Евгений Евтушенко: Не теряйте отчаяния

27.09.2015

Новый стихотворный сборник Евгения Евтушенко назван в честь фразы, произнесённой третьим мужем Анны Ахматовой в момент его ареста. «Не теряйте отчаяния» — вот что сказал Николай Пунин великой русской поэтессе, когда наручники щёлкнули у него на запястьях. «Не теряйте отчаяния» — так назвал Евтушенко стихотворение, написанное им в ходе посещения петербургского музея Ахматовой — Фонтанного дома. «Не теряйте отчаяния» — по стихотворению был титулован и сам сборник, увидевший свет весной текущего года

— Евгений Александрович, раз уж вы выбрали для вашей книги такое название, то, может, расскажете о ваших собственных отношениях с Анной Андреевной?
— Отношений как таковых, в общем-то не было, потому что она была окружена, к сожалению, враждебными мне людьми. За исключением, пожалуй, Жени Рейна, у меня с ним всегда были очень хорошие отношения. Все остальные было полностью враждебными мне. Но я знаю, как она ко мне относилась, это замечательную историю пересказывал мне Георгий Адамович. С ним, кстати, мы тоже познакомились при весьма примечательных обстоятельствах, давайте я вам расскажу?
— Конечно!
— Как-то я был во Франции, и, разумеется, мне хотелось встретиться с кем-нибудь из крупных дореволюционных поэтов. Конечно, мне запрещали встречаться с белыми эмигрантами, но мне хотелось вкусить этой секретной радости. И я однажды ехал со своей женой Галей, прекрасной женщиной, но очень суровой в тот момент — она тогда что-то мне доказывала, на чём-то настаивала. Матом я никогда не ругаюсь почти, но тут она меня довела, и у меня вырвалось одно словообразование, где не совсем почтительно я отозвался о её матушке. И вдруг человек, сидевший в форменной фуражке, серебряноголовый — у него чуть-чуть виднелась седина, — повернулся и на чистом петербургском языке мне сказал: «Господин Евтушенко. Во-первых, я вас узнал. Во-вторых, я хочу предупредить вас, как честный человек, что я понимаю русский язык». Это был человек княжеской фамилии из числа последних обедневших аристократов, каких уже мало было, и вот он сказал: «Если — я прошу вас простить меня, что я вмешиваюсь в ваш разговор с этой элегантной молодой женщиной, — если вы уважаете её, как же вы можете не уважать её мать? И если у вас с её матерью были какие-то интимные отношения, как же вы, как настоящий джентльмен, которым должен быть русский поэт, вы можете оповещать её об этом?» Мы с Галей расхохотались, а она даже перестала обижаться, потом мы подружились с ним, и он чуть позже спросил: «Кого бы вы хотели увидеть, может быть, из наших? Их уже мало…» Я сказал: «Я хотел бы увидеть Георгия Адамовича и познакомиться». И когда я с ним познакомился, произошло невероятное — он начал мне цитировать мои стихи на память, а я ему его. Ни он, ни я не думал прежде, что другой подозревает о существовании другого! И какие стихи ему понравились! Стихотворение начиналось так… Он читал его, прицокивая языком:
Играла девка на гармошке.
Она была пьяна слегка,
и корка чёрная горбушки
лоснилась вся от чеснока.
Я просто обалдел, как такие стихи могли понравиться законодателю парижских литературных мод. И мы с ним очень подружились.
— И он рассказал вам о своём разговоре с Ахматовой?
— Да, а потом он мне рассказал в письме, как приехала Анна Андреевна, и он её спросил: «Анечка, — с придыханием, — А как тебе стихи Жени Евтушенко? Тебя они трогают?» Она сказала: «Евтушенко? Это, кажется, что-то, связанное… со стадионами?» Тогда он ей ответил: «Как тебе не стыдно?! Ты что, не понимаешь, что он талантливый? Очень талантливый! Разве ты не видишь?» «Если бы Анна Ахматова не понимала, — сказала она о себе в среднем лице в её стиле, — этого, то разве я запомнила бы вообще его фамилию?» Вот так она отозвалась обо мне. Тем не менее меня это поразило, рассмешило и, в частности, затронуло.
То же самое у неё было с Беллой. Как-то Белла позвала её к себе на уикенд на какой-то праздник и решила сама заехать за ней на машине. Они отъехали 50 метров от дома, и мотор заглох. Белла безуспешно пыталась остановить каких-то таксистов, размахивая деньгами, никто не мог ничего сделать, там была чепуха какая-то, надо было прочистить чихающий карбюратор. И Анна Андреевна взяла свой чемоданчик, с которым она всегда ездила в гости, когда оставалась там ночевать, и сказала: «Знаете, милочка, вы сначала приобретите себе шофёра профессионального или сами научитесь машину водить, а уж потом приглашайте Анну Ахматову к себе домой». Так что Анна Ахматова была вот такой дамой.
— Хорошо, а лично вы как к Анне Андреевне относитесь?
— Это великолепная женщина — и не только как поэт, о чём и говорить нечего, но и как человек. Мне кажется, Лев Гумилёв был несправедлив по отношению к матери — я не зря начинаю стихотворение строчкой: «Ты напрасно на мать разобиделся…» Лёвушка считал, что она не всё делает для него — его можно понять, он приехал после одной из первых отсидок (сажать его начали ещё в двадцатых годах), спал там в прихожей на сундучке и очень не любил её мужа. Но он всё равно был неправ — она делала всё, что она могла, она написала пять стихов, посвящённых Сталину, и это был высший пилотаж, потому что она, превозмогая отвращение к человеку, от которого зависела судьба её близких, написала ему пять стихов, но с нарочито плохими рифмами. Никогда у неё не было таких плохих рифм, как в этом стихотворении, — то есть, она давала понять этим самым своим поклонникам, что это она делает против воли, ради спасения кого-то близкого. И да, она никогда не теряла отчаяния — потому что когда человек дошёл до отчаяния и его потерял, у него не остаётся уже ничего…