Елена Мороз. В краю мечты

Елена Владимировна Мороз – член Союза журналистов России; родилась в подмосковном городе Одинцово в 1975 году, где проживает и поныне. Плодотворно и успешно реализуя себя на двух совершенно различных профессиональных стезях (ранее будучи ветеринарным врачом, а ныне работая журналистом), она считает поэзию одним из главных, стойких своих увлечений. Именно поэзия – столь разноплановая, характеризующаяся широкой тематической палитрой, позволяет ей наиболее ярко раскрыть свою личностную и творческую индивидуальность…

Об авторе

Член Союза журналистов России Елена Мороз известна в литературных кругах как замечательный журналист. Её статьи на любую тему отличает тонкий художественный вкус… Если о её прозе можно сказать, что она, говоря словами Гоголя, «правильная, прекрасная и благоуханная», то к поэзии Елены Мороз лучше всего применима вторая часть пушкинского четверостишия о назначении поэта:

«…Мы рождены для вдохновенья
Для звуков сладких и молитв».

Её стихи (в частности, те, что содержат в себе мотивы библейских сказаний, древних и средневековых преданий) отличаются, я бы сказал, энциклопедическим знанием предмета. Казалось бы, древние сюжеты, обретая поэтическую форму, звучат, как современные произведения и поражают читателя своей необыкновенной глубиной.
Без сомнения, книга Елены Мороз «Напевы менестреля» завоюет сердца любителей поэзии. А это «завоевание» является единственным, достойным человека на этой земле.
В добрый путь!

                  Владимир НАДЖАРОВ, поэт, член Союза писателей России

МНЕ ИМЯ – ФАКЕЛ

Дары Эллады славной – имена:
Знамения непознанной Вселенной…
По-гречески и я наречена,
Как тысячи сестёр моих – Еленой.

Мне имя – «факел». Значит, мне дано
Светить всем тем, кто делит путь со мною;
Не ярок свет мой, но когда темно –
Способен он вступить в сраженье с тьмою.  

Мой путь тернист. Лукав незримый враг.
Я ж спутниками призвана своими
Идти с зажжённым факелом сквозь мрак,
Не уронить пылающее имя…

Так выйдем мы, когда настанет срок,
К рассвету, к зеленеющему  полю…
И мой огонь, горящий между строк,  
Задуть шальному ветру не позволю.

Амазонка

Когда прольёт багровый свет
Закат на зелень трав,
Я поскачу за солнцем вслед,
Гнедого оседлав.
К моим мечтам стрелой живой
Помчит сквозь вечность конь.
Поводья – жесткой тетивой –
Мне обожгут ладонь.
Сквозь дробный перестук подков
И ветра свист шальной
Расслышу голоса… веков,
Несущихся за мной.
За стаей зыбких облаков
Мой угадает взгляд
Играющую сталь клинков
И блеск старинных лат…
И трепет боевых знамён –
Знак славных битв былых;
И лики грозные времён
На тёмном шёлке их…

ФАВН

Напой мне, вьюга, песню края грёз,
Волшебной чащи древние мотивы,
Куда однажды друг мой белогривый
Меня тропой заснеженной привёз…

Там в дуплах древ таились детства сны,
Верхушки елей золотом горели,
Там  Фавн седой играл мне на свирели
Мелодии таинственной страны…

Под музыку его плясал костёр,
Качая огневыми лепестками;
Учтиво ветер затихал над нами,
Когда мы затевали разговор…

О, как была искусна та игра,
Её веками слушать было можно!
Но мой Единорог заржал тревожно,
Напоминая мне, что в путь пора.

Пой, вьюга! Сердце, праздным снам не верь;
Но позабыть смогу ль тот край, в котором
Был так приветлив Фавн с лукавым взором!..
Чей слух чарует та свирель теперь?..

ВСАДНИЦА

По притихшему городу еду верхом:
Растревожен мой конь, путь ему не знаком;
Ветер гривой играет, звенят удила;
В путь недальний с собою мечты я взяла…

Что сулит нам сурового века исход?..
Моя юность – в седле; с ней – двухтысячный год…
Новый вечер над площадью плащ опустил,
Взор чарует содружество вечных светил.

Справа – месяца серп улыбается мне,
Слева – запад пылает в закатном огне;
Как прощальный привет уходящего дня –
Лучик солнца, уснувшего в гриве коня…

Златогривый такою ж порой был рождён:
Светом зорьки вечерней окрасился он;
Оттого – кем, не знаю, – семь вёсен назад
Ему было даровано имя – Закат.

Облик улиц знакомых сегодня иной;
Осторожен и чуток скакун подо мной –
Будит дремлющий слух мерным стуком подков;
Я по городу еду – на стыке веков…

ГРУСТЬ ЛОРЕЛЕИ

В чарующих красках заката
Так вечер безоблачно тих…
Заученный в школе когда-то,
Старинный припомнился стих.

«Ich weis nicht, was soll es bedeuten,
Das ich so traurich bin:
Ein Marchen aus alten Zeiten
Das kommt mir nicht aus dem Sinn…»

На час от забот став свободной,
Я в комнате – с ворохом  книг…
Так странно: чужой и холодный –
Легко мне давался язык…

Однажды воспетая Гейне,
Мне дева являлась во снах,
Что голосом дивным на Рейне
Топила плывущих в челнах…

Та песнь роковая – отмщенье
За гибель разбитой любви…
Гребцу лишь едино спасенье:
Свой слух  притупи и – плыви!..

Уж скольких тот голос сгубил их
В  объятьях жестокой волны…
Забыть отчего я не в силах
Преданье немилой страны?

Обида её превратится
В обломки ладьи под волной…
Души твоей боль, чаровница,
Однажды изведана мной…

Иные мне сказки милее;
Тоскующий призрак – что дым…
Но пламя волос Лорелеи
Всё вьется пред взором моим…

Печальная рейнская фея
Всё смотрит в закатную даль.
С ней вместе грущу я, жалея…
Гребцов ли? Её ли? Себя ль?..

*  *  *
ВСТРЕЧА

Когда срезали алый мак заката
Над городом стрижи серпами крыл,
По улице бродяга шёл куда-то…
И вдруг на мне свой взор остановил.

Подумалось, он жаждет подаянья:
Был измождённым путник и хромым.
И сжалось сердце вмиг от состраданья;
Невольно я заговорила с ним:

«При мне нет денег… Но возьми хоть хлеба –
Устал ты; верно, долго брёл пешком…»
Молчит. Глаза ж его – бездонней неба!
И взгляд их… показался мне знаком.

Скиталец протянул мне лист бумаги…
Вдруг хор ветров над городом затих;
На том листке, что был в руке бродяги,
Читала я… свой не рождённый стих.

Хотелось мне бежать за пилигримом,
Спросить, как он мой замысел познал!..
Но в ту минуту путник… стал незримым
А лист, врученный мне им, чистым стал.

Ушёл в закат – неведом, непонятен!
О, дивный странник, ты… не Тем ли был,
Кого однажды добрый всадник Мартин
Плащом из милосердия укрыл?

ОХОТА

Светящийся мой рог, мелькавший в чаще,
Всегда слепил злодеев алчный взор…
Свече подобный, в сумраке горящей,
Покоя не давал им с давних пор.

И вот… настигнут подлою облавой –
Дитя свободы, дикий зверь лесной!
Мой враг – ловец жестокий и лукавый
Тугую сеть раскинул надо мной…

Доволен ты, губитель, рад добыче!
Беспомощным узрев меня теперь,
Ты жаждешь обратить во прах величье
Моей свободы… Пойман гордый  зверь!

Каким с рожденья рос я осторожным…
Помыслить мог ли, что достанусь им?
Такой исход казался невозможным,
Уверен был я, что неуязвим!

Прыжок!.. Но – лишь прочней беды объятья…
Рывок! Но – всё тесней проклятый плен…
Нет, не позволю жизнь мою отнять я
И превратить созданье света в тлен.

Охотников мне слышно ликованье,
И щиплет ноздри факелов их дым.
Еще усилье… Мышц и жил старанье…
И – рву я сети рогом золотым!
Ловцов искажены досадой лица;
Стрела – вдогонку мне… Я ждал её!
По серебристой шерсти кровь струится,
Но не достигло сердца остриё.

Свободен вновь – сквозь чащу мчусь, как птица –
Сын Света и Пурги – Единорог!
Где след глубок от моего копытца –
Подземным водам будет дан исток.

НОВОГОДНЕЕ

Сбруя бисером искрится
На лихих конях.
Едет к нам Зима-царица
В ледяных санях.

По просторам мчит безбрежным,
Сыплет жемчуга.
Выстилает пухом нежным
Гостье путь пурга.

Упряжь звёздами расшита
Снежных рысаков;
И звенят в ночи копыта
Хрусталём подков.

Подлетят к порогу кони:
Тёплый хлеб, как встарь,
Примет бережно с ладони
Коренник Январь.

Вслед за царственной Зимою
На крыльцо взойдёт
С карамелькой ледяною –
Мальчик Новый Год.

СКАЗКА

Отворяю я двери
В добрый книжный уют:
Здесь волшебные звери
В дивной  чаще живут.

Солнца щедрого ласка
Нежит лес в кружевах;
Дремлет старая Сказка
На дубовых ветвях.

Детства милого песни
Звонче гусельных струн,
Лапы мягкие свесив,
Мне поёт Кот Баюн.

Спрыгнув с книжной обложки,
Вновь гонимый Лисой,
Удирает по стёжке
Длинноухий косой…

Лентой нежного шёлка –
Струи вешней воды –
Там, где Серого Волка
Затерялись следы…

Снежный Единорог

В краю мечты, где древний лес высок
И водопад – хрустальною стеною,
Творенье света – зверь Единорог,
Брал хлеб с моей руки и шёл за мною…

Божественно прекрасен, снежно бел –
Он хищника клыков не устрашится.
Гласит преданье: этот зверь умел
С драконом огнедышащим сразиться.
Непобедимый и бесстрашный, он
Хранить здесь клад Бессмертья поселён.

Вселенских тайн глаза его полны,
Булата тверже звонкие копытца;
И в нежном свете молодой луны
Как снег январский, шерсть его искрится.

Созданий прочих сторонясь, давно
Средь пышных кущ блуждает одиноко.
Не каждому узреть его дано:
Лишь тем, кто чист душой и чужд порока,
Лишь тем, кто зорким сердцем наделён,
Диковинный свой облик явит он.

Вот грозный рог на лбу он, как свечу,
Несёт, завесу мглы пронзать привычный;
Но… кротким став, к девичьему плечу
Прильнет мой дикий друг, как конь обычный…
Когда ж вдали холодный отблеск лат
На всаднике проезжем я замечу,
Мой чудный зверь становится крылат
И птицею летит ему навстречу…

Там, далеко, где Вечности порог,
Новорождённой озарён луною –
Пьёт воду жизни зверь Единорог,
Давно однажды прирученный мною.
А под скалой – распластанный дракон –
Моим Единорогом побеждён.

Отверженные

Два одиночества в подъездном полумраке
Панельный остров до рассвета приютил.
Две тени робкие – ребёнка и собаки –
Тревожно замерли у лестничных перил.

Две пары карих глаз глядят во тьму с тоскою;
Смешная девочка – изгой среди подруг –
Щенячий лоб лаская худенькой рукою,
В созданьи брошенном себя узнала вдруг.

Обида колется в груди тупой иголкой:
Отца хмельного за стеной постылый бред;
Печатью боли под застиранной футболкой
Домашней битвы на плече лиловый след.

Горох зелёнки на разодранном колене;
В веснушках – личико, припухшее от слёз…
Устало мокрый нос уткнувший в твердь ступени,
Хранит печаль её косматый пегий пёс.

А за порогом – злая полночь страхи множит,
Но в душах раненых надежда говорит,
Что радость всё-таки и к ним пробиться сможет
Сквозь мрак ненастья золотым лучом зари…

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Свистя пронзительно, летел электропоезд,
Мелькал на лицах пассажиров солнца блик;
Вдруг пробудил дремавших чей-то хриплый голос:
В вагон из тамбура вошёл слепой старик.

Пиджак на плечи поудобнее набросив,
Больной рукой прижав к груди аккордеон,
Надрывно сказ повел о… раненом матросе:
Любил, по-видимому, эту песню он.

Страданьем горьким, бесконечным был исполнен
Навек застывший взгляд его недвижных глаз;
И голос хриплый вырывался с песней болью,
Тоской и горечью пронизывая нас…

Недугом давним изувеченные пальцы
Перебирали клавиш пёстрых длинный строй;
И пассажиры от незрячих глаз страдальца
Смущённо в сторону взгляд отводили свой.

«Да это ж Ваня из Вязём», – промолвил кто-то,
Который год он побирается вот так…»
«Уж до могилы такова его работа…» –
Вздохнул второй и протянул слепцу пятак…

Легко позвякивая, падали монетки
В его большой, полуоторванный карман.
«Спасибо, граждане! Дай Бог вам счастья, детки!» –
Благодарил за подаянье дед Иван…

ГРИПП

Атакует токсинами грипп,
Расплавляя сознанье в бреду…
Мой пернатый оракул охрип,
Февралю предвещая беду.

За окошком полощется жизнь
В волнах неба на влажном ветру…
Между тысяч рождений и тризн
Курс – на выздоровленье беру.

Курс – на лето, что брезжит вдали
Синевой распростёртых небес;
А казалось, что в душной пыли
Лик рассвета навеки исчез…

Отступает, злодействуя, грипп…
За лекарством на кухню бреду;
За окном мой оракул охрип,
Зимней стуже пророча беду…

ЦИРКАЧ

Луч закатный зажёг кроны сосен,
Тих погожий октябрьский денёк.
На дворе – моя пятая осень:
Свеж румянец младенческих щёк…

Дома сладости ждут и игрушки;
Но покуда – не время в кровать,
Очень хочется в сказке девчушке,
Наяву хоть разок побывать!

Загрустив, я слезинок не скрою…
Помню, дедушка шепчет: «Не плачь!
Нынче в гости идём мы с тобою:
Ждёт Борисыч нас – бывший циркач!..»

Одинцовских окраин красоты
Восторгают художника глаз:
«Не жалеет октябрь позолоты
На листву, чтоб порадовать нас!..»

Листья клён над калиткой развесил;
Весь седой, но ещё не старик –
Ждал Борисыч – приветлив и весел.
Был он, как и мой дед, – фронтовик.

Под Смоленском расстался с рукою…
Это кажется маленькой мне
Странным: «…Разве бывает такое,
Чтоб сражался циркач на войне?!.»
Дед – в ответ: «Уж потом стал артистом,
А в войну был сапёром мой друг…»
Я ж – внимаю, а в воздухе чистом
Разливается осень вокруг…

Есть о чём толковать двум солдатам:
– О-о, Антоныч, будь здр-рав! Как житьё?
Я ж сперва не признал – быть богатым!
Ну, взгляни на хозяйство моё!..»

Обещает быть долгой беседа…
Мне Борисыч моргает, шутя;
Крепко жмурюсь и прячусь за деда:
Циркача жутковата  культя.

Понял дедушка: «Дай успокою…
Это ль страшно? Да знаешь, Алён,
Что в бою этой самой рукою
Спас от смерти товарища он!..»

«Значит – больно ему? Что ж не плачет?»
Ну, какой дашь ребёнку ответ…
«…Лучше – вон, погляди на собачек!» –
Отвлекает от грустного дед.

А Борисыч проворным движеньем
Поролоновый шарик на нос
Нацепляет… Смотрю с изумленьем:
Вот и в сказку меня он унёс!

От крылечка – задорно и лихо –
На хозяйский призыв со всех ног
Мчались – розовая пуделиха
И… трёхлапый проказник Снежок!..

Он метели подстать вышел мастью –
Лопоухий и ласковый пёс.
Был дружком циркача по несчастью:
Ту же боль от людей перенёс…

Вверх, кружась, подлетала конфета;
И, смешно свесив набок язык,
Вилась в танце красавица Грета,
Балериной представшая вмиг!

Узкий дворик ареной казался;
Клоун топал: «Гретуша, пляши!» –
А трёхлапый добряк… улыбался
Во всю ширь собачьей души!

Не пугала уже лапа пёсья:
Был Снежок безобиден и мал…
Осмелев, его чмокнула в нос я:
«Ты… кого-нибудь тоже спасал?»

Рук пожатье. Темнеет. Пора нам
Уж покинуть приветливый дом…
Я же – к деду – с вопросом нежданным:
«Мы к Борисычу завтра пойдём?»

ХАРОН

«…Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?..»
            А.С. Пушкин «Пир во время чумы»

Одною фарой
В ночи мелькая,
(Пора б в утиль!)
Грохочет старый…
«Вишь, жуть какая!» –
Автомобиль…

В мир, скорби полный,
Фургон убогий
Стремит свой ход.
Как…Стикса волны,
Асфальт дороги
Под ним течёт.

Открыв наколку,
«Харон» бывалый
Кивнёт на груз:
«Что рваться толку:
Всему финалом –
Крестовый туз!..»

На жизнь в обиде,
Бывал недаром
Он часом лих…
Теперь – в «аиде»  
Им с санитаром –
Хлеб на двоих…
Взгрустнёт едва ли:
Ясна задача
И прост маршрут…
В слезах печали,
У «дома плача»
Клиенты ждут…

Он пьяный, что ли –
Железной дверцей
Всё скрип да хлоп…
Штрихами боли
Рисует в сердце
Знакомый гроб…

Во тьме былого
Судьба истёрта
До черных дыр;
Не молвит слова
И чужд комфорта
Тот «пассажир»…

Как плач похоронный,
Душу режет
Калёной тоской
«Вёсел Харона»
Зловещий скрежет
Над твердью-рекой…
2002

БОЛЬНИЦА

Вечерний сумрак на дома ложится;
Одна – в печальном бдении своём –
На спящий город старая больница
Устало смотрит голубым окном.

Взрывает ночь сирены вой – и снова,
Как и доныне, день и ночь подряд,
Она принять страдающих готова
В  покои хлором пахнущих палат…

Там под казённой выцветшей одеждой
Под строгим наблюденьем докторов
Страданье рядом с вечною Надеждой
Соседствуют, деля по-братски кров.

Живут они – с тех пор неразделимы,
Как человек, по воле высших сил,
Радением о страждущих томимый,
Чужую боль смирять научен был…

БАБУШКА

Старая липа ветвями стучит
В окна, листву золотую роняя…
Женщина, тихо вдыхая, грустит,
Годы ушедшие вновь вспоминая.

Молодость вихрем шальным пронеслась:
Жизнь не казалась дорогою ровной.
Вроде вчера ещё Машей звалась –
Нынче ж – почтительно – Марьей Петровной…

Вроде б, казалось, вот только сейчас
Внучку она в колыбельке качала…
Вдруг – и моргнуть не успела, как враз
Бабушкой мама вчерашняя стала.

Внучка в честь бабушки наречена:
Тёзке вплетая ленты в косички,
Ласково младшую Машу она
Доченькой часто зовёт по привычке.

Нежно поправит ей воротничок;
Топнет проказница ножкой упрямо:
Тот же в косе озорной завиток,
Те же глаза-васильки, что у мамы…

Дождик косой за окном моросит,
Ветка рябины сквозь дымку алеет;
Внучки родной голосок зазвенит –
Сразу и на сердце повеселеет!..

ДОРОЖНАЯ ПРОЗА

Известна, увы, пассажиру любому
Досадная эта напасть.
Случалось и мне на маршруте знакомом
В дорожную пробку попасть.

Струились минуты, и мысли о разном
Теснились в изнывшем мозгу;
И мнилось – вот так, в созерцании праздном
Состариться здесь я могу…

Вздыхая о личном задумчиво сонно,
От тягот чужих в стороне,
Водитель барачную прозу «шансона»
Ловил на заветной волне.

О том, как досталось бедняге на зоне,
Как лиха хлебнуть он успел;
О нравах тюрьмы, о суровом законе
Прокуренный голос хрипел…

Словесной культуры прилежный ревнитель,
Убитый жаргоном певца,
Смущённо покашливал школьный учитель,
Скрывая багрянец лица.

Крестясь на окошко, ворчала старушка,
Пыхтел над тетрадкой студент,
А наглый повеса соседке на ушко
Дешёвый шептал комплимент.
На двадцать минут затянулось томленье;
Народ на сиденьях дремал,
Зевая и слушая без упоенья
Терзающий уши вокал.

«Родимый» кортеж всё не ехал ОТТУДА…
Терпеть уже не было сил,
И вот… пёстрым жезлом толстяк желтогрудый
Проезд наконец разрешил!                 

КОШЕЛЁК

К остановке «сорок третий» подошёл;
Плачет бабушка навзрыд – в снегу подол…
Шла из храма – потеряла кошелёк!
До знакомых, до родных – путь далёк…
Хоть бы добрый человек его нашёл –
Паспорт, деньги в нём, ключи да валидол…

Через рынок, не спеша, брела сюда;
Да в толпе настигла старую беда…
«Глянь-ка – сумку твою резал кто-то, мать!..
Иж ведь нехристь, а! У бабки своровать!..
И не совестно бесстыжему ему –
Гады, крали-то уж хоть бы… по уму!..»

Морось ей – в лицо, под валенками – грязь…
Зазевалась, всё о сродничках молясь…
У небесного царя высок престол…
«Паспорт, денежки, ключи да валидол…»
Бледной капелькой на лбу застыл елей;
Пожалей, Господь, рабу, пожалей!

Грудь сковало: не остаться б здесь навек!
По щекам увядшим хлещет мокрый снег…
Что мудришь над горемыкою, Зима?
Взъелась! Или не старуха ты сама?…
Лишь снега твои седин её белей –
Пожалей, Зима, сестру, пожалей!

Кто б в квартиру ей теперь попасть помог:
Ждёт её, с утра не кормленный, коток…
А сержанта голос сух, как протокол:
«…Паспорт, пенсия, ключи; хм…валидол?..
Та-ак, выходит, одинокая ты, мать…
Ключ украли… Знать, придётся дверь ломать!»

Собиралась  к Рождеству на стол купить;
И котишке – корм… А нынче – как ей быть?
Кто ж без паспорта она? Без денег – как?
Леденит ладонь оставшийся пятак…
Потянулись к небу у, пожалей!

Дядя  Вова

Какова б ни стояла погода,
Что ни вечер – расхристан и пьян –
Дядя Вова – «артист из народа» –
Вдохновенно растянет баян…

Щурит мутные очи хмельные,
И несётся с подъездной скамьи:
«Ой вы, кони мои вор-роные,
Черны вороны – кони мои…»

Вся в слезах, тянет с лавки супруга
Тетя Маша, бывало, домой…
Знали все: приходилось ей туго,
Но несла бабий крест она свой.

Прежде мастером был он толковым
И опорой жене, а потом…
Умерла крошка-дочка у Вовы
Опустел без «кровиночки» дом.

Оттого крепко с водкой сдружился
Дядя Вова в том черном году:
Вроде – выпил, запел, и забылся,
В душу спрятав поглубже беду…

Но однажды весной он навечно
Прекратил свой концерт на миру:
Острый приступ болезни сердечной
Оборвал баяниста игру.

Об асфальт – поллитровка «Столичной»,
И… вдова голосит на весь двор…
И старухи – ей в тон: «Горемычный!
Так с баяном, гляди, и помёр!..»

Вот и кончилась жизнь бестолково
На скамейке – печальный удел…
Горьким пьяницей слыл дядя Вова
И менять он себя не хотел…

Но когда околевшие руки
Расставались с баяном навек,
Мнилось: дух его, с телом в разлуке,
Плачет моросью в мартовский снег…

А зеваки с балконов глазели,
Пока горестный стон не умолк.
Глухо хлопнула дверца «Газели»,
Увозившей покойного в морг…

За оградой одной схоронили
Рядом с маленькой Лёлей отца.
Сколько тучек слезами омыли
На граните родных два лица…

В годовщину накупит Мария
На канун сухарей да конфет:
«Эх вы, кони мои вороные –
Увезли мужика на тот свет…»

И на Пасху неся два веночка,
Скорбь она успокоит свою,
Веря: встретились папа и дочка
В беспечальном, пресветлом краю…

Яблоки

У вокзала женщина седая
Яблоки для внуков покупала;