барсе» ведущая презентации, директор этого лучшего в нашей области книжного магазина Светлана Платова задавала мне такие вопросы, чтобы «убедиться», что в книге выписана Рязань. На что я честно отвечала: в книге есть эпизод, однозначно показывающий, что моя Березань – это не Рязань. Это такой метафизический российский областной центр. На мой взгляд, сведение сюжета к пересказу «местных баек» даже способно навредить книге – уверившись, что она «про Рязань», её не захотят читать, допустим, в Вологде, а мне этого совершенно не хочется! Но вопросы Светланы Платовой были добродушными, и вообще она «вытянула» на себе всё мероприятие, за что я ей искренне благодарна. Есть и негативная реакция, когда видят в книге только шаржи на каких-то своих знакомых. Причём я сталкиваюсь с этим уже не в первый раз, «дебюты» состоялись много раньше, в связи с моими публицистическими статьями о мире литераторов, их было немало: «Людям этой профессии несколько ниже», «Диагноз: Поэт», «В контрах с культурой» и др. На них возникала стереотипная реакция: выделить из текста какую-то выразительно описанную, пардон, мразь, и поднять голос в защиту: эй, это мой знакомый (-ая), нельзя ли с ним (ней) поосторожнее?! А может, если узнаёте в шаржах своих знакомых, просто тщательнее выбирать себе друзей?..
Итак, что касается прототипов. У героев «Жителей ноосферы» конкретных прототипов нет. Это собирательные образы представителей творческой страты, и то, что их кто-то «опознаёт», я расцениваю как комплимент своему писательскому умению выписывать характеры. В первом, гораздо более пространном, варианте книги у неё было вступительное слово от автора: «Все имена вымышлены, все совпадения с реальностью случайны, а персонажи могут показаться кому-либо знакомыми потому лишь, что все они – герои нашего времени». Потом я его «сняла», потому что оно показалось мне претенциозным и гласящим о том, что само собой разумеется. Но сейчас, общаясь с иными «простодушными» читателями, уже об этом жалею. Иной раз, как говорится, лучше соломки подстелить…
— Должен ли писатель иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?
— По крайней мере, это – ключевой момент школьных уроков литературы, которые доводили до советских школьников (я к ним принадлежу) учителя: что русские классики все как один были не только большими талантами, но и великими гражданами, что они имели активную гражданскую позицию и не боялись её высказывать. И что же, мы сейчас будем спросить с классиками?..
— Можно ли нынче «прокормиться» литературой? Обеспечивает ли она вам достойную жизнь?
— Мне – не очень, прямо скажу, но ведь у нас есть примеры писателей, которых творчество отлично кормит! Эти имена на слуху. Думаю, жить на сугубо литературные доходы можно, но… как потопаешь, та и полопаешь, и ещё – кому как повезёт.

 Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА