Валерий Бочков: «Разум художника должен быть занят решением творческих проблем, а не булками и колбасой»

Победитель «Русской премии» («К югу от Вирджинии»), литературной премии 2012 года от издательства «ZA-ZA Verlag», автор знаменитого «Брайтон Блюза», завоевавшего титул «Книга года» (2012), лауреат литературного конкурса «МК» в том же, 2012-м… Всё это про замечательного прозаика Валерия Бочкова, нашего соотечественника, проживающего сейчас в Соединённых штатах

— Валерий, вы профессиональный и, насколько я знаю, вполне состоявшийся художник. Влияет ли как-то профессия на вашу литературную деятельность? Насколько эти два дела для вас взаимодополняемы?
— На мой взгляд, именно творчество является единственной божественной чертой в человеке. Но что такое творчество, в чём его суть? Творчество — это создание нового мира, маленького — как «Охотники на снегу» Брейгеля, большого — как потолок Сикстинской капеллы или бесконечного — как наша вселенная. Художник — это образ мышления, это идея. Материал тут значения не имеет, его выбирает сам творец: литератор — слова, музыкант — звуки, живописец — краски. Законы творчества универсальны. Важно не путать творчество с ремеслом. Ремеслу можно научиться, творчество есть дар Божий.
— Как давно вы начали писать? И как пришли к этому? Ваш литературный дебют — когда он состоялся?
— Начал писать я лет десять назад. Уже здесь, в Америке. Сколько себя помню, я всегда хотел быть художником. В этом качестве я пережил несколько реинкарнаций: уже на втором курсе московского худграфа, журналы начали печатать мои иллюстрации, я рисовал обложки в «Кругозор», иллюстрации в «Юность», «Ровесник», «Вокруг света». После защиты диплома, я переключился на оформление книг. Немецкое издательство «Протестант» предложило мне оформить «Евангелие от Иоанна». Проект занял года три. Для сбора материала великодушный издатель отправил меня в Израиль. Я бродил по Вифлеему, Назарету, старому Иерусалиму, видел страшную красную пустыню под пронзительно синим небом, где дьявол искушал Христа. Я плавал в воде Иордана в тридцати метрах от того места, где Иоанн крестил Иисуса. Кстати, реальность Его личности там, на улочках старого Иерусалима, среди оливковых деревьев Вифлеемского сада, на выжженных холмах Иудеи, не вызывает сомнения. По крайней мере у меня — я это ощутил кожей. Христос был — и всё. Ленин, к примеру, видится мне гораздо более мифической фигурой даже в Питере или Москве.

Художник — это образ мышления, это идея. Материал тут значения не имеет, его выбирает сам творец: литератор — слова, музыкант — звуки, живописец — краски. Законы творчества универсальны. Важно не путать творчество с ремеслом. Ремеслу можно научиться, творчество есть дар Божий

Своё «Евангелие» я показывал на Франкфуртской книжной ярмарке. После завершения проекта, я понял, что ничего более серьёзного, в первую очередь, для меня самого, я уже не создам. Как иллюстратор.
Мне не было и тридцати, я был амбициозен и энергичен, а главное, полон новых идей. Я начал работать в станковой графике. Через год я организовывал выставку в Вашингтоне, где меня приметил один из директоров Эдинбургского фестиваля искусств. Прямо из Штатов мои работы были отправлены в Шотландию. С персональными выставками я дважды участвовал в Эдинбургском шоу. На три года я угодил в выставочную карусель: объездил всю Европу, жил и работал в Амстердаме, у меня появился импрессарио, счёт в Шотландском королевском банке. Тогда мне предложили эмигрировать. Тогда я отказался и вернулся в Москву.
Россия начала 90х казалась мне самым интересным местом на планете. Я ринулся в издательский бизнес, потом занялся рекламой. Четыре года руководил рекламной кампанией «Золотая Ява. Ответный Удар» в «Grey Advertising». В качестве креативного директора работал в Нью-Йоркской штаб-квартире «Grey». Через полгода мы сбежали из Манхеттена, я обожаю этот сумасшедший город, но лишь в роли туриста. В провинциальном Вашингтоне заниматься рекламой оказалось нелепо, и я организовал свою творческую студию. Начал работать с «Discovery», другими телеканалами. Моей задачей была визуализировать шоу, ещё до того, как оно появилось. Тогда же я начал работать с агентством Донны Розен, которое и сейчас представляет меня в полиграфии, я и сегодня порисовываю обложки и картинки в журналы.
Вот тогда-то мне и показалось, что я пошёл на второй круг. И я решил попробовать что-нибудь кардинально новое. Я начал писать.
— Расскажите немного о себе, о своём детстве и юности.
— Мой отец был военным лётчиком. Я родился в Латвии, в военном городке, в пяти километрах от аэродрома. Саундтреком моего младенчества стал рёв «мигов», в пять лет мне давали пострелять из «макарова», меня брали на охоту и рыбалку, лётчики угощали меня пивом и конфетами, учили играть на биллиарде. Лесные озёра, рыжие стволы сосен, дух варёных раков и дым костра по воде на вечерней зорьке — вот мои первые жизненные впечатления.

Христос был — и всё. Ленин, к примеру, видится мне гораздо более мифической фигурой даже в Питере или Москве

Я вырос в Москве, на Таганке, в семье моего деда, генерала генштаба. Он служил в ставке верховного главнокомандующего и видел Великого и Ужасного на расстоянии вытянутой руки. Учился я в немецкой спецшколе, к концу десятого класса меня почти убедили подать документы в военный иняз. Не знаю имени ангела, который всё-таки уберёг меня от безумного шага, но я благодарен ему и сегодня. Отказ от военной карьеры и, более того, желание стать художником в значительной степени подпортили мои дальнейшие отношения с роднёй.
— Что тогда читали?
— Книги, конечно, книги. Как в каждом хорошем московском доме, у деда была достойная библиотека. К пятнадцати годам я прочитал всего Чехова, Гоголя, Толстого и Пушкина. Параллельно шёл эклектичный набор из неизбежных Стругацких, Брэдбери, Конан-Дойла, Марка Твена и Стивенсона. С не очень ясным мне сейчас увлечением читал Данте и Шекспира. Помню, каким открытием для меня стали Селинджер, Апдайк, Доктороу, Берроуз.
— Какие писатели сформировали ваш внутренний язык, на котором вы говорите сами с собой, и в какой мере этот язык совпадает с тем, которым вы пишете свою прозу?
— Внутренний язык? В первую очередь я художник. Я мыслю образами, эти образы складываются в картины, между картинами возникает логическая связь — вспыхивает искра и рождается новый мир. И только после этого появляются слова. Рождается интонация.
Есть несколько писателей, которых я считаю наиболее важными для себя, назову только двоих. Набоков — он гений формы, на мой взгляд, непревзойдённый.
И Достоевский. Это наш Данте, книги Достоевского — подробнейшая карта ада русской души. Равных ему нет.
— Если можно, Валерий, почему вы перебрались в Штаты? Как проходила адаптация?
— Перебраться в Штаты мне помог Владимир Путин. После того, как его первый раз избрали президентом, избрали с каким-то нечеловеческим энтузиазмом, я примерно представил себе дальнейший ход развития событий. Обладая крайне живым воображением, я понял, что один раз я это кино уже видел, смотреть его по второму кругу желания у меня не было.
Адаптация прошла безболезненно, я свободно говорил по-английски и по-немецки, в Нью-Йорке меня ждало кресло креативного директора седьмой рекламной фирмы в мире.
— Как по-вашему, слово «пробиться» — применимо ли оно в писательском деле сегодня, в эпоху интернета и глобализации?
— «Пробиться» звучит для моего уха слишком уж по-военному. Вопреки моей родословной, я человек миролюбивый и, в отличие от моего деда-генерала, я занимаюсь беллетристикой, а не планированием стратегических или тактических воинских операций.

Отказ от военной карьеры и, более того, желание стать художником в значительной степени подпортили мои дальнейшие отношения с роднёй

— Как вы считаете, интернет — это больше хорошо, чем плохо? Или наоборот? Авторское право и интернет — как вы относитесь к этому вопросу?
— Вспомните, что является символом ведущей компьютерной компании «Apple». Ответ, на мой взгляд, весьма очевиден.
А авторским правом должны заниматься юристы и агенты писателей, что писатель может в этом понимать?
— Согласны, что творческому человеку идеи диктуются «сверху»?
— Главное, чтоб сюжеты и идеи не диктовались из министерства культуры.
— Можно ли в Америке прожить на доход от литературной деятельности? Вообще, приносит ли она вам какую-то ощутимую материальную пользу? И согласны ли вы, что творческий человек творит лучше, если он голоден? Приходилось ли вам самому когда-нибудь голодать (хотя бы образно говоря)?
— Начнём с голода: разум художника должен быть занят решением творческих проблем, а не булками и колбасой. Джоконда была написана вполне сытым Леонардо, голод, вернее, его отсутствие, никак не повлиял на качество божественного сфуматто флорентийского мастера.
В Америке невероятное количество писателей, которые живут на доход от своих книг. Разумеется, доход доходу рознь — есть Кинг, есть Кунц. Но одновременно на рынке работают и тысячи других беллетристов, их издают, им платят гонорары. Американцы прагматичны, они сумели выстроить правильную модель бизнеса. В пятиэтажных книжных магазинах стоят удобные кресла, там запросто можно провести короткий отпуск. Однако всё это касается лишь англоязычной литературы.
— Валерий, у вас не очень много изданных книг. А много ли рукописей, которые ждут своего часа? И где, у кого вы больше всего любите издаваться?
— Всё идёт своим чередом. Только что в ЭКСМО вышел мой роман «К югу от Вирджинии», там же летом выходит «Медовый рай». Этот роман был опубликован во втором номере «Дружбы Народов», опубликован целиком, без сокращений — за что я очень благодарен редакции. Журнал «Октябрь» напечатал, и тоже целиком, другой мой роман «Берлинская латунь». В январском номере «Новой Юности»  опубликована моя повесть «Брат моего брата». В «Знамени»  появится повесть «Черви-козыри», а «Октябрь» готовит рассказ «Ниже нуля по Фаренгейту». Всё это произошло за последние шесть месяцев.
До этого дюссельдорфское издательство Za-Za Verlag выпустило четыре моих романа и три сборника прозы. Семь книг плюс два десятка публикаций в ведущих литературных журналах — результат, на мой взгляд, вполне удовлетворительный. Тем более для литератора, начавшего писать десять лет назад.

Набоков — гений формы, на мой взгляд, непревзойдённый. И Достоевский. Это наш Данте, книги Достоевского — подробнейшая карта ада русской души. Равных ему нет

— Какое из своих произведений вы считаете самым сильным? Какое ближе всего вашему сердцу? Расскажите про них.
— Нежно отношусь к сборнику «Брайтон-блюз». Не только потому, что каждый из двенадцати рассказов был опубликован в толстых журналах, два из них победили на литконкурсах, а весь сборник удостоился звания «Книга года» издательства Za-Za Verlag. Мистическим образом отдельные истории, не связанные друг с другом сюжетами или героями, сложились в логическую композицию. Оказавшись под одной обложкой, каждая история обрела дополнительную глубину, а вместе они составили вполне законченную вселенную средней величины.
— Над чем вы работаете в настоящий момент? Когда можно будет почитать вашу новую книгу?
— В прошлом году с романом «К югу от Вирджинии» я стал лауреатом «Русской премии». После церемонии в Президент-отеле был фуршет с шампанским и водкой. Один окололитературный тип отвёл меня в угол и сказал: «Брайтон, Вирджиния — это всё замечательно, старик. Но маргинально. Русского читателя интересует судьба России. Вот о чём надо писать!» Судьба России интересовала и меня. Через восемь месяцев я закончил жёсткий, местами жестокий, порой беспощадный, роман «Харон и другие мерзавцы, которых ты встретишь на пути в ад». Это книга о России, книга о каждом из нас, что с нами случилось и почему. Жанр — антиутопия, но сюжет и ткань истории настолько близки к реальности, что вполне допустимо, что всё это происходит сегодня, сейчас. И мы узнаем об этом завтра.
Реакция на рукопись оказалась любопытной и об этом можно было бы написать отдельную повесть в стиле Войновича. Немецкое издательство, прочитав роман, буквально умоляло отдать текст им. Я отказался, я хотел издать книгу на родине. Главред одного московского журнала написала мне, что «публикация романа будет литературным самоубийством для журнала. А, может, не только литературным». Другой толстый журнал, из региональных, почти решился на публикацию, но, очевидно, успел вовремя одуматься. Неизвестно откуда возникли циничные люди из московского телевидения, они сулили деньги, но просили чуть «подрихтовать сюжетик». Как если бы Раскольников передумал убивать старуху, а вместо этого вступил в комсомол. Потом ещё пара московских издательств танцевала вокруг «Харона» с вполне предсказуемым результатом. Месяц назад я дал большой отрывок из романа в один эмигрантский журнал и сел писать вторую часть. Вторая книга будет называться «Коронация зверя».

Литература безусловно является самым важным вкладом России в мировую культуру и с ней, с русской литературой, всё будет в порядке

— Что сегодня переживает русскоязычная литература — упадок или подъём? Чего, по-вашему, ей очень не хватает?
— Ответ на первый вопрос очевиден, вопрос мне кажется риторическим. Мне трудно сказать, чего не хватает русской литературе сегодня. Единственное, в чём я убеждён: литература безусловно является самым важным вкладом России в мировую культуру и с ней, с русской литературой, всё будет в порядке. Рано или поздно.
— Что вы читаете в настоящий момент? А есть у вас настольная книга? Кого вы перечитываете время от времени?
— Постоянно читаю новых англоязычных авторов. По-русски перечитываю Достоевского и Гоголя, Пушкина — даже в знакомых текстах время от времени находишь какие-то новые оттенки, неожиданные акценты, не услышанные ранее. Набоков, разумеется. Недавно параллельно перечитал обе «Лолиты» на русском и английском. Стало жаль англоязычных читателей — английская версия показалась мне вычурной и чуть жеманной.
— Часто ли вы бываете на родине? Скучаете ли по ней?
— Родина для меня понятие не географическое. Я родился в Латвии, вырос в Москве, жил и работал в Европе. Сейчас живу под Вашингтоном, в Вирджинии. Мечтаю перебраться на ПМЖ в  Вермонт, где у нас дача с русской баней на берегу лесной реки. В реке форель, в лесу белые грибы, встречаются лоси, есть и медведи. Зимой морозы под минус тридцать, снега выпадает по самую крышу.

Душа России — православие, христианство. Суть христианства — любовь. Не деньги, не слава, не имперская задиристость и псевдомонархическая удаль, а любовь

— Что бы вы хотели пожелать России сегодня, в такое сложное для неё время? (если можно)
— Отвечать на подобный вопрос нужно или откровенно, или не отвечать вовсе. В первую очередь — думать. Почаще и поглубже. И не врать. Себе в первую очередь. Впрочем, это пожелание касается не только России. И ещё: душа России — православие, христианство. Суть христианства — любовь. Не деньги, не слава, не имперская задиристость и псевдомонархическая удаль, а любовь. Любовь. Всё остальное сами знаете от кого.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА