Геннадий Кацов: «Войны кончаются, а человеческие отношения, отношения между народами могут так никогда и не восстановиться»

Геннадий Кацов — поэт, писатель, журналист, теле- и радиоведущий. Казалось бы, всё просто и исчерпывающе. Однако про этого человека в двух словах не расскажешь. Чтобы понять, кто такой Кацов, надо вспомнить далёкие восьмидесятые — когда происходил слом советской системы и зарождалась свобода слова. Это он вместе с другими прогрессивными литераторами создал легендарный московский клуб «Поэзия». Его имя связано и с той экстравагантной группой литераторов-самиздатовцев, что называлась «Эпсилон-салон»…
Но пусть он сам об этом расскажет. Сегодня наш литературный портал рад принимать Геннадия Кацова у себя в гостях

— Геннадий, вы были заметной фигурой в поэтическом андеграунде советского периода или, как сейчас выражаются, в «советском поэтическом андеграунде». Не скучаете по тем годам, когда создавался московский литературный клуб «Поэзия»? По вашей группе «Эпсилон-Салон»?
— Неожиданное для меня словосочетание: «советский поэтический андерграунд». Любопытно, как историческое время корректирует понятия, делая своей противоположностью то, что должно бы на самом деле называться «поэтический андерграунд советского периода/советской эпохи».
Во времена СССР андерграунд сторонился всего советского, всего, что имело к «советскому» (и прилагательному, и существительному) хоть какое-то отношение: в одежде, в речи и письме, в экзистенциальном и общественном бытовании. Мы уходили в дворники и сторожа, лишь бы сталкиваться с реалиями социализма как можно реже. Я проработал ряд лет на московской ТЭЦ-16 в охране, а это значило, что, просидев сторожем сутки, получал трое суток в собственное распоряжение, и никто не мог обвинить меня в тунеядстве по существовавшей в те годы уголовной статье.
Вообще, тогда мы не осознавали, что иерархии в культуре выстраивались по западному образцу. Так, ещё с бунтарских 1960-х на Западе противоположности establishment — non-official приобрели третью составляющую — underground. И с 1970-х в СССР к официальной и неофициальной культурам добавился андерграунд, а это значило, что в отличие от культуры официально непризнанной, откуда всё-таки была возможность попасть в советский эстаблишмент, в андеграунд люди уходили, не желая официоз замечать, учитывать, иметь с ним дело.
Если немало авторов знаковых и скандальных «Метрополя», «Аполлона 77», «А-Я» совсем не прочь были начать или продолжать публиковаться в «Юности», «Новом мире» или «Дружбе народов», то для большинства тех, кто был опубликован в питерских самиздатовских «Митином журнале» или «Часах», в московском «Эпсилон-Салоне» вся советская периодика рассматривалась, как оскорбление групповому и личному вкусу.
«Советский андерграунд» — это оксюморон, поскольку при таком прилагательном андерграунд становится абсурдом. Думаю, что и «антисоветским» его не назовёшь, поскольку это не могло являться эстетической задачей, а именно заявленная эстетика, как антипод всему, что было тогдашним советским соцреализмом, даже в лучших его образцах (Трифонов, Нагибин в прозе; Роберт Рождественский, Евтушенко, Вознесенский, Левитанский в поэзии) не позволяла сотрудничества, если хотите — коллаборационизма с советской литературой, и в лице её — с советской властью. Мы её презирали, она отвечала нам взаимностью, особым вниманием со стороны КГБ, «чёрными списками» и постоянным ощущением, что когда-нибудь это добром не кончится. Скорее всего, не начнись Перестройка, так бы оно и вышло.
Так что, по тем временам я не скучаю. Всего, даже во времена Горбачёва, приходилось добиваться огромной тратой энергии, нервов и времени. И с постоянным чувством, что «секира фараона» может опуститься в любую минуту. Другое дело, клуб «Поэзия» — это юность многих вошедших в этот клуб литераторов, часть которых сегодня общепризнанные лидеры литературных течений, поколений, а то и «живые классики». Мы впервые почувствовали тогда, в год создания Клуба (1986-й), себя свободными, вольными читать со сцены что и как хотим, собираться где и когда пожелаем. Это было удивительно и, в добавление к традиционным в творческой среде алкогольным возлияниям, опьяняло.
То же касается и группы «Эпсилон-Салон», и одноимённого журнала,  отцами-основателями которых были Николай Байтов и Александр Бараш.  В группу входили литераторы самых разных эстетических пристрастий, от Олега Дарка до Игоря Левшина. И проводимые на квартирах чтения собственных текстов, просто посиделки с обменом мнениями, взглядами, ксерокопиями сам- и тамиздата — всё это было нам крайне необходимо и, если смотреть с дня сегодняшнего, очень трогательно.
 

«НАШКРЫМ» является антитезой по отношению к известной идеологеме «КРЫМНАШ»

— Вы уехали в Штаты в конце 1980-х, и, к счастью, у вас там всё сложилось очень здорово. Но всё же, почему эмигрировали? Были ли у вас сомнения на этот счёт? Ведь, насколько известно, в те годы и у нас вроде зарождалась демократия и были вполне реальные надежды на перемены…
— Частично я на эти вопросы уже ответил. Прежде всего, я не верил, что в стране, прожившей семьдесят лет под страхом массовых арестов и казней, старательно десятилетиями уничтожавшей собственный генофонд, то есть лучших из лучших, всё может измениться в считанные годы. Или, при худшем сценарии, даже в считанные десятилетия. В прошлом году я написал текст, посвящённый моему 25-летнему пребыванию в Америке. В частности, там сказано:

Государство, в котором не очень и жарко,
И вполне климатически можно бы жить,
Если б личного времени было не жалко,
И коль был не еврей бы, а Вечный Жид.

Мне больше не хотелось тратить годы на борьбу с цензурой, чему-то соответствовать в идеологическом плане, бороться за светлое будущее, отталкиваясь от мрачного настоящего. Просто я понял, что при отведённых человеку сроках, мне ещё многое надо бы успеть — и повидать, и познать, и поездить, без согласования с ОВИРом, по миру и впечатлиться. А когда услышал в 1985 году в речи первого российского президента, что СССР в ближайшие годы должен стать законодателем мировой моды в автомобилестроении — это с «Запорожцами», «Москвичами» и «Жигулями», то совсем потерял охоту к перспективам Перестройки и вернулся к тому, чем был характерен брежневский «застой»: к полному неверию в услышанное, увиденное, обещаемое. Так что, сомнений в отъезде у меня никаких не было. Мой текст, посвящённый 25-летию, заканчивается так:

И слова благодарности, были бы силы,
Год от года твержу, ибо несть им числа:
Той стране, что без крови меня отпустила,
И вот этой, что сразу меня приняла.

Должен сказать, я был очень рад, когда в России появились и, казалось, крепли свободы — слова, мнений, собраний, вероисповедований. И с каким отчаянием сегодня приходится наблюдать возвращение и цензуры, и контроля над СМИ, и торжество ставшего именем нарицательным «первого канала», цинично вернувшимся к самым кондовым образцам советской пропаганды и агитации, а то и переплюнувшим их во многом.
Вообще же, вслед за одной из основополагающих идей Беккета («всё, что с тобой происходит, не твоё дело»), я считаю, что отъезд из СССР — это не только и не столько мой выбор. То, что меня привело сюда, в США, сделало меня в самых разных смыслах другим и, надеюсь, лучше.

Одна из главных мотиваций в мировой истории, которая ведёт к войнам, ненависти, терактам, революциям, информационным войнам — чувство униженности, ощущение, что тебе чего-то недодали

— Кстати, а что сейчас с «Поэзией»? И что с теми ребятами, которые входили в «Эпсилон»?
— Клубу «Поэзия» в 2016 году исполнится 30 лет. Я уехал из СССР в конце января 1989 года, будучи директором Клуба, и после этого он просуществовал, возможно, ещё лет пять-семь. Ко дню открытия Клуба 30 лет назад, к 12 октября, мы планируем выпустить книгу воспоминаний, а первый председатель Клуба — Леонид Жуков, собирает членов Клуба, насколько мне известно, уже в этом году на памятный вечер, посвящённый «Поэзии». Хотелось бы в следующем году посетить в Москве юбилейный вечер Клуба.
Сегодня о Клубе уже немало написано литературоведческих статей, диссертаций, воспоминаний. Он сыграл в годы Перестройки некую формообразующую роль, объединив и концептуалистов, и метаметафористов, и «Московское время», и тех, кто собирался в «Зелёной лампе» в редакции «Юности» у Кирилла Ковальджи. Поэтому, применительно к Клубу эпитет «легендарный» звучит вполне оправданно.
Что касается «Эпсилон-Салона», то Николай Байтов, уверен, сегодня один из ведущих поэтов и прозаиков России; Александр Бараш получил известность не только в России, но и в Израиле, где он сейчас проживает. А если говорить об авторах журнала, то достаточно перечислить Владимира Сорокина, Льва Рубинштейна, Дмитрия Александровича Пригова, Всеволода Некрасова, чтобы стало понятно, что значат в литературе и для русской словесности эти «ребята» сегодня.
— Чем живёт русская творческая Америка? Есть ли и там какие-то наши литературные тусовки, клубы, салоны? Происходят ли какие-то заслуживающие внимания события?
— В середине 1990-х я был владельцем еженедельной нью-йоркской газеты «Печатный Орган» и совладельцем манхэттенского кафе и культурного клуба по совместительству Anyway.  Вокруг этого места, ставшего в те годы центром «русского Нью-Йорка», масса всего происходило: фестивали (кстати, первый фестиваль памяти Сергея Курёхина), литчтения, перформансы.  Короче, «от Войновича до Макаревича», как кто-то в те годы определил суть  Anyway.
Сегодня дела в литературной жизни Нью-Йорка обстоят не хуже. Думаю, только в пределах Большого Яблока работают больше 50 литераторов, которые пишут по-русски, не отказывая себе и в текстах, написанных по-английски. По всем же Штатам трудно назвать цифру, даже приблизительно. Возможно, до нескольких сотен русскоязычных поэтов, прозаиков, переводчиков, критиков, публикующихся здесь, в Европе, Израиле, России и получающих литературные премии (только в этом году — четыре поэта из США вошли в лонг-лист «Русской премии»: Катя Карпович, Геннадий Кацов, Бахыт Кенжеев, Елена Сунцова).
Нельзя сказать, что существует некий круг литераторов, объединённых общностью идей, эстетикой, некими едиными задачами, по типу «парижской ноты», пражского «Скита поэтов», или берлинского Клуба писателей, учреждённого в 1920-х высланным из России Николаем Бердяевым. Скорее, все эти люди объединены русским языком, и каждый по-своему, естественно, решает свои творческие задачи.
Есть по стране и около десятка периодических литжурналов, которые также являются для авторов центрами притяжения. Я считаю себя постоянным автором старейшего в США «Нового журнала» и литальманаха «Время и место», с определённой регулярностью в них публикуясь.
Проходят здесь и авторские вечера, и коллективные литературные чтения, которые собирают от двадцати до двухсот человек. К примеру, значимый для меня вечер, посвящённый моему литературно-визуальному проекту «Словосфера» собрал в Центральной публичной манхэттенской библиотеке (NYPL) на Пятой авеню больше 200 зрителей, так что имеют мало смысла разговоры о том, что поэзия сегодня читателю неинтересна, не собирает залы и прочее.

Пока обществом правит обида и унижение, этим обществом легко управлять изнутри, и это общество всегда будет кого-то, по указке свыше ненавидеть. К несчастью для него же самого

— Вообще, если можно, расскажите, чем вы сами там живёте? Чем зарабатываете на достойное существование в этой серьёзной стране? И как в эту «прозу» вписывается ваша творческая деятельность, или одно не противоречит другому?
— У меня вполне удачливая иммигрантская судьба, грех жаловаться, кстати, как и у многих иммигрантов из стран СНГ. И вполне сложившаяся творческая биография, в частности, хотя я не рекомендую никому идти по моему пути, поскольку профессионализация заняла больше десятилетия, но, если кто-то к этому готов — пусть пробует.
Сразу по приезде, в 1989 году, я начал работать как фрилансер на радио «Свобода», в программе Петра Вайля «Поверх барьеров». Делал собственные семиминутные программы по культуре, которые шли в эфир, а затем я предлагал их распечатку для публикации в ежедневную газету «Новое Русское Слово». Излишне говорить, что работа с Сергеем Довлатовым, который почему-то считал меня «отпетым» прозаиком-авангардистом, Петром Вайлем, Александром Генисом не прошла для меня незаметной.
Уже через несколько лет я задумал издание собственной газеты, что и осуществил на собственные средства. А средства я добывал, работая консьержем в манхэттенском отеле La Parker Meridian на 57 улице, между 6 и 7 авеню. Пять дней в неделю, шесть лет подряд.
А с 2000 года я начал работать на телеканале RTN/WMNB, где и по сей день веду две ежедневных аналитических программы (с корреспондентами из России, Украины, Грузии, Англии, Германии, Израиля) и еженедельную, в воскресный прайм-тайм. За эти годы вёл и вечерний прайм-тайм на радио, был в течение многих лет редактором радиостанции и популярных еженедельников, писал статьи и эссе.
— А литература?
— На литературу с 1993 по 2011 годы времени не было вообще. Однако, в 2011 году я был приглашён в Бостон-колледж на «Крепсовские чтения», ежегодно устраиваемые профессором литературы этого колледжа Максимом Д. Шраером. Я написал к этому выступлению несколько поэтических текстов — и с тех пор, после 18 лет литературного молчания, дело пошло: за последние годы вышли четыре книги в Нью-Йорке и одна в Москве, постоянно публикуюсь в «толстых» журналах в США и России, и всё это мне вполне по душе и только придаёт драйва.
— Вас помнят и любят в России. Поддерживаете ли связь с бывшими земляками? Бываете ли здесь?
— Вполне вероятно, меня стали замечать в последнее время, после публикаций поэтических подборок, выхода книг, лонг- и шорт листов литпремий, выступлений, да и в связи с деятельностью американского издательства KRiK Publishing House, которое выпустило нашумевшую антологию «НАШКРЫМ»; том воспоминаний поэта, одного из основателей СМОГа Владимира Алейникова; готовит двуязычную русско-английскую поэтическую серию «Русское слово без границ».
Отмечу, что, вернувшись в литературу в 2011 году, я заметил, что не все были этому рады, поскольку отводили мне место в середине 1980-х, но ни в коем случае не в актуальном литпроцессе. И до сих пор я ощущаю сопротивление некоторых своих приятелей, которые по каким-то причинам делают вид, что меня в литературе не существует. Никак на них не обижаюсь, считая, что время всех и всё рассудит и каждому по заслугам воздаст. Вообще, несколько известных принципов помогают мне в жизни преодолевать трудности и делать то, что считаю нужным.
Первый: не трать время на тех, кому ты неинтересен.
И второй: всё, что тебя не уничтожает, делает сильнее.
В Москве в первый и последний раз за уже 26 лет я побывал в 1997 году. Выступал в коллективном поэтическом вечере в Большом зале ЦДЛ, в Малом прошёл мой собственный вечер, читал в московском Крымском клубе, где и познакомился с его президентом Игорем Сидом, с которым 17 лет спустя составил альманах «НАШКРЫМ». Больше с тех пор ни разу в Москве не был, хотя скорби на этот счёт не ощущаю, поскольку в мире есть куда поехать и что посетить.
А с земляками встречаюсь в Нью-Йорке. Даже не вспомню сразу, кто из моих друзей и близких приятелей за эти годы здесь не побывал.

Какая страна, такие у неё и элиты

— Если можно, на заре вашей творческой карьеры какие поэты повлияли на вас? Есть ли кто-то, кого вы могли бы назвать своим учителем?
— Если мы говорим о литературе, то сильнейшее впечатление в 1980-х на меня произвели акмеисты, ОБЭРИУты, футуристы и будетлянин Хлебников, абсурдисты (Ионеско, Чоран, Беккет), поэзия и проза американских битников, «парижская нота», а также круг московских концептуалистов (Пригов, Рубинштейн, Вс.Некрасов), «лианозовцы» (Сапгир, Холин), метаметафористы (Парщиков, Жданов, Еременко, Арабов), питерцы Кривулин, Шварц, Драгомощенко. Огромное место в моей литературной судьбе занимает Бродский, но это отдельная тема.
Уже здесь, в США, открыл для себя поэтов американской «Лэнгвидж скул», французской «Аксьон поэтик», Фроста и Одена, У. К. Уильямса и Чарльза Олсона, Пола Боулза и Кэти Акер, Майкла Палмера и Пауля Целана…
Но на меня в литературе повлияла не только литература. Много десятилетий я интересуюсь изобразительным искусством. Следствием этого увлечения стал экфрасический проект «Словосфера», куда вошли поэтические тексты, инспирированные шедеврами изобразительного искусства.  Все 180 текстов проекта, над которым я работал полтора года, — 12-строчники, и являются чем-то вроде медитаций в паре с картинами за последние семь столетий, начиная с Джотто.
Слились две моих страсти — поэтическая и изобразительная. Последняя меня многому научила — в области композиции, ощущения фактуры, сочетания колорита и наполненности содержания. Если хотите, здесь мы касаемся известных взглядов Бодлера о межчувственных связях — синестезии; картин американской художницы Джорджии О’Киф, цветового ощущения фонем у Хлебникова и «Прометея» Александра Скрябина.
В немалой степени своими учителями в стихосложении я могу назвать прерафаэлитов, мастеров итальянского и северного ренессансов, художников «Мира искусства», австрийского «Сецессиона», немецкого экспрессионизма и американского магического реализма, кубистов и дадаистов.
— А на какой литературе вы выросли, воспитывались? Было ли чтение приоритетом в вашей семье?
— Никакой особо отличной от литературы массового потребления в детстве я не читал. В основном это были подписные издания вроде «Библиотеки приключений», замечательные Олеша и Кассиль; незабываемы впечатления от «Бемби» и «Филипка» Л. Толстого из учебника первого, кажется, класса.
Затем 200 томов «Всемирной библиотеки», четырёхтомник Хэмингуэя и масса так называемых «подписок», которые доставал мой папа через знакомых в Доме книги. «Большая» и «малая» серии «Библиотеки поэта», серия «Литературные памятники»… Короче, всё как у всех в советские годы.
А в конце 1970-х пошёл тамиздат: Белинков, Авторханов, Солженицын, Набоков, Платонов, Булгаков и Введенский издательства «Ардис», того же издательства Бродский, аксёновский «Ожёг», Ильязд, Вагинов, Добычин. Добавим к этому увлечение мифологией и историей религий (Мирча Элиаде, Джеймс Фрезер, Мишель Фуко, Владимир Пропп), философской антропологией и семиотикой (Батай, Беньямин, Соссюр, Деррида).
— Сейчас вы уже американец «в законе». Вы видите, как живут люди вокруг вас, и можете их сравнить с русскими. И можно ли сравнивать? Я имею в виду, творческая интеллигенция в Штатах и в России — они родственны? Или наши всё-таки «более творческие», более душевные, что ли?.. А может, они вам просто более близки, потому что остаются родными?
— Сравнивать можно всё со всем, при этом помня известное мандельштамовское «не сравнивай, живущий не сравним». В середине 1990-х я написал книгу по истории Нью-Йорка, от голландцев, начало XVII века, до конца XIX века. Кстати, Нью-Йорк был основан в 1624 году — это к тому, что многие считают Америку страной молодой да зелёной: Нью-Йорк старше Санкт-Петербурга на 80 лет.
За образец я взял любимейшего мною Вашингтона Ирвинга, первого крупного американского писателя XVIII века, с его книгой «История Нью-Йорка». Погружение в различные исторические источники при написании книги позволило мне познакомиться не только с историей Нью-Йорка, но и Америки в целом. Могу сказать, что американцы с их традициями и историей — не меньшая для русских экзотика, чем, допустим, корейцы или бушмены. В представлении русских американцы в основном белые, поскольку в России не всегда понимают, что американец — это десятки миллионов чёрных и жёлтых, латиноамериканцев и мусульман, индусов с японцами, являющихся гражданами этой страны. Америка и есть вариант библейской Вавилонской башни, и не только янки в ней живут.
А то, что американцы одеваются, якобы, так же, разъезжают в таких же машинах и любят джаз, рок-музыку, баскетбол и Чехова с Достоевским, ровным счётом ничего для понимания их ментальности, привычек, известных чувств сострадания и милосердия не значит. Они не только говорят по-английски с американским акцентом, что говорящему исключительно по-русски никогда не понять, но иначе относятся и к свободам, и к собственной, более чем 400-летней, истории и её героям, к своим матерям и гостям своей страны.  
США — огромная страна с более чем 310-ти милионным населением, великой культурой, уникальной системой университетов и соцобеспечения, наукой и техникой, медициной, отношением к детям, старикам и инвалидам. И только тот, кто не хочет понять Америку и американцев, может слушать весь этот бред, который несётся сегодня из российского телеящика.
Я могу понять, что зависть к сильному, к тому, кто многого добился и умеет решать свои болезненные вопросы, их не скрывая, может вызывать не самые добрые чувства у более слабого и неудачливого. Но не лучше ли собрать волю в кулак, признаться в своих проблемах и недостатках в прошлом и настоящем, и решать, трудно и годами, самостоятельно свои задачи, чем видеть «в чужом глазу соринку»?
— Вы выступили инициатором проекта «НАШКРЫМ». Во-первых, поздравляем вас с выходом этой замечательной антологии. Однако вы же наверняка понимали, что с помощью ещё одной, пусть даже замечательной, книги вы не пробьётесь ни к мозгам тех, кто не читает стихов. А это, к сожалению, большинство. И всё же вы создали этот проект. Считаете ли, что это было не зря?
— Да, не зря. И о том, что проект удался, можно судить по многочисленным публикациям, рецензиям, презентациям в США и России.  Бесспорно, если мы говорим о «нечитающем большинстве», то никакой книгой к нему не пробиться. Здесь работает формальная логика: просто потому, что это большинство, допустим, танцует, пропивает зарплату, ходит на митинги, поддерживает и одобряет, но ничего не читает.
С другой стороны, у Одена есть фраза: poetry makes nothing happen. Поэзия ничего изменить не может. Ни вокруг тех, кто читает, ни в их головах.
Нашей задачей не было изменить мир, остановить войны и землетрясения, изменить индекс Доу Джонса или уменьшить количество абортов в мире. Мы собрали под одной обложкой 120 авторов из десяти стран мира со стихами о Крыме. И назвали книгу «НАШКРЫМ», что является антитезой по отношению к известной идеологеме «КРЫМНАШ».
Этот проект имеет отношение не только к литературе, но и к акционизму. Это была миротворческая акция, цель которой — показать, что несмотря на то, что произошло в Крыму после референдума 16 марта 2014 года, и что никто, кроме России, в мире не признаёт, и что стало яблоком раздора между Россией и остальным миром, всеми остальными 192 государствами из 193-х, входящих в ООН, мы собрали под одной обложкой самых разных поэтов, с разными взглядами, но они мирно сосуществуют.
Проект, конечно, утопический, но то, что он состоялся, говорит о том, что есть примеры решения в одной, отдельно взятой книге. Одна из самых ужасных тем, кроме всего прочего, в сегодняшнем крымском вопросе — это то, что ссорятся люди, которые не могут согласиться друг с другом. Но войны кончаются, а человеческие отношения, отношения между народами могут так никогда и не восстановиться. Может быть тот, кто узнает о нашем проекте или прочитает нашу книгу, задумается об этом.
И уже мы выполнили, таким образом, нашу задачу. Ну, а тех, кто ничего не читает — не остановить. Разве что собрать вместе и рассказать сказочный, невероятный сюжет «Носорогов» Ионеско. Может быть, тогда тот, кто не смог понять идеи «НАШКРЫМа», хотя бы убоится стать носорогом.
— Культурное неравенство и материальное неравенство — насколько оно, по-вашему, остро в России? И, в свете той жизни, которой мы живём последние четверть века, как вы думаете, кто здесь является настоящей элитой?  
— Какая разница, какое оно, неравенство. Одна из главных мотиваций в мировой истории, которая ведёт к войнам, ненависти, терактам, революциям, информационным войнам — чувство униженности, ощущение, что тебе чего-то недодали.
Мусульманский мир был одним из ведущих исторических игроков в XI-XII веках, а потом всё потерял, практически исчезнув как историческая сила. И это, с точки зрения правоверного мусульманина, несправедливо, и это вполне служит поводом для всемирного джихада и возвращения к «справедливому мироустройству» в виде всемирного Халифата.
И мексиканцы, проиграв в XIX веке в войне с Америкой Калифорнию и Аризону, видят себя униженными и оскорблёнными. Равно как и россияне после распада СССР не могут этого простить. Кому? Ясное дело, Америке. Америка ещё виновата и в том, что Наполеон вошёл в Москву, а в поединке Пересвета с Челубеем на Куликовом поле Пересвет погиб.
Так что, культурное и материальное неравенство внутри страны не всегда приводят к тому, чтобы собственными силами от неравенства избавиться, а, скорее, к тому, что во всём этом виноваты внешние, всегда злокозненные причины.
Пока обществом правит обида и унижение, этим обществом легко управлять изнутри, и это общество всегда будет кого-то, по указке свыше ненавидеть. К несчастью для него же самого.
А что касается элит, то в свободном обществе они следуют естественным законами. Пусть будет — свободного рынка, который определяет в равной конкурентной борьбе своих чемпионов и вперёдсмотрящих. Если же мы говорим о так называемой «управляемой демократии», то элиты властью назначаются, либо их просто не трогают до определённого момента, что элиты чётко понимают.
То есть, если элита — это некая общность группы людей, которая имеет доступ к рычагам реальной власти, то в нынешней России вопрос о «настоящей элите» просто не стоит. Кто страной управляет, тот её, простите, и танцует. А если остальными элитами называются те, кто в зависимости от настроения властьимущих допущен на время к кормушке для избранных, то остаётся только с сожалением отметить: какая страна, такие у неё и элиты.
Мне всегда казалась плодотворой театральная идея: «Беккет в ожидании Годо». У неё есть варианты, и один из них: «Россия в ожидании элит». Хотя, поживём — увидим. Возможно, когда-нибудь и дождётся.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА