Екатерина Глушик: «Русскому человеку справедливость нужна, как воздух»

Прямота и бескомпромиссность — вот главные отличительные черты русской писательницы Екатерины Глушик. Эти качества отражаются и в её произведениях, которые читаются на одном дыхании и заставляют задуматься о многом: о правде и лжи, о том, что есть хорошо, а что плохо, о приоритете справедливости… Сегодня Екатерина Глушик в гостях у нашего литературного портала

— Екатерина, расскажите немного о себе, о своём детстве, о родителях…
— Я — восьмой ребёнок в семье, младшая. Папа и мама были служащими. Познакомились они в Сибири, куда папа — Глушик Фёдор Петрович — вернулся после фронта, а маму -Тюкалову Сенклитикию Еремеевну — туда распределили после учёбы в Сарапульском кооперативном техникуме. Сама она — из Пермской области, из деревни Ваньки из семьи истинно православных христиан.
Из Сибири мама с папой с родившимся моим старшим братом приехали ближе к маминым  родителям, и папа нашёл работу в Ижевске, вот и поселились там.
По словам мамы, папа говорил: «У нас будет 12 сыновей, а дочек мы и считать не будем — пусть рождаются». Но он «сгорел» от рака, когда мне было 2 года, а старшему брату — 15 лет.  Красавец, богатырь… Из-за своего богатырского здоровья и наплевательского отношения к самочувствию он и не заметил, как у него рак лёгких оказался уже в неоперабельной стадии. Как пережила это мама, которая  буквально через год ещё и старшую нашу сестру хоронила! Та — отличница, умница, помощница — утонула в нашем городском пруду.  И нас, девочек, мама не отпускала купаться после этого. Я до сих пор плавать не умею — барахтаюсь в воде.
Несмотря на понятные тяготы многодетной семьи, у меня было совершенно счастливое детство! Совершенно счастливое! Игры во дворе, увлечения, занятия в кружках, любимый волейбол! У меня — первый взрослый разряд. Сама мама тоже из многодетной семьи, и хотя все заботы она переносила сама, ей всё-таки помогали её любимые сёстры — ныне здравствующая тётя Тоня и ушедшая незабвенная наша тётя Нюра, у которой не было детей. И она так любила и заботилась о нас! При этом о баловстве или каких-то нежностях и речи быть не могло. Но тётя Нюра — любимейшее наше существо, часть души. Цикл рассказов — «Простые разговоры» — о ней. Она жила в городе Воткинск, совершенно тогда закрытом. Мы часто и подолгу с сестрой Ленусей гостили у неё, собственно жили. Как и старшие наши братья и сёстры. Тётя жила в частном доме — где огород, колодец, терраска, коза, куры, кот Мусят (все коты у неё — палевые и все — Мусяты), ткацкий станок, печь… У дома- ворота с засовом, который всякий знал, как открывать, завалинка. По улице — деревянные мостки. И рядом — пруд и дом, где родился Чайковский. Мы туда едва ли не каждый день бегали то бельё полоскать, то играли на берегу, в платьях залазили в воду, плескались, то прямо на территории дома-музея играли, это было совершено доступно тогда.
Потом тётя вышла замуж за Григория Ивановича Белокрылова — дядю Гришу, уехала к нему в деревню Романово. И это совершенно отдельная часть моей жизни. Без неё я была бы совсем другой. Это деревня, отрезанная от цивилизации: ни телевизора в доме, ни радио. Дед Степан привозил на лошади хлеб раз в неделю — это «магазин». И необъятные просторы в твоём распоряжении. Леса, сколки, сосняк, поля, ключи многочисленные, пруд… Мы с сестрой на каникулы туда увозились и включались в деревенскую жизнь самым полным образом. Пасли в свою очередь деревенское стадо, ходили по грибы и ягоды, ворошили сено (косить нам не доверяли), метали копёшки, носили сено на сеновал, выдували мёд, сбивали масло, носили воду из колодца и в дом, и в баню, и на полив. Это была наша обязанность полностью — пасти скот и воду носить, по грибы ходить и ягоды. Ткали половики и полотенца. Правда, это почти в развлекательной форме: когда хотели, но определённое количество надо было  соткать. Мы себе и полотенца выткали, на приданое, как выражались.
Досуг на завалинке, разговоры…
Порой было тоскливо: дожди, никуда не пойдёшь, а в доме ни радио, ни книг…
— Как и когда вы начали писать? Когда определились с литературной стезёй?
— В школу я пошла, умея писать слово «мама», имя «Катя», зная букву «ч» и цифру 4, потому что кто-то из старших мне открыл удивительное — такое совпадение, такая похожесть. И хотя тогда никому не вменялось, идя в первый класс, быть уже грамотным человеком, но почти все в нашем классе читать умели. И на меня учительница посмотрела с грустью:  я рослая, крепкая девочка — и совершенно безграмотная. Может, думала, что я отчасти дебильноватая. Первую четверть я едва вытянула на ударницу — по чтению у меня были вопросы в сравнении с другими. А к концу года стала отличницей, из библиотеки не вылезала — всё читала запоем.
И даже написала стихи, которые помню до сих пор. Именно в первом классе:
Вот выпала последняя пороша.
Настал весенний май.
Флажками машет детвора
И раздаётся крик «Ура!»

Снег падает, кружится
И хлопьями ложится.
И хлопьями ложится на поля
Засыпал он цветочки, лужайки и дома.

Кто фашистов не боится,
Кто с фашистами сразится,
Кто прогонит их долой,
Тот герой, герой, герой!

Помню стихи, потому что красивым (тогда!) почерком их записала в тетрадь. Но когда прочитала старшим, брат изрёк: «По-моему, я уже где-то такие читал».
Я не знала, что такое плагиат, но почему-то жутко обиделась и писать стихи перестала. Была уверена, что все писатели уже умерли: И Толстой, и Пушкин, и Лермонтов, и Перро… И очень удивилась, что есть писатели живые. Как-то для меня это не совмещалось: писатель и жизнь.
 И даже в шестом, кажется, классе, когда начинали уже профориентировать школьников и практиковали сочинения «Кем я хочу стать, когда вырасту», я сказала, что хотела бы быть писателем, но это какая-то сказочная мечта, поэтому не буду, а напишу, что хочу быть агрономом. Я действительно хотела быть агрономом!
Хотела быть астрономом! Жалею, что не стала.  Очень уж я люблю небо и ту манящую тайну, которая — вот она. И небо всегда будет тайной! Как бы мы ни продвинулись и через тысячелетия (если планета доживёт), и другие внеземные цивилизации как бы ни изучили — а изучить-то все вместе мы сможем миллиардную часть вселенной, то есть неба.
Очень полезно изучение астрономии, особенно хорошо бы «звёздам» нынешним поучить, чтобы понять свою малость и приземлённость. И оценить неисчерпаемую красоту мира. Неисчерпаемую!
— Был ли у вас творческий наставник, вдохновитель? Кто из писателей повлиял на вас в юности? Кто сформировал ваше творческое мировоззрение?
— Русская классика, фольклор  — вот кто и вдохновитель, и наставник. А мировоззрение творческое сформировала жизнь. Я никому не подражаю. Учусь — у Александра Проханова. Даже не могу сформулировать, чему и как он учит. Условно говоря, учит точности удара — отсекать и высекать из глыбы гранита, чтобы получилась форма нужная. Что банальностей и красивостей быть не должно. Это он текстами учит.
И учит речь настоящая — вот тётя Нюра меня научила своим говором, мама всем своим существом научила всему хорошему, что  есть. Есть же и во мне, при всех недостатках и несовершенствах, хорошее.
— Где и когда состоялся ваш литературный дебют?
— В «Литературной газете»! Случайным образом Юрий Поляков прочитал, сказал, что мы напечатаем обязательно, велел идти в отдел, отдать. Там начали «терять» рукопись. Я ходила, там всё теряли…
Как-то пришла, Поляков с возмущением вызвал Виктора Широкова, говорит, мол, почему до сих пор не опубликовали? Я давно сказал… Тот ушёл.
Поляков мне: «Катя, идите в отдел за ним, давайте им опять рукопись, чтобы они мне не говорили, что утеряли, не могут найти».
Я иду, дверь полуоткрыта, и при приближении слышу Широкова, который не известному мне дядьке почти орёт: «Заставляет девку какую-то печатать! У нас своих тут очередь стоит. Не буду я её печатать, нам своих надо дать».
Я очень скромна в таких вопросах всегда была, но захожу, мнусь. Он мне что-то раздражённо говорит в плане, что вот  ему дали задание, он выполнит, но не в этом номере. И ещё пару раз терял рукопись. Вот такой дебют. А пока мурыжили в Литературке, «Московский вестник» опубликовал, и Николай Сербовеликов, который и опубликовал, получил втык от Владимира Гусева и запрет на то, чтобы меня печатать. Ему пересказали, и он счёл, что рассказы плохие. Так что зависть и гонения — это то, с чем на первых же шагах столкнулась.
Но кто поддержал! Поляков, Проханов! Проханов прочитал в рукописи пару рассказов и посоветовал мне делать книгу. И даже её издание оплатил.  А узнав, что издатель медлит, он сам к нему пошёл (они сидели в одном здании на Комсомольском проспекте) и как-то убедил, скажем так. Так что «Простые разговоры» я написала сама, а книгой её сделал Проханов: и убедил составить, и оплатил издание, и посоветовал, как оформить обложку.
Для меня вообще величайшая современная величина — Проханов. Просто мало кто даже знает, сколь человек этот велик  и значителен в своей человеческой сущности. Большинство людей его знает даже не по произведениям, а по телевизионным выступлениям, и то думают: «Ого-го!» А он во всей своей сути — ого-го-го-го-го!!!
— Считаете ли вы, что все сюжеты посылаются автору «сверху», от высшего разума?
— Совершенно однозначно — не считаю. За себя говорю. Кому-то, возможно, и сверху посылают. Сейчас люди с большой охотой дают себя убедить, что всё предопределено, что кто-то кому-то чего-то навеял, что вот всё случается так, как и должно случиться. И таким образом снимают с себя ответственность за происходящее. Убивают детей? Предопределено.  Насилуют и калечат? Предопределено. И со всех стволов убеждения и воздействия на массовое сознание — массированно бухают и вбухивают эти идеи. Складывайте руки, а потом их и поднимайте, а потом и ноги протягивайте — так оно и предопределено. Чего и врагу сопротивляться, если предопределено? Чего нашим дедам и отцам было на фронт идти, если предопределено?
Но вот ни одного не знаю, кто бы при всей этой убеждённости не обратился к врачу, чтобы вылечиться, жил бы без дверей и запоров, кто бы даже деньги свои доверил кому бы то ни было, если всё и без того предопределено. Какие тогда границы предопределённости?
— Используете ли вы в своих произведениях какие-то биографические моменты?
— Да, я использую. И порой мне даже неловко: то, что я полностью выдумала и вплела в ткань произведения, принимают за полную правду, выписанность едва ли не документальную. А то, что было — за вымысел принимают порой. Но не может так смешно или гладко быть! И когда спрашивают о дальнейшей судьбе выдуманного мной персонажа, я как-то мыкаю и гыкаю, чтобы и не соврать, но и человека не разочаровать: он уже проникся этим персонажем и обмысливает его судьбу.
— Сколько раз вы издавались? Где можно найти ваши произведения? И под каким псевдонимом вы чаще всего выпускаетесь?
— У меня вышло 9 книг. Они уже и не продаются — разошлись. У меня около 30 псевдонимов. Но это — под статьями чаще я подписываю. Просто из лихости. Не коплю имя, что называется. Распыляю славу! А рассказы публикую под своим именем — Екатерина Глушик. Были публикации как Екатерина Симина, Анна Симина, Анна Серафимова. Моя мама — Серафима — это её короткое имя. Сима, Серафима. А любимая тётя Нюра — Анна. Отсюда и псевдонимы основные.
Мне как-то Владимир Бушин говорит на давнюю публикацию: «Катя, я ваш этот псевдоним не знаю». Я говорю: «Потому что это моё настоящее имя».
— В чём, по вашему убеждению, состоит настоящий писательский успех: в количестве изданных книг с яркой обложкой или в том, что достойным людям нравится, что ты пишешь?
— Для кого как. Кто что считает успехом. Даже не знаю. Количество изданий —  точно нет. Я как-то возомнившему себя известным человеку сказала: «Чикатило всё равно известнее вас». Больше всего издаются рекламные проспекты. А более оплачиваемы — наркотики и девки на улице. Банальности говорю.
К тому же слухи о тиражах и раскупаемости книг некоторых авторов сильно преувеличены. Столкнулась с тем, что библиотекам навязывают закупать книги  совершенно определённых писателей. И вот вам — книги разошлись. Читают их в библиотеках? Не факт. Хотя, если никаких новинок нет, хоть это почитать. Вот берёшь книгу — её за несколько лет нахождения в библиотеке ни один читатель не взял. А этого автора всё равно закупают и забивают им полки. И у него повод гордиться: тиражи расходятся.
Я совершенно не тщеславна. Потому и не могу ответить, что является для писателя критерием успеха.
— Как вы относитесь к писанию «в стол»? А под заказ? Лично вы стали бы писать рекламные тексты или «ублажать» нувориша, сочиняя ему «автобиографию»?
— В стол, собственно, и пишешь рассказы. Не ориентируешься же ты на издание. Я могу рассчитывать на благосклонность при публикациях в «Московский литератор» и «Молоко», но и злоупотреблять их расположением не могу. Ну а под заказ написать художественное произведение у меня бы не получилось, потому что это делать я бы категорически не стала. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Вот и всё.  В советские времена какой был заказ? Написать о рабочих завода. А ты уж там трактуй. Это и не заказ, собственно. Это ориентировка. Хотя я в советские времена не писала, это я говорю по теоретическому знанию. Ну и о нуворишах я бы писать не стала, потому что я — человек совершенно социалистический и идейный.  Мне все россказни, что и людоеды бывают хорошими — мимо ушей.
— Авторское право и интернет — как вы относитесь к этому вопросу? А вообще, интернет — это больше хорошо, чем плохо?
— Я свою книгу «Как жил, работал и воспитывал детей Сталин» в распотрошённом виде встречаю едва ли не во всех книгах о Сталине. Без ссылок на меня. А то и ссылки на тех  деятелей, которые у меня украли.  А у меня-то все аудиозаписи есть того, что говорил человек беспримерной судьбы и значительности, Артём Фёдорович Сергеев.
Интернет — ни хорошо, ни плохо. Всё в разумном виде. Порядочность если бы была распространённым явлением, то интернет был бы сплошным благом.  А когда его используют педофилы, воры, шпионы и подлецы, то он несёт зло. Как и машина: то ли везёшь больного, то ли сбиваешь насмерть людей, то ли наркотики транспортируешь.
— Кто из современных писателей вам близок и интересен? Кого из своих коллег писателей вы бы непременно выделили из всех?
— Вера Галактионова, Александр Проханов, Юрий Поляков. Ни убавить, ни прибавить.
— Над чем вы работаете в настоящий момент? Что сейчас пишете?
— Сейчас столько работы-текучки! А подготовить надо книгу Джульетто Кьезы, у нас с ним много бесед и статей. Рассказов на три книги у меня, публицистики на две книги. Надо всё отредактировать… Об издателях прозы я и не мечтаю. Обещания, хорошие слова… Издам сама рассказы, а потом они разойдутся.
— Екатерина, должен ли писатель иметь гражданскую позицию? А высказывать её публично, особенно учитывая, что нынче происходит у нас в стране?
— Несколько лет назад прочитала в немецком журнале, что общество более всего доверяет учителям и писателям. А если бы те не занимали гражданскую позицию, наверное,  общество не очень бы о них и знало, не то чтоб уважало и ценило. Даже в стране, в которой поэт не больше, чем поэт, всё-таки. А у нас-то писатели всегда занимали гражданскую позицию — и именно на стороне народа, на стороне справедливости. И если руководство было на стороне народа и справедливости, то и писатели поддерживали такую власть. И в нашей советской истории именно так и было.
Тема маленького человека — это чья тема? Русской литературы. Униженные и оскорблённые? Человек ты или право имеешь?  Кто виноват, что делать?
В русской литературе — русская душа. А в русскоязычной — чья душа? И есть ли она вообще?
— Какая идея могла бы сегодня стать для России национальной?
— Идея справедливости. Во всём. На всех уровнях. Не может справедливость быть частичной. Это понятие абсолютное. И эта идея и сплотит всех, и усилит всех, и поможет всем. Потому справедливость и изымают, вытравливают из нашей жизни, чтобы рассыпать общество и обессилить его. Вот я физически страдаю от того, что ни в одном сегменте современной жизни нет справедливости. Ни в одном! И мои опросы даже самых оголтелых оптимистов (к числу которых я сама некогда относилась) подтверждают: нет справедливости нигде ни в малейшей доле. А русскому человеку справедливость нужна, как воздух. Он не просто без неё чахнет, он умирает. И всё чаще добровольно уходит из жизни, где нет справедливости. И он не может ничего поделать, потому и «зову я смерть, мне видеть невтерпёж достоинство, что просит подаянья…»
Идею справедливости поддержит 95% населения. А оставшиеся 5% — это те самые нувориши да чиновники, о которых я могу либо плохо, либо ничего. Потому что они знают: если жизнь пойдёт по справедливости, они займут своё место — в тюрьме, где вор и другой злодей и должны сидеть. Им справедливое устройство — смерти подобно, потому что они — мелкие люди во всём, кроме подлости. Вот подлецы они большие.
Видите, как я открыто высказываю свою гражданскую позицию?
Так что — за справедливость во всём. Это не только наша национальная идея, а идея всемирная.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА