Узники белого безмолвия. Магия смерти, утрат печали. Рецензия на роман Элисабет Рюнель «Серебряная Инна»

Как часто бывает, шведский роман изысканно атмосферен. Лес, затерянный хутор, одинокие души, страждущие любви и, одновременно, шарахающиеся от неё как от чумы. Зима вот опять же, которая здесь, на Хохае, — не время года, а целый континент. Красота, неподвластная времени, величественная и равнодушная. А ещё ждёшь беспощадной честности – как раз того, за что большинство из нас любит скандинавскую литературу. Что ж, Элисабет Рюнель подарит, безусловно, многое из перечисленного, но её «Серебряная Инна» в моей памяти останется лишь такой картиной: лес, хутор, замёрзшая старуха посреди двора. Как и положено, надо думать, по настроению скандинавской драме, отнюдь не жизнеутверждающе, зато колоритно.

Я бы и рада похвалить сюжет книги — не получается. Возможно, её стоило читать, скажем, в состоянии депрессии — тогда бы удалось проникнуться глубже. Итак, по порядку. Линий – две. В 50-е годы прошлого столетия живёт седая с рождения девушка Инна. Как раз на хуторе. Мать умерла, а папашка м-м-м… своеобразен в обращении с дочкой. Но доча терпит, потому что, как отмечает автор, ей не с чем сравнить, и она искреннее полагает, что подобный стиль отношений – норма. Ладно. В скобках замечу, что девушка достаточно взрослая, чтобы, самое простое и логичное, отбыть с территории извращенца. Однако снова клин: Инна глубоко привязана к скотине в хлеву, да и душой с рождения прикипела к этой своей малой Родине.

Далее. Однажды в этом медвежьем углу (вот уж правда про судьбу, что на печке найдёт) случилось ей повстречаться с профессиональным бродягой, а ныне пастухом, Ароном. «Раньше странникам хотелось вырваться из своей жизни (…) Всех их выгнали на дорогу одни и те же причины – тревога, стыд, невыносимость бытия». Скажет впоследствии автор немного и о том невыносимом, что погнало в путь нашего героя, но лучше б она этого не делала: осталась бы интрига в безрадостной дымке всего повествования вместо вмиг испарившегося читательского сочувствия. Но продолжу, вспыхнуло меж молодыми прекрасное чувство, только не для счастья, видать, оба они в этот мир пришли…

А вот в 90-е годы разворачивается другая параллель, в коей дама, потерявшая мужа, бросает детей на третьих лиц и отправляется в этот самый медвежий угол с целью пережить горе и заодно оставить россыпь умозаключений, одно другого оригинальнее, о которых я ещё скажу подробнее позже. В усадьбе нежилого дома женщина обнаруживает пожилую уже, скончавшуюся и вмёрзшую в поверхность двора Инну и хоронит её в снегу. Так у писательницы пересекаются две сюжетные истории. Если бы я не прочла грамотную аннотацию к изданию, никогда бы не догадалась, что хотела сказать Рюнель, организовав встречу покойницы с героиней, пребывающей в состоянии копаний на тему «потерявши – плачем».

И в чём смысл романа, для меня также осталось весьма-весьма размытым видением. Без помощи прочих прочитавших и высоко оценивших эту странную вещь я бы и вовсе пропала. Не забрало. Не достучалась до меня писательница, ни голову не наполнила, ни сердце в плен не захватила. Была бы хоть одна параллель, та, которая про Инну, но шире, мощнее, деталей бы побольше, штрихов метких – может, и родилось бы внятное впечатление. Но вот метания нашей современницы с её из пальца высосанными комплексами – беда. Настолько чужд образ мыслей этой замороченной особы, даже и ничтожной доли не пережившей того, что выпало Инне, что кроме раздражения главы, посвящённые взбрыкам сей дамы, не вызывали вообще ничего. Допущу, что я могла быть не внимательна при чтении, и ускользнуло потому что-то истинно важное. Но также не могу избавиться и от подозрений, что и изложено всё-таки недостаточно доходчиво.

Я бы также с готовностью отдала должное языку авторскому и стилю повествования, только где тут одно или другое? Вымученные фразы отдельных персонажей, пустые по смыслу и банальные по форме, — определённо не то, что желаешь увидеть на страницах книги, награждённой премией. Хорошо, предположим, это почерк такой, индивидуальная манера, тогда не придираемся к форме, а вникаем в содержание. И вникать приходилось так старательно, что абзац, в стремлении одолеть, о чём же толкует убитая горем героиня, приходилось перечитывать до десяти раз. Без эффекта. Я с тоской расписывалась в своей редкостной бестолковости и со вздохом себя успокаивала: просто по сюжету женщина не в себе, кто же ищет сермяжную правду в словах человека, изображающего, по замыслу, нервозность и душевное смятение?.. Данный гперсонаж воспринимался искусственным из-за всех «перлов», что вменила ей в обязанность произносить и продумывать автор.

Инна – да, она, пожалуй, смотрится натуральнее. Впрочем, прошу не обвинять меня помимо бестолковости ещё и в толстокожести, и тут брошу дёгтя. Авторская идея «подарить» любовь этой седовласой девочке оценивается мною по высшему баллу. Однако описание непосредственно сцен близости… Так и хочется грубо бросить: не берись за «клубничку», коли слов не хватает. Не используй убогий, схематичный язык любовных драм для домохозяек. Опусти то, что и так всем понятно, сделай упор на целомудренной (почти) эмоции, тогда ещё появится шанс запорхать бабочкам в животе у читающего. Признаю, что восприятие субъективно донельзя и обусловлено часто множеством самых разных факторов: от лично пережитого читателем до качества литературы, побывавшей на протяжении жизни в его руках. Так что, не смею настаивать на негативной оценке. По внушительному количеству позитивных откликов на книгу делаю вывод, что палаточный вариант любви по-скандинавски большинству пришёлся по вкусу. И славно.

Лучше бы ответил мне кто на вопрос, о чём, например, вот эта сентенция: «Ключи к жизни. Ключи к выживанию. Их несложно найти. Но нужно ещё знать, где двери, к которым они подходят, чтобы не пришлось ходить с тяжёлой связкой от одной двери к другой и пробовать каждый ключ»? Хотелось бы также понять, почему так сильно раздражает, допустим, вот такая «поэзия»: «Время – такая странная штука. Оно такое долгое и вместе с тем короткое. Его не поймёшь. Но я его уважаю. Оно постоянно, и ход его неизменен. Медленно оно забирает меня у меня самой, оставляя свои метки, отметины, клеймя мою кожу своим клеймом»? Или оцените вот такой ещё парадокс: «Голод – это не желание еды, голод – это равнодушие к еде, даже отвращение. Противна сама мысль о том, чтобы что-то положить в рот, прожевать, проглотить». Какая удивительная интеллектуальная организация у героини (надеюсь, не у автора), не правда ли? Так и хочется закинуть дамочку во времени в прошлое, куда-нибудь в  нацистский лагерь смерти, чтобы она там всласть попереживала отвращение к жеванию и глотанию.

И подобному умничанью предела не видно: «Нет ничего более жестокого, чем красота мира. По крайней мере, иногда. Она нас не выносит. Выплёвывает большую часть нас, как выплёвывают огрызки и косточки».  Гм-м, возможно мне повезло больше, чем героине, либо моё собственное уродство не достигает нужных размеров, ведь пребывая рядом с красотой или даже на её фоне, огрызком я себя не ощущаю.

А вот в чём состояла драма жизни героини без имени: «Самое сложное – это быть любимой (…) Взрослый вдруг болезненно ощущает себя самого и задаётся вопросом: кто это осмеливается утверждать, что он меня любит?» Угадайте-ка, что ей так и не удалось в отношениях с мужем? О чём после его внезапной кончины она пригнала рыдать на Хохай? А вот о чём: «Чтобы быть любимой, нужно смирение. Не подчинение, а смирение, мягкость, чтобы соприкоснуться с чужим, что не ты сам, и позволить ему наполнить себя до краёв. Склониться, отвести взгляд, уступить другому человеку». Не уступила! Провыносила мозг мужику на протяжении энного количества лет, детей прижила, но… так и не «наполнилась до краёв». Печально. Утираю скупую слезу. Однако ещё более грустно то, что нет-нет да промахнусь я с выбором книги. Хотя, чтоб настолько сильно ошибиться, буквально ни в единую ноту не попав с писателем, такое случается всё же не слишком часто.

В завершении отыщу хорошее, чего бы мне это не стоило. Просто невыносимо сознавать, как низко пала в моих глазах скандинавская драма после этой «Серебряной Инны»! Итак, например, собака. Совершенно чудесный персонаж! Настоящий добрый и умный пёс, в отличие от ходульных персонажей с их надуманными трудностями.

И дружба бывает, господа. Даже в деревне на краю географии. С трудом, конечно, верится, что добропорядочное семейство не только впускает в дом незнакомца в компании огромного пса глубокой ночью в непогоду, но и, не наведя справок, радужно предлагает делить кров и в дальнейшем, но да Бог с ним. Условно мы поверим, а безусловно знаем, что доверие и обретение друзей – это здорово.

И случайные встречи двух покалеченных душ возможны даже на самом краю земли. У Инны были основания чувствовать себя грязной, а у Арона – недостойным счастья, но, к радости, любовь – не награда или экзамен, она – не более чем случай.
А любовь к природе, животным, краю? Всё это тоже есть в романе, главное – не слишком выходить из себя при чтении глав с умозаключениями почитающей себя взрослой, но так на самом деле и не выросшей девчонки, пусть и обзаведшейся семьёй, но размышляющей по-прежнему как школьницы средних классов в своих дневниках пишут.

Вы знаете, снежная шведская зима, которая «континент» (обратите внимание на неизбитое сравнение!) – отдельная тема. У скандинавов в литературе часто бывает много снега, зачастую зловещего, коварного или просто безразличного. Пусть у Элисабет Рюнель не самый лучший образец «снежной» атмосферы, но вполне всё же читаемый и настроение создающий.

О! Поднятая тема насилия над детьми одновременно с трепетным дочерним чувством к матери. Ещё повезло, что не к уроду-отцу. Почему не тронуло меня? Потому что родитель-монстр и ребёнок- жертва – тема едва ли не каждого второго шведского произведения, а, значит, новизной линия не отличается. Кто был не знаком прежде – логично, что потрясение испытает сильное. Думается, Инне и мать-то любить особо не за что было, та позволяла поколачивать девочку и в своём присутствии… Но по-человечески, конечно, объяснимо, не к одной же корове быть привязанной. Пожалуй, момент, где описывается первая утрата в жизни «серебряной» девочки, один из самых убедительных во всём романе: «Это всё равно, что лишиться себя самого (…) Инна искала глазами мамин взгляд, взгляд, который её оберегал и успокаивал. Внутри у неё всё скрутило (…) от тоски по матери. Вся её жизнь, казалось, свернулась в тугой узел размером с кулак».

На этой щемящей иллюстрации и закончу, наверное, свой отзыв. «Серебряная Инна» — очень странная книга, которая совершенно не легла на душу, не оказалась ей созвучна в силу ли объективных причин, либо просто не на одной мы волне с писательницей дышим, но, тем не менее, должна признать, что-то в ней есть. Какая-то непостижимая магия смерти, утрат и печали на фоне бесконечного белого плена – зимы, хоронящей своих мертвецов.

Людмила ЧЕРНИКОВА