Саша Ирбе: «Читателю совершенно не интересно, что внутри себя переживает поэт, ему интересно то, что переживает он»

«Вы почитайте Тютчева. Это что-то абсолютно космическое. Его поздние стихи — я в восторге…» О молодой талантливой поэтессе Саше Ирбе, многократном победителе престижных литературных конкурсов, хочется сказать одно: уходящая натура, тургеневская девушка с тонкой, ранимой душой. Она как будто из прекрасного прошлого, где мужчины были галантными кавалерами, а женщины — прекрасными дамами. Её простые, воздушные строчки близки каждому: в них и тоска о прошедшей любви, и радость от нового дня, и горечь от стремительности времени, которое невозможно остановить…О ней восторженно говорят критики, на её стихи музыканты сочиняют песни, а она честно признаётся, что пишет не для себя, а для людей. Литературный портал «Пиши-Читай» попытался приоткрыть читателям загадочный мир победителя литературного конкурса «Золотой микрофон», да и повод формально есть: вышел в свет новый сборник стихов поэтессы «Горячий аккорд».

— Тем, кто не знаком с вашим творчеством, ваши стихи покажутся похожими по стилистике на стихотворения Серебряного века. Вы так чувствуете, или то время вам просто ближе?
— Нет, скорее некоторая стилизация потому, что то время чище. Всё-таки поэзия — я очень придерживаюсь мнения Блока — это музыка прежде всего. И сейчас тоже много таких стихов, но, вообще, поэт может существовать только во времени. Есть же люди, которые пишут под 18-ый век. В любом случае, это некоторая стилизация. Мне очень нравится этот мир, мне в нём уютно. Мне, опять же, очень близка идея Скрябина, Рериха о том, что для читателя, для зрителя, слушателя нужно создать мир, в котором тебе и ему будет уютно — такие цветные миры. Это такой мир старой Москвы (к тому же я живу в такой старой Москве), таких центральных улочек с двухэтажными домами. Конечно, поэтому мне близки такие стихи.
— Вы человек очень романтичный. Но ведь музыка, под которую вы и ваши коллеги читают стихи, — современная. Почему возникла идея поэтических спектаклей?
— Эта стилизация под время. Потому что так писать, как писали в Серебряном веке, в данном случае невозможно. Так бывает: стилизация под импрессионизм, под соцреализм. Понятно, что это всё абсолютно другое. Тоже самое и поэзия, музыка…
— То есть все ваши поэтические сборники, и этот пятый, который вы представили, они для чтения под музыку?
— Нет, это, скажем так, был уже серьёзный сборник. Первый мой сборник издавался, когда я ещё училась в 11-ом классе. И совсем не в Москве. И у меня даже не осталось ни одного экземпляра этого сборника. Второй — на третьем курсе института. И это было почти 10 лет назад. Третий издавался при Литинституте. Там просто ещё были песни — там музыки ещё не было. А когда вышел «Излом», мы вели с Антоном Савватимовым, актёром театра РАМТ, такую совместную программу — «Стихи на воде» называлась. И когда лето кончилось, то Антон предложил мне, что хорошо бы что-то сделать по стихам, по сборнику. Мы познакомились тогда с музыкантами и решили попробовать. И как раз у меня была презентация в магазине «Москва». Для этой презентации мы когда-то создали программу «Поэзия под барабаны». Так получилось, что презентация прошла, а программа осталась.
— Ваши строчки производят впечатление некой пелены, мягкости, что-то окутывающее слушателя. Знаете, авторы часто говорят, что у них есть потребность писать, излить душу. Причём, многие сами же понимают, что вряд ли смогут достучаться до читателя. А вы для кого пишите? Для себя?
— Конечно, для читателя прежде всего. Я думаю, что люди, которые просто пишут, чтобы излить душу, честно вам скажу, — это писание в стол. Потому что настоящий поэт, писатель, музыкант, актёр, режиссёр, он не может отворачиваться от публики. У меня когда-то был сильный слом, потому что поняла, что читателям, слушателям ты отдаёшь все эмоциональные силы… И я подходила к одному народному артисту, говорила, сколько можно, не хочу больше, на что он сказал: «Публика может простить любое, но невнимание к себе — нет». Читатель может простить любое, но невнимание поэта ко времени, в котором он живёт, и к тем мыслям, которыми не только он живёт, а живут все люди, не простит. А так как в нашем времени прежде всего не хватает мягкости, тепла, то это то, что мне хочется дать людям.
— Ваш последний сборник называется «Горячий аккорд». Почему такое название? Это высокая поэзия?
— Название, честно вам скажу, давалось очень сложно. Потому что в прошлом сборнике «Излом», где очень много выломанности, современной Москвы, которая ломает, душит человека, в этом сборнике очень много лиричных, лёгких стихов. И здесь нет безысходности, которая была в прошлой книге. Но в нём есть, конечно, много страданий, боли, тема войны, в том числе, Отечественная война, Донецк.
— И Сирия должна была быть?
— Нет, просто сборник вышел до этих событий. Конечно, я на эту тему пишу. И если бы не тема войны, то он был бы таким мягким, женским и пушистым. Но так как она там есть, то я поняла, что это аккорд над болью.
— В аннотации сборника написано, что стихи, цитирую, «связаны с двумя переломными периодами вашей жизни». Это, наверное, что-то личное?
— Просто изначально сборник, если бы не военная тема, задумывался именно как сборник любовной поэзии. Потому что в прошлом сборнике было много городской лирики, темы прощаний. Темы изломанной женской души в современности, а эту книгу мне хотелось сделать очень тёплой и мягкой. Понятно, в ней говорится о том, что образует нашу жизнь, — это любовь. И в «Горячем аккорде» есть такой первый цикл. И по сюжету книги первый и последний циклы разделяют десять лет. Понятно, что разделяют два любимых человека, которым посвящены эти циклы. Поэтому и говорится о двух трагедиях, двух таких изломах жизни.
— Бытует такое мнение, что многие пишут, потому что банально графоманы. А можно быть поэтом-графоманом?
— Всё-таки поэты совершенно разные. Я общаюсь со многими поэтами. Честно скажу, каюсь, я не хожу в Дом писателя: ни на общие сборки, к сожалению, потому что у меня очень развит слух (да, вы правильно заметили — я когда-то в школе занималась авторской песней). И вот благодаря этому слуху, я очень хорошо слышу звук. Представьте, что у Блока не было бы никакого слуха в музыке? У него был чёткий поэтический слух. Мне кажется, что это либо дано с рождения, или не дано. Это культура может воспитываться, а поэтический слух не воспитывается никак. Есть у людей что-то изнутри. Которые, к примеру, начинают петь. Или как Айседора Дункан начала танцевать в три года, как Моцарт в пять лет начал писать целые партитуры, как Цветаева писала к семи годам на трёх языках. Просто в человеке это есть или нет. Есть какая-то данность, на которую наращивается культура, знания, умения, а если её нет, то всё бесполезно. Понятно, что во времена Ахматовой, Цветаевой жило громадное количество поэтов, которые, слава Богу, до нас не дошли. Я, например, очень люблю Юнну Мориц, Юлию Друнину, она очень простая, лёгкая, совершенно не моя, но очень такой тёплый поэт; из современных Инну Кабыш признаю более-менее. Но реально поэтов мало. И Вера Полозкова, что бы про неё ни говорили, по сравнению с тем количеством поэтов, которые появились следом за ней, она как раз говорит современным языком, для современных людей. И «офисный планктон» никогда не начал бы читать поэзию, если бы их к этому не приучила Вера Полозкова. Если бы Дима Быков не начал вести лекции и просто привлёк громадное внимание к ней. Не знаю, так очень сложно кого-то назвать. Не знаю, как до конца ответить на этот вопрос.
— Может быть, кого-нибудь ещё вы порекомендовали нашим читателям? У вас, я уверен, тонкий вкус.
— Тимур Кибиров, Александр Кабанов мне тоже нравятся. Пожалуй, это те, которые мне близки. Из уже упомянутой Кабыш из женской поэзии. Я изначально понимаю, как все её минусы, как и все её плюсы. Честно скажу, что как раз для женского удовольствия даже читаю Евгения Александровича Евтушенко. Для меня он вообще «поэт номер один». Я очень рада, что он, из поколения шестидесятников, в наших рядах остался. Меня, кстати, очень поражает проза, которую он пишет, потому что у него сейчас такой прозаический период абсолютно явный. И то, что сейчас он пишет из прозаических вещей, как раз о детстве в Великую Отечественную войну, на мой взгляд, это абсолютно шикарно. Ректора современного Литературного института Алексея Варламова. Вот его я просто обожаю. Это абсолютно уникальная личность, образованный неимоверно. И его лекции — это нечто. Он в музее Льва Толстого недавно читал лекцию про историю прозы 20-го века, как раз фонд Льва Толстого устраивал. Это шикарно. А когда прочитала его рассказ «Рождение», где-то полтора года просто болела им. И сейчас, чтобы ни говорили, мне кажется, что это уровень Ивана Алексеевича Бунина, моего любимчика, это уровень Куприна во многом, потому что он как калька отражает. Мне мой педагог говорил, что иногда у студентов складывается ощущение, что нет 200 лет русской литературы, которая была. А вот у Варламова есть 200 лет русской литературы, которая была до и есть в наше время. И есть то, что будет потом. Если бы меня спрашивали, кто мой любимый современный писатель, то абсолютно точно ответила бы — Алексей Варламов. От него я в великом восторге. Кстати, это единственный писатель, к которому я постеснялась подойти познакомиться, когда меня с ними знакомили, потому что, мне кажется, это что-то на уровне Бога.
— Стихи, поэзия нужна или не нужна современным людям, как вы считаете?
— Вы знаете, очень нужна, потому что при том, что я довольно не часто появляюсь, но раз в неделю ко мне приходит какое-нибудь сообщение, ВКонтакте или какое-нибудь письмо, или даже иногда сами слушатели, читатели просят, что бы они хотели ещё прочесть. И рассказывают о чём бы они хотели, чтобы я написала. Сначала мне это было очень дико, а потом я поняла, что они во многом правы, говорят по сути. В прошлом году после выхода «Излома» на меня буквально повалились рассказы о том, что сколько можно боли, грязи, отчаяния, что этого столько в жизни, что мы хотим чего-то светлого, чистого, настоящего, простого. И какая-то московская журналистка написала целую такую громадную депешу про то, чем вы, поэты, занимаетесь, что у нас тут такие проблемы с образованием, война идёт, а все пишут о каких-то личных чувствах, своих любовных трагедиях, и зачем нам такая поэзия нужна? И сказать, что она не права — невозможно. Потому что читателю совершенно не интересно, что внутри себя переживает поэт, ему интересно то, что переживает он, то, что в нём отзывается, и это абсолютно нормальные, естественные чувства. Почему так любят Цветаеву? Потому что те проблемы, которые она поднимала, волнуют читателя. Меня, например, как-то поразил один дядечка из РЖД, который совершенно случайно вспомнил и запел: «Уж сколько их упало в эту бездну…» Это было настолько по-мужски, потому что он не помнил, что это стихи Цветаевой. Он не помнил, к какому времени эти строчки относились. Но то, что та проблема, которая там освещена, она болит, это было настолько ярко видно. Ну и Маяковский. Им же сейчас увлекается практически всё молодое поколение, начиная с 14-ти и до 20-ти лет. И я их тоже прекрасно понимаю, что они там находят. Потому что весь этот бунт, это желание сделать новую историю для государства, оно им, конечно, тоже очень-очень близко.
— Вы считаете себя поэтом-гражданином?
— Я не могу себя не считать ни отчасти и даже полностью. Понятно, что я беру женские темы, на то мне и дан женский пол, но то, что поэзия, прежде всего, это возможность говорить с людьми, которые рождены в наше время, и говорить о тех проблемах, которые меня волнуют, и мне хочется об этом им рассказать, безусловно.
— Я почему об этом вас спросил. Как-то на одной из встреч популярный ныне писатель Захар Прилепин сказал, что современная женская российская поэзия — «это поэзия заусенца». Мол, «у меня болит пальчик — меня кинул мальчик…» О серьёзных злободневных проблемах девушки не пишут. Он прав или слишком категоричен?
— Здесь вот в чём проблема. Была на Прилепине в Ленинке на чтении его новой книги, и он себя там сравнивал с Распутиным. На этой фразе я вышла из зала. Но проблема в том, что, как у меня нет времени его почитать, я просто знаю, что есть Захар Прилепин и всё, точно также у большинства писателей, которые ведут литературную деятельность, как та же Маринина, которая разъезжает по всем городам и весям, у них просто нет времени почитать друг друга. До сих пор неизвестно, читал ли Достоевский «Войну и мир» или не прочёл. Здесь примерно тоже самое. Можно жить в одно время и не знать друг друга, и всё равно все мы люди грешные, и каждому не хочется признавать на горизонте кого-то другого. Это абсолютно нормальная история. Вот, например, когда у Евтушенко спрашивали, а знает ли он кого-нибудь из современных поэтов, он ответил, что да, ему приходят письма со стихами, но вот чтобы кого-то выделить, он не может. И вот единственный человек, который его заинтересовал, в результате этому человеку оказалось 50 лет! А он думал, что молодое дарование, наконец, нашлось. Мне кажется, это связано с тем, что человек, который ему написал, он очень близок по сознанию самому Евгению Александровичу, поэтому он его за своего и принял. А так — это абсолютно нормальный процесс для нашего времени. И мне только год-два назад пришли в голову подобные мысли, что недостаточно писать стихи. И я, как раз сейчас после выхода «Излома» — до этого я никогда не увлекалась встречами с читателями в больших магазинах, — могу точно сказать, что после общения с публикой, абсолютно точно, я стала писать иначе. Потому что не испытывать воздействия просто-напросто невозможно.

Беседовал Сергей МИЗЕРКИН