Александр Люсый: «Массовая литература — важная часть нормального функционирования общества»

Александр Люсый — известный литературный критик, журналист и публицист. Это человек, обладающий глубинными знаниями в области литературы, чьи работы высоко ценятся в культурологическом и научном сообществе. И сегодня он в гостях у нашего издания

— Александр Павлович, вы известны как автор текстологической концепции русской культуры. Не могли бы Вы рассказать об этой своей работе? В чём суть концепции?
 — Если вы подразумеваете под таким образом истоптанной  историей популярные сейчас в науке локальные взгляды на неё, превращающиеся в разновидность интердисциплинарного анализа при помощи комбинации методов исторической географии, демографии, экономической истории, истории права и политико-административной истории, микросоциологии и социальной антропологии, то мои работы, действительно, цитируются и в исследованиях данного направления, хотя локальные тексты в культуре, которыми я занимаюсь, не столь локальны, как история. Как писала французская поклонница Михаила Бахтина Юлия Кристева, на смену линейной истории пришла история текстуальных блоков. «Текстуальная революция» в России как процесс концептуализации локальных текстов началась вследствие импульса от концепции Петербургского текста Владимира Топорова. Любой локальный текст культуры — последовательное развитие определённой темы на основе сложившегося в ядро набора определённых признаков. Это не анклав региональной литературы, это глобальный взгляд на Россию и мир определённой оптики. Общее же заключается в том, что эти супертексты, как их ещё называют, развиваются по схеме вызова и ответа: имперского вызова и местного ответа. Так, ответом на имперский вызов мифа Тавриды стал внутренний миф Киммерии Максимилиана Волошина, а на поверхностное идеологизированное рассмотрение сибирского пространства писателями-классиками стало внутреннее движение писателей-«областников». В конечном счёте и сам Владимир Топоров бросил своего рода методологический вызов России своей концепцией Петербургского текста, по его мнению, непереносимой на другие пространства. И Россия ответила «текстуальной революцией», учреждая московский, крымский, сибирский и другие тексты.

Пробиваться надо теперь к смыслам, а не книгам

— Ваши публикации не проходят незамеченными. А есть ли что-то, что ещё не издано? Какое из всех своих произведений вы считаете самым значительным? Расскажите про него, пожалуйста.
— Не издано в основном ещё не написанное. Я бы выбрал три. В книге «Крымский текст в русской литературе» (СПб.: Алетейя, 2003) я представил генетически Крымский текст как южный полюс Петербургского текста. «Поэтика предвосхищения: Россия сквозь призму литературы, литература сквозь призму культурологии» (М.: Товарищество научных изданий КМК, 2012) — итог моей литературно-критической деятельности.
— Если можно, расскажите немного о себе, о своём детстве и юности. Как вы пришли к литературе? Что сформировало вас как писателя, поэта, человека культуры?
— Место рождения — город Бахчисарай, топонимическое олицетворение высшей геополитической субъектности Крыма, но я там буквально только появился на свет, а ранее детство прошло в селе Партизанское (бывшее Мангуш), расположенное между двух гор — Шелудивая и Длинная. Первая из них, название которой по-своему говорит само за себя, состояла из осыпающихся бурых пород. Летом там проходили практику студенты Московского геолого-разведывательного института, которых всегда ждали, потому что открывался дополнительный «студенческий» магазин. Так у меня навсегда и отпечатался в голове образ «студента» — в шортах, с широкой белой шляпой, опирающегося на особый геологический молоток.
Эта моя «волшебная гора» с привнесённым оскорбительным названием таила и чисто геологический подвох — постоянный природный сквозняк, вызывавший у постоянных жителей простуды с последующим ревматизмом. Так в благодатном, в целом, Крыму возник своего рода природный петербургский подвал, из которого мы съехали (как раз в момент переименования села в Прохладное) в расположенный в продуваемый степными ветрами посёлок Азовское (бывший Калай, что означало почему-то — «тихий»). Я там ухитрился сломать ногу.
Наконец, расположенный на стыке природных зон Симферополь, с весьма промозглой, хотя и не длинной зимой, во время одной из них там окончательно сошёл с ума Константин Батюшков. Как писал поэтический Колумб Крыма Семён Бобров, которого Батюшков остро высмеивал в эпиграммах, о многообразии полуострова: «Сто сажень только разделяют // Полночный мрак с полдневным светом». Я же в Симферополе окончил университет, тогда носивший имя Михаила Фрунзе, а теперь — Владимира Вернадского, работал в Крымском краеведческом музее и издательстве «Таврия», а потом стал корреспондентом разных московских информационных агентств и газет.

Дело литературы — не отражать действительность, а предотвращать её назревающие ужасы воображением ещё больших ужасов

— Как и когда вы начали писать? Когда определились с литературной стезёй?
— В юности я пытался писать автобиографическую прозу, ознакомившись с которой, один очень важный в моей жизни человек посоветовал заняться журналистикой, что я и сделал. Но вот пришлось спасать Дом Ришелье в Гурзуфе в 1986 году, который Четвёртый главк Минздрава СССР решил снести, подкрепив свои намерения псевдолитературоведческими исследованиями, «а жил ли тут Пушкин?» Пришлось переквалифицироваться в культуролога.
— Когда состоялся ваш литературный дебют?
— В 1978 году в газете «Крымский комсомолец».
— Сложно ли нынче издать свою книгу?  
 — У меня получается, что написать какую-либо книгу всё же сложнее, чем издать её. Мои издатели умеют использовать оставшиеся механизмы поддержки научного книгоиздания. Пробиваться надо теперь к смыслам, а не книгам.
— Как вы считаете, Интернет — это больше хорошо, чем плохо? Или наоборот? Авторское право и интернет — что вы об этом думаете?
— Жизнь без Интернета немыслима. Он очень помогает в поиске информации и текстов, но нередко и отвлекает своей соц-сетевой суетой. Хорошо, что он нелинеен. Я — за свободу функционирования информации в виртуальной сфере. Но есть те, кто хотят держать свои тексты в особых «опричных» зонах по принципу «баш на баш». Я себя почувствовал немного в дураках, когда вскоре после передачи электронного варианта своей диссертации в ВГБ («Ленинку») увидел её выставленной на каких-то сайтах на продажу. Впрочем, нужно совсем немного умения, чтобы найти её и в свободном доступе.
— Александр Павлович, вы — видный критик, к которому очень прислушиваются как писатели, так и читатели. Что главное в работе критика? Вообще, литературная критика — это как бы «сторона обвинения» или «независимый свидетель»?
— Может, объединить эти противоположности на стезе «независимого обвинителя»? Мой любимый критик — Максимилиан Волошин, который считал, что дело литературы — не отражать действительность, а предотвращать её назревающие ужасы воображением ещё больших ужасов. Сначала я хотел назвать свою книгу на эту тему «Поэтика предотвращения», но в последний момент в ходе обсуждения появилось название «Поэтика предвосхищения».
— Над чем вы работаете в настоящий момент?
— Новые исторические вызовы усадили меня за книгу «Империя Крым: Текстологическая перезагрузка». Попутно идёт работа над книгой «Новейший пограничник: Опыты утопические, антиутопические, текстологические».
— Как вы относитесь к написанию «под заказ»? Можно ли относиться философски к коммерции в литературе? Стали бы вы за большие деньги славить бездарную книгу?
— Философия массовой литературы, конечно, нужна. Массовая литература — важная часть нормального функционирования общества. Нуждается ли она при этом в каком-то прославлении? Об этом я писал в своей книге «Нашествие качеств: Россия как автоперевод». Однако в литературные проекты раскруток тех или иных имён я не вовлечён. Мне приходится заниматься и заказной работой, но скорее по научным направлениям.
— Считаете ли вы, что все сюжеты и идеи посылаются «сверху»?
— Мне и оттуда никто ничего не диктует. Впрочем, иногда интуитивные прозрения возникают.
— Чего, по-вашему, сегодня очень не хватает русскоязычной литературе? А кого из современных писателей вы бы рекомендовали в «золотой фонд» отечественной классики?
— «Люди как люди, — оценивал один булгаковский герой. — Только квартирный вопрос их испортил». Кто-то падает, кто-то поднимается. Жаль, что никто (кроме меня) не обращает внимания на петербургского писателя Анатолия Бузулукского. У литературы есть всё, даже свой Год. А в моей «Поэтике предвосхищения» есть нелегко, кстати, давшийся «Именной указатель», из которого можно ещё отсыпать для «золотого фонда».
— Как думаете, глобализация — это зло или добро?
— Да тут всё как с Интернетом, только не виртуально, а на самом деле.
— Что читаете в настоящий момент? А кого перечитываете время от времени?
— «Остров накануне» Умберто Эко читаю. Семёна Боброва и Пушкина перечитываю.
— Что бы вы хотели пожелать России в такое неоднозначное для неё время?
— Дочитать саму себя с помощью текстов культуры.

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА