Людмила Шарга: «Отмену закона о русском языке считаю недопустимой ошибкой»

Людмила Шарга – русская поэтесса, проживающая в Украине. А также она прозаик, публицист, член Южнорусского Союза писателей. В «активе» у Людмилы несколько побед на международных литературных конкурсах, шесть сборников поэзии и прозы и множественные публикации в периодических печатных и сетевых изданиях. Итак, в эти неспокойные дни Людмила Шарга отвечает на вопросы нашего литературного портала из Одессы, из Творческой Гостиной Diligans, редактором сайта которой она работает…

— Людмила, расскажите о своём детстве, юности. Кого Вы тогда читали? Уважали ли литературу в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей. Это они привили Вам любовь к поэзии?
— Детство моё прошло в российской глубинке. Я родилась в семье учителей: отец преподавал историю, мама  –   русский язык и литературу. Разумеется, дома была огромная библиотека, которая постоянно пополнялась и обновлялась. Кроме того, выписывались журналы, газеты. Мы ещё и в библиотеки ходили. Сейчас это кажется невероятным.
Пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть, и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной, а ими  – взрослыми, потому-то в книгах   этих им всё понятно.
Годам к пяти я выучилась читать, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик стихов Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.
По этой же книжечке училась читать и моя младшая сестра, и мне позволялось принимать в этом самое активное участие.
Сыну моему томик Барто достался «в наследство», и он тоже выучился читать рано, благодаря её удивительным стихам. Семейную реликвию, изрядно потрёпанную и потерявшую в битве с неграмотностью свой зелёный переплёт, мы храним как зеницу ока. Наверное, можно было бы купить для сына новую книгу –  в начале девяностых уже появлялись новые издания: красочные, на хорошей бумаге, с картинками… Но он прикипел именно к этому томику и слышать не хотел о «новой» Барто.
Баллады Жуковского «Людмила» и «Светлана», «Руслан и Людмила», а чуть позже и «Евгений Онегин» Пушкина, «Демон» Лермонтова…
Это и многое другое отец читал мне вместо сказок на ночь, вместо колыбельных.  
— Когда Вы сами начали писать стихи?
— Осознанное решение написать «свою» книгу, чтобы потом читать её с таким же «умным», многозначительным видом,  как  это делают взрослые, пришло ко мне года в четыре. Испортив очередную мамину тетрадь для календарных планов всевозможными «каляками»,   я с важным видом садилась в папино любимое кресло и принималась выкрикивать:
«Что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал…»
Мама этот случай окрестила «неосознанным, но вполне сознательным плагиатом».
Первые рифмованные строчки появились позже, лет в десять. Назвать это стихами было бы непростительно.
— Самые близкие Вам поэты – кто они? А из иностранных?
— Боюсь, что перечисление займёт достаточно много места и времени, поэтому назову только самых-самых. Не называя Пушкина и Лермонтова – как само собой разумеющееся.
Прежде всего –  это Марина Цветаева.
Очень люблю поэзию Марии Шкапской, Натальи Крандиевской-Толстой, Марии Петровых.
Гумилев, Блок, Ахматова, Георгий Иванов, Мандельштам, Пастернак, Ахмадулина…
Из зарубежных поэтов это Лорка, Камоэнс, Бодлер, Верлен… Жак Превер, Поль Элюар, Имант Зиедонис , –  можно продолжать и продолжать…
В разные периоды жизни, в разных ситуациях и настроениях нам близки разные стихи. Среди названных нет и третьей части тех, кого люблю, читаю и перечитываю.
— Можно ли в полной мере познать поэзию в переводе?
— Многое зависит от переводчика.  Пастернак – для меня он лучший из них, неоднократно утверждал, что перевод должен быть самостоятельным художественным произведением. «Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности». Это из «Замечаний к переводам Шекспира». А вот что он писал о переводах, где любой ценой достигалась идентичность с оригиналом:
«Такие переводы не оправдывают обещания. Их бледные пересказы не дают понятия о главной стороне предмета, который они берутся отражать,  –  о его силе».
Отец много говорил мне о том, какая ответственность лежит на переводчике, ведь он обязан донести читателю не только смысл произведения, не только сухое, скудное содержание, а сделать так, чтобы произведение это и на чужом языке звучало в полную силу, особенно стихи.
В детстве я представляла себе таинство перевода в виде театрального действа, где главная героиня (я, конечно) пробиралась через бушующую горную реку, осторожно ступая по шаткому мостику.  А на том берегу, куда стремилась не в меру строптивая главная героиня, было темным-темно.
И тут возникал он, рыцарь–переводчик. И   сразу становилось светло, солнечно. И непонятные слова становились понятными и складывались в строчки, в образы, символы.
И наступало волшебство: тишина в комнате оживала и наполнялась шелестом листвы, шумом дождя, его размеренностью, сбивающейся вдруг в самом неожиданном месте. Нежность первого снега, грусть листопада, невыразимо прекрасный, залитый чернилами лист  –  месяц февраль.
Мне было семь лет, когда я впервые услышала «Мерани», «Синий   цвет» и другие переводы Пастернака из Николоза Бараташвили. «Мерани» я боялась до дрожи в коленях. Особенно тех слов, где «…   могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон…». Но, когда вечером отец усаживался на краешек моей кровати и спрашивал, что прочесть, я неизменно отвечала: «Мерани».   
«Стрелой несётся конь мечты моей,
Вдогонку ворон каркает угрюмо.
Вперёд, мой конь, мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей»
— Классическая поэзия – это вечная ценность или преходящее? Вы тоже думаете, что время классики в поэзии безвозвратно прошло, и теперь «главный» – авангард? Применимо ли понятие «актуальность» к поэзии?
— Для начала давайте вспомним, когда возник так называемый авангард в поэзии. Это первое десятилетие двадцатого века. За сто лет вытеснения не произошло, как видите.
И не произойдёт.
Все новоявленные течения, заслуживающие внимания, в поэзии — это футуризм, прежде всего, не возникали из ничего.  Иными словами, прежде чем написать: «дыр бул щыл»,  или «Слоны бились бивнями так, что казались белым камнем», нужно было очень много прочесть.
Чтобы  писать  в каком-то ином стиле, отличном от классического, писать что-то настоящее, а не рефлексировать на «злобу дня», необходимо много читать, и прежде всего – классику. Русскую, зарубежную, но классику. Это основа, база. Это то, что нужно читать и в том случае, если человек писать не собирается. Наверное, так.
Сегодня завсегдатаи социальных сетей и литературных сайтов чаще всего читают тексты – они так и называют их – тексты, и тут я с ними абсолютно согласна, –  друг друга.
На эти тексты они пишут так называемые «оборотки» (странное слово), экспромты, реминисценции и аллюзии, если угодно. Только вот беда,  за редким исключением, нет у этих текстов  ни лица, ни голоса. А стало быть – нет и поэта. Поэт – это всегда свой голос, это особое видение окружающего мира.
Зато у нынешних текстовиков есть «лайки» в паблике. Вот это «важно». Много «лайков»  – вот ты и поэт.
Печально.
С прозой ещё печальнее.
«Тяжело…, –  пожаловалась мне одна девушка,  –  с трудом осилившая в двадцать пять лет  чеховскую «Попрыгунью».
Конечно, тяжело. Попробуйте-ка прочесть Чехова, Бунина или Лескова после современной  глянцево-гламурной «облегчёнки». О Достоевском я просто не упоминаю.
Актуальность… Применима и к поэзии, если это настоящая поэзия, а не из разряда на «злобу дня». Утром – в газете, вечером в куплете  – прекрасно, только при чём же здесь поэзия?  Мне думается, что поэзия всегда  над злобой, над днями и ночами, над временем.
— Каким Вы видите будущее русской литературы? Согласны ли Вы, что сейчас она испытывает подъём?
— А я и не почувствовала спада. Русская литература неиссякаема, неизбывна.
О будущем русской литературы лучше, чем сказал когда-то Андрей Белый, пожалуй, не скажешь (правда, это сказано век тому назад, но не утратило актуальности (вот где она важна и нужна) и сегодня:
«…писатели, как теоретики; имеем представление о будущем, но, как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие.
Мы просим только одно: чтобы нам верили, что наша исповедь  –  живая исповедь.
Есть общее в нас, пишущих и читающих,  – все мы в голодных, бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила».
— Как русскоязычный литератор, живущий не в Москве, даже не в России, считаете ли Вы, что вся русская литературная жизнь по-прежнему («традиционно») сосредоточена в российской столице, а «все остальные» находятся как бы «на обочине»?
— Я – русский литератор. Ни в коем случае не русскоязычный. Это принципиально разные понятия.
Выпало мне не только в «империи родиться», но и жить в прекраснейшей из провинций у моря – в Одессе. Здесь, как видите, всё, или почти всё – по классику.
И сколь бы ни твердили о том, что Одесса уже не та, и дух её не тот,  она остаётся собой. Видимо, «…всё-таки, что-то есть в этой почве…»
Литературная жизнь Одессы – это всевозможные студии, салоны, гостиные. Это арт-фестивали, в рамках которых проводятся разнообразные конкурсы. Это альманахи, антологии, творческие вечера и презентации. Это арт-салоны и арт-кафе.
Это Южнорусский Союз Писателей и «толстый» литературный журнал «Южное Сияние».
Творческая гостиная Diligans, проект «Территория I»,  студия «Зелёная лампа» при Всемирном Клубе Одесситов.
Это международная книжная ярмарка «Зелёная Волна», которая проводится ежегодно и тоже относится к одной из добрых литературных одесских традиций.
Хотелось бы особенно отметить арт-фестиваль «Провинция у моря», который проводится  на различных литературных площадках Одессы и Ильичёвска, и который в этом году в четвёртый раз соберёт друзей из разных стран в конце августа – начале сентября. Кстати, с первого марта стартовал поэтический конкурс под названием « И ляжет путь мой через этот город…»
В Москве, разумеется, больше возможностей для реализации. Так было всегда. Но – как правило –  больше суеты, шума, много показного, поверхностного. Она очень разная, Москва. У меня есть любимые места в этом городе, любимые скверы, улицы и дома. И люди. Но… И в Одессе частенько бывает шумно и многолюдно.  Писателю же необходимо уединение, если он – писатель. Это моё, вероятно, несколько провинциальное мнение. Оно, конечно же, субъективно, и ответ на этот вопрос начинается с ответа на другой вопрос, который каждый пишущий когда-нибудь себе задаёт: для чего я это делаю?
Публичность, слава, деньги, способ выжить, образ жизни…
Для чего?
Когда ответ будет найден, многие другие вопросы отпадут за ненужностью.
— Что Вы думаете по поводу сохранения русского языка в Украине? Реальна угроза его «запрета»? Как вообще литературное сообщество переживает нынешние события? Должен ли поэт иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично?
— Отмену закона о русском языке считаю недопустимой ошибкой.
Эта отмена была ветирована, и сам закон отправлен на доработку.
Люди делают ошибки. Не застраховано от них и правительство. Главное, уметь признавать и исправлять их вовремя. От ошибок власть имущих зависят судьбы миллионов.
События последних трёх месяцев в Украине всколыхнули весь мир.
Я не считаю, что вправе делать какие-то публичные выводы, заявления и обращения.
Скажу только, что мне невыносимо больно смотреть на то, что происходит.
Молюсь о скорейшем разрешении противостояния. Мирным путём.
Когда слышу безапелляционное «поэт должен…»,  отхожу в сторону, потому что считаю, что там, где ты «должен»  –  ты уже не поэт. На «должен» начинается ремесло, истерия, агрессия…
Впрочем, это моя и только моя точка зрения, и навязывать её кому-либо я не собираюсь.
Не вижу никакой гражданской позиции в размахивании руками, в параноидальных выкриках, вижу только вред, провокацию и позу. Не позицию, а эффектную позу. Чувствуешь, что должен и в силах сделать что-то нужное – иди и делай. Вместо того чтобы кричать «ты должен» другим. Я – пишу. Не речёвки для майданов  и прочих площадей – пионерское прошлое слишком живо в памяти. А я ходить строем, к счастью, так и не выучилась.
— Людмила, в «новой» России скверно с грамотностью. Молодёжь почти не читает книг, в школах частенько попадаются малограмотные учителя. Почему? И как с этим обстоит дело в Украине?
— К сожалению, это наша общая беда. И дело даже  не в том, что молодёжь не читает.
Скорее в том, что она читает.  Читать –  надо учиться. В смысле – что читать. Классическая литература –  наш плот, наш спасательный круг. Она учит размышлять, думать. Сегодняшнее поколение учат думать только об одном: как стать успешным, как заработать миллион – о материальном.
Малограмотные учителя – это вчерашние малограмотные ученики. Куда ж от этого денешься?
— Людмила, а можно ли нынче «прокормиться» одной поэзией? Обеспечивает ли она вам достойную жизнь?
— Нет, конечно.
Никогда не рассматривала поэзию как средство для  добывания хлеба насущного. Для меня это мироощущение. И возможность дышать. Прекрасно, если у кого-то получается совмещать  несовместимое. Понятие же «достойной жизни» у каждого своё. В сущности, человеку не так уж  много  и надо.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА