«Евгений Онегин» обогатил Пушкина на 10,5 млн по нынешним расценкам
Специалисты Счётной Палаты рассчитали, что можно было приобрести на гонорар за знаменитый роман в стихах.
Как известно, Пушкину заплатили за поэтический роман 12 тыс. рублей. Но что значит эта сумма в реальности по расценкам на товары и продукты тех времён? Что великий поэт мог бы приобрести на свой гонорар?
За эквивалент эксперты взяли говядину, стоимость которой около 350 р. за кг, а в начале 19 века килограмм мяса можно было купить за 40 копеек. Если пересчитать на наши реалии, то размер гонорара достиг бы 10,5 миллиона рублей.
Правда, отметим, что в те годы продукты питания были довольно недорогими, но если пересчёт сделать по стоимости шампанского «Клико», то сумма выйдет поскромнее.
Алексей ШАРЫПОВ
1 коментарий
Поэтическая версия последних часов жизни А.С. Пушкина
по воспоминаниям современников
***
Зима.
Январь.
Как и тогда
Белым- бело
На Чёрной речке.
Струится подо льдом вода,
Деревья строгие в шелках,
Узор серебряный в ветвях…
Увы и ах!
Ничто не вечно.
Лишь память светлая жива!
Рассвет.
Санкт-Петербург.
Старинный дом на Мойке.
Тревожно на душе поэта,
Раздумий долгие сюжеты:
«Враг или друг…»
Случались поединки!
Неважно сколько?
В чужом глазу соринки…
Скорей!
На этот раз сошлись причины!
Дуэль, дуэль…
Из самых строгих правил!
Сорвутся маски и личины,
И Бог направит…
А Государь?..
Простит, поймёт?
А может быть, его собьёт
Клеветников нестройный хор?
Последний разговор не зря.
Понятно, кто разносит «сор».
А истина сильней царя!
Жена моя!
Её признания вчера…
Лекарство горькое и сердцу, и уму.
Балы, внимание, наряды,
Желание блистать…
Всё мишура!
Пронизан свет коварным ядом.
Казалось, счастье было рядом:
Деревня, роды, дети, дети…
А дальше что?..
Каков удел жены поэта?
Утешусь верно:
«Весь я не умру…»
Трудов и книг уже немало,
И, слава Богу, в этом свете
«Поэзия» меня не предавала.
Светло.
Морозец.
Вышел срок.
День ясный на заказ,
Ступени скрипнули подряд.
«Извозчик, сани!
Где вы, друзья?
И кто со мной?
Кого уж нет,
А кто далече.
…Как хорошо,
Что есть Данзас!
Надёжный секундант…»
Бледнеет солнце.
Полозьев скрип.
И снег летит из-под копыт.
И хрип коней.
Глазами чёрными косят
А думы чередой летят:
«Быстрей, быстрей!
Скучна дорога без примет»
Но зайца нет.
Не всё ль равно?
Какой пустяк.
А побежит?..
Не повернём.
Отвечу всем за «рогоносца!»
Да будет так!»
Уж вечереет.
Снежная пороша
С ветвей спадает…
Для поединка
Проторены дорожки.
Места отмерены шагами
Достойными педантов.
Шинели брошены на снег.
Бледнеют лица секундантов.
Короткий разговор.
Минутная отсрочка.
Летучий мыслей бег:
«…Стреляю раньше,
Прямо в створ.
А если первым будет он?..
Хороший выстрел —
Ответ всем Геккернам.
И точка!»
Данзас чуть в стороне,
Командует парадом.
Сжимает шапку,
Сей миг отмашку даст,
И словно умоляет взглядом:
«…Спокойно, Пушкин, не спеши,
Свой африканский нрав уйми…»
И крик его: «…Пошли!»
Один и два шага…
Вперёд!
И медленно рука
С плечом сравнялась.
«Рано, рано…
…Три!»
Качнулся ствол слегка…
Хлопок!
Удар в живот.
«О, чёрт!
Дымы…
Пронзила боль,
Ужасно жжёт!
И небо серое плывёт,
И снег горяч.
Следы, следы…
Вокруг багровые цветы…
Где пистолет?
Упал с руки…
Дантес из-за барьера вышел,
Но силы есть ещё на выстрел!
Его вернули, он стоит.
«..Успеть, успеть!»
Мелькает пуговицы блеск!
На мушку грудь его…
«…И- пли!!!»
Всё это где-то было, было!
Попал?
Он падает?..
Да! «..Bravo!»
Нет! Привстал?
Неужто мимо?
Мы живы оба?!
…Боже правый»
Огни.
Шесть вечера.
Дорогой не страдал,
Скрывал, как видно.
Казалось, весел был,
Лишь бледен и устал.
Дверей замёрзших стук.
В парадной стелется испуг…
Навстречу камердинер.
У лестницы на руки взял, понёс:
«…Не ожидали так мы, мы право…»
Он перебил:
«Что, грустно, брат нести меня?..»
Повис вопрос.
В передней бедная жена
Без чувств упала.
Дай Бог!
Дай Бог!
Чуть полегчало утром.
Доктора, пиявицы, лекарства
Принял собственноручно.
И виновато улыбался,
Насколько мог.
Недолго длилось…
Уж зная наперёд, сердился,
Свой щупал слабый пульс,
Шептал: «…Вот смерть идёт!»
Печаль и грусть…
Народ под окнами толпился.
Смятение и боль.
Струится тихий свет
И мыслей рой:
«…Терпеть доколь?
Зачем такую принял роль?
Тоска! Тоска! Что натворил?!
Случилось как?
Всё бросил на весы, не взвесив!
«Семь бед – один ответ».
Бог уберёг и пулю отвратил,
Теперь спасён! Я не убил!
А жизнь была не зря.
Ему прощаю. Требую не мстить!
Чтоб умереть спокойно,
Жду слов напутственных царя:
«…Прощай, поэт!..»
Застыл в печалях кабинет.
Заставлен стол,
И кресло мягкое пустует.
Лампады свет.
Задумчивы на полках книги.
Они про всё, конечно, знают…
Часы отсчитывают миги.
Придворный врач Арендт
Негромко, с чувством
Послание царя читает:
«Если Бог не велит нам уже свидеться
На этом свете, то прими моё прощение
И совет умереть по–христиански
И причаститься, а о жене и детях не беспокойся.
Они будут моими детьми,
И я беру их на своё попечение…»
«Что от тебя сказать царю?»-
Спросил Жуковский,
Он руки к небу поднял
Движеньем странным, долгим.
Проговорил с усилием:
«…теперь утешен я.
Скажи государю,
Что был бы весь его…
Жаль, умираю.
И долго царствовать желаю,
И счастия ему в его России…»
Вторые сутки
С надеждой ждёт
И не расходится народ.
Поэт недвижим и спокоен
В сознанье полном
«…Жену, жену зовите…
Прости Наташенька, моя
Что ухожу…Одну не оставляю,
Детей люби, побереги себя,
И умоляю, умоляю…
Повремените…»
Потребовал детей.
Их принесли и привели.
В глаза смотрел
И руку похолодевшую свою
Им на головки клал.
Крестил по очереди всех
Чрез боль и муку,
И отсылал уже на век…
«…Вот смерть близка,
Спешит, спешит…
Она – освобождение от боли.
Бог милостив, простит,
А счастье лишь «покой и воля…»
И пусть Карамзина благословит».
И снова ночь метелью бродит.
На Мойке в окнах тени, тени…
Народ, чтоб холод превозмочь
Костры разводит.
В доме оплывают свечи.
В глазах смятение, испуг
И приближенье смерти…
Все в горнице ближней,
Чуть свет, без слов,
Давно без снов…
Никто не лишний.
У постели Даль,
Жуковский, Вяземский, Плетнёв…
«…Ты боли не стыдись, стонай,
И легче будет…»
Поэт к вискам
крупинки льда
прикладывал подряд
И восклицал слегка:
«…Как плохо, брат!»
Послали за священником.
Он исповедался и причастился
И в сон как — будто провалился,
Спокойный совершенно.
Открыл глаза.
Мочёную морошку попросил
И внятно произнёс:
«Жена пускай покормит».
Она пришла,
Уже без слёз…
Набравшись сил,
И, никого не видя, кроме…
У изголовья встала на колени,
С ложечки ему дала немного,
К лицу его лицом прижалась.
По голове её погладил,
И с твёрдостью сказал, чуть слышно:
«…Ну, ничего, всё хорошо,
И слава Богу!»
Спокойствие и ей передалось,
Из кабинета вышла.
От радости вся просияла:
«Увидите, он будет жить,
Он не умрёт!»
Но мало на земле ему осталось,
Последний в жизни начался черёд.
Секунды приближают срок.
Вошли: Тургенев, Виельгорский,
Правее рядом Даль, Жуковский…
Он осторожно повернулся
И руку Даля взял в свою:
«Пригрезилось, с тобой
По полкам, книгам я лечу!»
Ты слышишь? Ещё не поздно.
Пойдём со мной,
Да, вместе…Выше, выше!
Повороти меня на правый бок…»
Потом как-будто встрепенулся,
Промолвил медленно и ровно:
«Жизнь кончена. Теснит дыханье…»
Даль вспоминал:
«…это были последние слова.
Ещё один слабый,
заметный вздох, и пропасть,
необъятная, неизмеримая,
разделила живых от мёртвого.
Он скончался так тихо,
что предстоящие не заметили смерти его…»
Едва дыша,
Смиренно вдруг от тела
Отделилась Пушкина Душа.
Вбирая запах ладана и мела,
Повисла, подружившись с потолком.
И стало всем светло.
Для глаз земных невидимый фантом…
Она помедлила немного и взлетела
Легко-легко…
К вечеру перенесли его
В Конюшенную церковь,
И тысячи людей всё шли и шли,
Два дня у гроба,
Последний раз взглянуть
Чтоб на него.
Как-будто бы стихи шептали,
Молились, плакали, молчали…
А в это время,
Геккерны и Нессельроде
В своих имениях подленько молчали.
Помимо прочего всего
Гримасничали, корчились, виляли,
И жалили, и разносили слухи
На все столетия вперёд!
Скрывая бешеную злость
И целясь в Пушкина, стреляли
Во всё, что свыше нам далось
И Русью – матушкой звалось…
Во всё, что «пахнет русским духом»,
В простой народ.
Свой путь начав,
Душа переродилась.
Ей стало непривычно даже.
В заветный час
Она как-будто растворилась
В сознании каждого из нас,
В душе России необъятной нашей
И полетела дальше, дальше…
Поэт спасён.
Он не убил, Бог уберёг!
И нас предостерёг,
И навсегда развеял тучи,
Теперь мы знаем многих потому,
Что их любил иль ненавидел Пушкин…
Солнце.
Воскресенье.
Огромный чудный парк.
Аллеи в сказочных тенях,
Узор таинственный в ветвях…
И каждый день подряд,
Который век цветы живые,
В знак памяти и незабьвенья,
Скрывая красоту свою,
На плитах каменных лежат.
Белеет там записка скромно,
И детским почерком неровным
Слова: «АС Пушкин, я тебя люблю!»